топкой бумаги и что-то писал…
Женщина, что кричала в освещенном окне, была Димка. Как же ей было не испугаться, когда она, посмотрев в окно, увидела среди метелок сорго ярко освещенное человеческое лицо… Закончив писать, Левшонок сложил листки, сунул их в конверт и написал адрес. Это было письмо Димке.
В ту же ночь он сходил и опустил его в почтовый ящик на станции. Левшонок не вел никакой корреспонденции, ни он не посылал никому писем, ни ему никто не писал. Почтовый ящик на станции казался предметом абсурдным, и то, что ночью кто-то бросил в него письмо, выглядело так, как если бы человек отправлял послание богу… Ящик этот и до сих пор висит на прежнем месте, и днем, и ночью, и зимой, и летом, на нем нарисована эмблема почты, и иногда, случается, кто-нибудь опустит конверт в его металлический рот. Он со стуком захлопывает рот и спокойно ждет, когда почтальон отопрет крышку и вытряхнет его содержимое в большой белый мешок с трехцветной полосой на одном конце, позаимствованной у нашего национального флага… Так Левшонок послал письмо Димке.
После случая с освещенным окном Левшонок не пил больше водки и не ходил в Выселки. На следующий день, когда выяснилось, что ночью никто никого не зарезал, цыгане были очень разочарованы, а муж Димки, деревенский почтальон, рассказал пришедшему к ним спозаранок Отченашу, как они с женой увидели ночью что-то вроде человека, с такими вот глазищами, но только голову, без тела, а Димка рассказывала отцу и соседкам, что, кроме головы, была еще и рука. Рука была одна, она тянулась к окну, но, когда она закричала, голова свалилась со стебля сорго, когда же крикнул ее муж, то и собака почуяла, что на огороде кто-то есть, и залаяла. Цыгане подтвердили все это, и, поскольку зарезанного человека в наличии не оказалось, происшествие было отнесено к разряду таинственных. Когда простые люди не могут найти чему-то объяснения, они относят событие к разряду таинственных или сверхъестественных, и оно таким образом словно бы становится понятным и приемлемым.
…В ту ночь выстрела не было, да и вообще выстрелы по ночам раздаются редко, и Левшонок с плешивым Илией вернулись в деревню. Далеко в горах мерцал, догорая, можжевельник, подожженный пастухами, которые освобождали землю под новые пастбища. На балконе Левшонок увидел прыщавую жабу, которая произвела такое сильное впечатление на Опекуна, когда тот приходил с арбузом, чтобы порасспросить их и выяснить, почему труба над домом дымится целыми днями, почему они с бабкой не показываются днем ни на улице, ни во дворе, а выходят только по вечерам и рубят дрова при свете фонаря, и вся деревня слушает, как топор вонзается в колоду. Пока Левшонка не было, жаба вскарабкалась по ступенькам, забилась в угол балкона и теперь смотрела на него, вытаращив глаза. Собака, нагнувшись, понюхала ее и отпрыгнула в сторону. Бабка появилась на пороге с метлой в руках, она ждала, пока Левшонок войдет, чтобы разровнять метлой разбросанную на балконе золу из очага. Утром она взглянет на балкон и узнает, приходил ли ночью кто-нибудь или что-нибудь, есть ли на золе следы. Однако, кроме следов, оставленных Опекуном, цыплячьих крестиков и отпечатков собачьих лап, она ничего на золе не заметила, хотя рассматривала ее очень долго.
Левшонок лег и спал без просыпу до следующего полудня. Когда он открыл глаза и окинул взглядом комнату, зеленый сад под окном и горы вдали, ему показалось, что он спал очень долго, несколько дней или, может, целую неделю. Очень уж далеко отодвинулись от него и рубка дров при свете фонаря, и приход матери, заглянувшей к ним после кладбища, и его приключение в чужом огороде, и почтовый ящик, со стуком поглотивший письмо Димке, и то, как он сидел на холме, у молельного камня, в ожидании выстрела. Очень далеким показалось ему все это, чуть ли не сновидением, окутанным бледным, сумеречным светом, каждое событие держалось в его сознании серым пятном с размытыми контурами и смешивалось с другими событиями. Левшонок почувствовал, что горы начали наступать, они все ближе и ближе придвигались к деревне и к Выселкам и виднелись все отчетливее. Приблизилась и железная ретрансляционная телевизионная вышка с металлическими глазами, круглыми и выпуклыми, как у лесной совы.
Отчетливый скелет телевизионной вышки напомнил Левшонку, что на этих днях его учитель литературы Апостолов должен выступать по телевидению. Левшонок присутствовал на записи во дворе учителя. С помощью телевидения Апостолову предстояло обратиться ко всем жителям городка, а также и всей страны, но во всей стране его не знали, знали его только в нашем городке… В записи, кроме Апостолова, участвовал еще Левшонок (они с учителем пилили бревно на буковом чурбане, одно и то же бревно пришлось пилить три раза), учитель физкультуры Ангел Вентов, который пришел сильно надушенный, бодрый, в теннисной майке с изображенным на ней морским коньком, лесник со шкурой убитого зимой волка и барашек; участвовала и жена Апостолова, она подавала на стол чай из трав в русских стаканах. Барашек был предоставлен для съемок самим телевидением, после окончания записи его съели в каштановой роще за городом; но это произошло на следующий день, когда все уже было снято и на пленке была запечатлена беседа с Апостоловым о физическом и умственном труде или, как выразился учитель, о работе ума и работе рук…
Глядя на то, как горы подступают к деревне и собирается гроза, Левшонок чувствовал, что они зовут, притягивают его к себе. Хребет громоздился на хребет, где-то между хребтами пролегала пропасть, на дне которой он когда-то видел лисиц и белые кости, но он вспомнил о ней на мгновение и тут же опять забыл. Горы вздымались ввысь так легко, что манили к себе, что-то обещали, и казалось, что если всматриваться в них подольше, то шагнешь прямо в окно и пойдешь вверх по сине-зеленому склону. Поднимешься сначала на один хребет, потом на следующий, там и наш городок, приютившийся в объятиях каштановых рощ, к которым чуть примешан бук, а сразу за рощами громоздится сама сердцевина Балканских гор, могучая и величественная. Не может человек, поднявшись на этот могучий и величественный склон, не ощутить в себе пусть самой малой, с песчинку величиной, частицы этого величия. Левшонок поднимался в горы с Апостоловым и Ангелом Вентовым и помнил, какое опьянение он тогда испытал. Ощущение это мгновенно, но след от него в душе человеческой долговечен!
Позже он полистал свой дневник, перечитал то, что писал там о птице и о тени, вспомнил, как он нес птицу, держа ее двумя пальцами за крыло. Сказал себе: «Нет, не то, не так!» И тут же вспомнил о Рамо. В это время, если погода была солнечная, Рамо не лежал навзничь на своей тени, а, улыбаясь, сидел на ней. В этот час дня тени короткие.
Две тяпки звучно стучали на чьем-то огороде, два человека пололи. Удары раздавались равномерно, то звонкие, то глухие, смотря по тому, на какую землю попадала сталь. В работе этой можно было уловить какой-то особый ритм, тяпки опускались по очереди, словно наступая друг другу на пятки и в то же время не догоняя и не обгоняя друг друга. Левшонок подошел к окну и посмотрел на работающих, это были мужчина и женщина. Мужчина шел впереди, женщина за ним, они окапывали кукурузу. Женщина то и дело наклонялась, чтобы отбросить какой-нибудь сорняк, мужчина не наклонился ни разу. На прополке женщины работают куда аккуратнее мужчин, они гораздо усердней обирают землю, очищают от сорняков, и там, где острие тяпки не может срезать сорняк, выдергивают его руками. Мужчины же орудуют тяпкой, и если сорняк остается в земле, то так тому и быть!
За рекой Левшонок увидел цыганок из Выселок, они несли в тазах белье для стирки. В реке купались ребятишки, невдалеке от них стирали женщины, слышно было, как бьют вальки. Через час всех как ветром сдуло, на реке никого не осталось, обе тяпки прекратили свою ритмичную работу. Горы придвинулись так близко, что руку протяни — достанешь.
Пошел дождь.
Хотя Левшонок ждал дождя, он вздрогнул, ему показалось, что кто-то пробежал по огороду, потом по дороге, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, шлепали быстрые босые ноги. Это был дождь, крупные капли стучали на огороде и на дороге, поднялась пыль, попыталась взметнуться над улицей, по дождь, усилившись, подмял ее под себя, расплескался над деревней, и вскоре отовсюду хлынула вода.
Старая Левшиха, перевернув решето вверх дном, сеяла что-то воображаемое над очагом: она ворожила, чтоб отвести от деревни град.
В ливень не придумаешь другого занятия, кроме как стоять у окна и смотреть, как падают водяные струи, как иссиня-белые молнии шаркают по домам и сараям, не поджигая их, как с треском рушатся небеса, но на землю осколки неба не сыплются. Поздно вечером Левшонок услышал со стороны реки нарастающий гул, вода прибывала, гул перекатывался между деревней и Выселками. Вот что-то потерлось о стену бондарни, глухо ударился о стену пустой бочонок. Левшонок и старуха спустились с фонарем по лестнице и увидели, что двор залит водой, залита и бондарня. Вода кружила тяжело и слепо и еще более тяжело и слепо била о стены несколько пустых бочек.
Они вернулись с фонарем наверх, в дом, и Левшонок всю ночь слушал глухие удары бочек в мастерской. Они бились о стены, ища выхода, пытаясь выбраться из каменных объятий затопленной бондарни, Левшонок прислушивался к ударам, и они словно звали его к чему-то. Вошла старая Левшиха, она вслух удивлялась, куда это мог запропаститься старик — река разольется, снесет мост, и он не сможет вернуться в деревню. Она забыла, что старик ее давно умер, забывала не только это, а почти все, целые куски своей жизни, многие ее воспоминания потускнели, омертвели, только кое-где светился какой-нибудь островок, как, например, в случае со стариком; когда-то в подобный же дождливый вечер она ждала его, и вот теперь вспомнила об этом так, будто это происходило в нынешний вечер. Потеряв память, старуха тем не менее хранила весьма странные воспоминания об умерших, она думала о них, как о живых, хотела, чтоб они в дождь поскорей вернулись домой, пока река не снесла мосток. Она ждала их и полагала, что покойники вернутся промокшие до костей, и поэтому постоянно подбрасывала в очаг дрова, а как же, говорила она, и старик и сын ее придут мокрые, хоть отжимай, надо же им будет обсохнуть!