Заяц почувствовал, что вино, выпитое за день, снова ударяет ему в голову, постоял, опираясь на косяк, перевел дух и, стараясь ни на кого не наступить, стал пробираться к кровати, где его сидя ждала Велика. Весь народ спал на полу, закутавшись кто во что, и тихо посапывал. Заяц, не раздеваясь, вытянулся на кровати. Велика легла рядом, накинув на него половину пальто, присланного братом. Заяц положил руки под голову, уставился в потолок и задумался.
Вино постепенно выходило через поры, тело успокаивалось, сердце стало биться медленнее — готовило Зайца ко сну. Все вокруг спали, лежа вповалку, занимая всю комнату. Еще мгновение — и Заяц тоже заснет, потолок над ним уже начал съеживаться, осталось белое пятно с шапку величиной, но, вместо того чтобы исчезнуть, пятно вдруг стало расползаться вширь. Заяц навострил уши, повернулся на бок, потом на другой, потом приподнялся, опираясь на локти.
В первое мгновение ему показалось, что это посвистывают носами спящие, но, прислушавшись внимательней, он понял, что посвистывание идет сверху, с крыши. Оно стало громче, а на крыше послышались шаги, словно там ходил человек. В одном месте человек поскользнулся, потом перелез через конек и сел на него. Теперь посвист доносился совсем ясно и громко, Заяц слышал его вполне отчетливо.
Он не мог больше выдержать неудобного положения и сел в постели. С крыши ясно доносились звуки окарины, ее голос был ему хорошо знаком, звонкий голос маленькой глиняной окарины. Человек, сидевший на крыше, играл, останавливался, прислушиваясь, и снова принимался играть. Что-то зовущее было в звучании его свиристелки. Заяц весь похолодел, он с самого начала узнал окарину Петуньи, но не смел себе в этом признаться. Мало сказать, что его охватил ужас. С этой минуты движения его стали механическими, кто-то другой двигал его руками и направлял его действия, и Заяц беспрекословно подчинился этому кому-то.
Он порылся в карманах, нащупал окарину и задул в нее, чтобы вести втору или, как он сам говорил когда-то, «составлять компанию». Он не играл, а просто дул или вздыхал, еле-еле слышно: «Фью-фью! Фью-фью!» Окарина наверху, на крыше, видно услыхав его, заиграла еще живее и веселей. Заяц прислушивался, старался от нее не отстать, спешил ей вдогонку и чувствовал, как все в нем все больше и больше деревенеет — ноги, руки, тело, пальцы. Наконец пальцы у него настолько одеревенели, что он мог извлекать из окарины лишь одну-единственную ноту, потом он уже и этого не мог — окарина вывалилась у него из рук, упала на пол и с треском разбилась.
Половина спящих повскакала, вскочила и Велика, выкрутила на лампе фитиль, проснулись и остальные цыгане. «Что случилось, что случилось?» — спрашивали все друг друга. Велика тоже спрашивала, но, когда увидела, как ее муж сидит в кровати, перестала спрашивать. Заяц был бледен как мел, дрожал и смотрел на потолок. Другие тоже посмотрели на потолок, но общее недоумение не рассеялось, потому что на потолке ничего не было. Однако, замолчав и прислушавшись, они услыхали, как кто-то ходит по крыше, две или три черепицы разбились у кого-то под ногами. Потом этот кто-то перестал ходить, сел посреди крыши, послышался шорох, словно одежда терлась о черепицу. Видно, тот привалился к трубе. И тотчас после этого все в комнате услыхали, как наверху, на крыше, заиграла окарина. «Боже! — сказала Велика. — Тенец!»
И перекрестилась.
Все цыгане тоже стали креститься, кто левой, кто правой рукой, а один из ребятишек, глядя на взрослых, крестился сразу двумя руками. Они еще не кончили креститься, когда услышали, что зазвенела наковальня: «Дин-н!» — и дробно застучал по наковальне молот. Металлический стукоток посыпался вокруг, клевцы, видно, тоже проснулись, потому что один за другим принялись долбить шелковицу, и с дерева понеслась пулеметная очередь: «Кр-р-р!» Сыч или человек отозвался со стороны реки: «Ух!» Посреди пулеметного перестука клевцов, посреди звона наковальни звучала и мелодия окарины, игривая и полная жизни.
Заяц смотрел прямо перед собой, точно оглушенный, поднял было руку — хотел, видно, что-то сказать или закричать, но ни сказать, ни закричать не смог, а только икнул. В тот же миг нижняя губа его треснула как раз посередине и стала точь-в-точь похожа на заячью губу.
С тех пор и пошло его прозвище — Заяц.
Перевод Н. Глен.
ЦИРКУЛЯРКА
Не так давно очень меня заинтриговало одно газетное сообщение. Государственные органы предупреждали жителей города, чтобы, прибегая к услугам частных мастеров, смотрели в оба, потому что зарегистрировано множество случаев недобросовестности, когда совершенно неквалифицированные люди выдают себя за специалистов по стиральным машинам, телевизорам, отопительным печам, бойлерам и английским замкам. После этого я несколько дней подряд прилежно следил за газетами, рассчитывая прочитать новое сообщение о мастерах-самозванцах, однако ничего такого опубликовано не было, если не считать коротенького сообщения милиции о том, что пойман опасный уголовный преступник, спекулировавший машинами западных марок — «фольксвагенами», если не ошибаюсь. Я порасспрашивал знакомых, все — кто меньше, кто больше — жаловались, что их так или иначе надули: одному якобы сменили в приемнике регулятор громкости, а он все равно не работает, другому поставили новую телеантенну, а изображение стало после этого в сто раз хуже, третий жаловался, что маляры, подрядившиеся отремонтировать ему квартиру, взяли аванс, промыли стены, оставили ведро с белилами и исчезли — как в воду канули. Я обратил внимание на то, что эти мнимые специалисты по разным бытовым приборам — судя по рассказам моих знакомых и сообщению государственных органов, — как правило, приходит вдвоем. «Почему вдвоем? — спрашивал я себя. — Нет ли тут какой загадки?»
Втемяшилась мне в голову одна несуразная мысль, и, как ни старался я отогнать ее, все было тщетно. Дело в том, что в прошлом году вышла у меня история с двумя телевизионными мастерами, окончившаяся, прямо скажем, загадочно. Я и сейчас не могу сказать с точностью, каким образом эти мастера попали ко мне, кто они были — не те ли самые, от которых предостерегают нас государственные органы.
Возможно, несуразная моя мысль потускнела бы, отодвинулась или вовсе выветрилась из памяти, если бы однажды не заявились ко мне двое юношей в потертых спортивных куртках и красных фуражках. Они сказали, что учатся в политехническом, просили уделить им несколько минут и, если можно, дать автограф, надписать каждому «Кожаную дыню». Не знаю, известно ли читателю, что я когда-то написал книжку под таким названием. «Почему непременно „Кожаную дыню“?» — спросил я. «Да потому, что оба мы регбисты, играем в студенческой команде, — ответил один из посетителей, — а вы, наверно, знаете, мяч в регби не круглый, а как дыня». — «А вы читали мою „Дыню“?» — спросил я. «Нет, — ответил тот же юноша. — Мы только что ее купили и подумали, что она имеет отношение к регби. В регби ведь играют мячом, который по форме точь-в-точь дыня». — «Знаю, знаю», — сказал я и, надписав книжки, проводил их до дверей. Юноши поблагодарили, сдвинули фуражки набекрень и пошли по лестнице вниз.
Не успел я закрыть за ними дверь, как меня вдруг осенило: «Так ведь это они!» Я толкнул дверь, побежал по лестнице вниз, громко крича: «Ребята! Ребята!» Мне никто не ответил, только дверь скрипнула в парадном. Я выскочил на улицу, но студентов и след простыл.
Посреди улицы пыхала циркулярная пила: «Пых… пых… пых…» Возле нее было двое: один тянул ее спереди, другой подталкивал сзади. «Не видали тут двух студентов в красных фуражках?» — спросил я людей, кативших циркулярку. Оба отрицательно мотнули головой, а тот, что подталкивал пыхающую машину сзади, буркнул: «Вот уж кого не видали, того не видали».
Я вернулся домой, раздираемый противоречивыми мыслями. Раскрыл «Кожаную дыню», полистал, рассчитывая найти в ней более или менее вразумительный ответ. Впрочем, вот она, эта дыня, — я позволю себе приложить ее к делу, потому что убежден: она имеет прямое отношение к разыгравшимся впоследствии событиям.
Я вовсе не собирался давать какие бы то ни было публичные объяснения относительно всей этой истории с телеателье, но оно развернуло против меня настоящую кампанию. Несмотря на то, что я уплатил все, что полагалось, и тысячу раз извинялся перед мастером за беспокойство, несмотря на все мои уверения, что произошла нелепая ошибка, телеателье по-прежнему приводит этот случай как пример недобросовестности заказчиков. Мне, конечно, никогда не приходила в голову такая глупость — поступать недобросовестно или по-хулигански по отношению к мастерской, задача которой — быстро и аккуратно обслуживать население, то есть ремонтировать его телевизоры. Наоборот, я всегда питал величайшее уважение к подобного рода учреждениям. Тем не менее ателье продолжало считать себя оскорбленным и несколько дней кряду названивало мне, осведомляясь, как поживает мой телевизор, не скачет ли изображение, хорош ли звук и т. д. и т. п. В своем нахальстве ателье дошло до того, что однажды чей-то голос сообщил мне по телефону, что они поймали тенца; тот же голос поинтересовался, как мне послать тенца, по почте или на машине, и посоветовал привязать его к телевизору — пусть следит, чтоб изображение не прыгало. Напомню читателю, что в 1967 году я имел неосторожность заявить публично, что на белом свете появилось загадочное существо — тенец, которое охотно берется за любую работу — в частности, пишет за меня рассказы, а я себе живу в свое удовольствие. Телеателье воспользовалось этим, чтобы поиздеваться надо мной. Я попросил анонимный голос сунуть тенца в мойку, а я у себя в ванной открою кран, и таким образом тенец прибудет ко мне. Аноним спросил адрес и пообещал отправить тенца водопроводом. С этого дня мои дети, и веря и не веря, с опаской переступают порог ванной.
Хочу с самого начала заявить, что я напрочь лишен каких бы то ни было технических знаний, и обвинение телеателье в том, что якобы я починил телевизор сам, — чистейший вымысел. Считаю необходимым подробно изложить все, как было, факт за фактом, чтобы читатель мог судить сам.