Дело было к вечеру. Дни в январе короткие, темнеет рано. В комнату наползали сумерки, я сидел в одиночестве перед телевизором и смотрел на четверку американских слонов, обученных вести войну в джунглях. Соединенные Штаты вознамерились сбросить этих слонов на парашютах во Вьетнаме, вероятно надеясь добиться перелома в ходе военных действий. Слоны очень скоро куда-то сместились, по экрану протянулись черные полосы, которые, изогнувшись, образовали эллипс. Эллипс померцал и исчез, остался только звук. Однако он тоже потерял устойчивость, диктор будто заикался, потом возник еще один голос, говоривший как бы в нос, начался невнятный диалог, равномерно перемежавшийся с заиканием. Что-то в этом диалоге напоминало радиосвязь с космосом, но тогда я не придал этому значения. Помню, я выключил телевизор, позвонил в ателье и попросил прислать мастера. Ателье ответило, что мастер будет часа через два.
Отчетливо помню также, что я вышел из дому. Жуткий ветер наметал и носил по улицам целые сугробы, между домами рождались и умирали снежные вихри. Троллейбусы с трудом продвигались сквозь метель, медленно унося в белую мглу свои белые замерзшие окна и отчаянно сигналя ползущим впереди машинам. Мы живем на Волгоградском проспекте, у самого спуска. С горы машины шли легко, но в гору теряли инерцию, их заносило, колеса буксовали или скользили назад. Я шел среди этой автомобильной свистопляски встречать сына из школы. Мальчик еще маленький, тяжело ему в такую метель ходить по темным улицам, когда под ногами скользко, а машины на перекрестках почти неуправляемы, словно не на колесах катятся, а на полозьях. Тополи качались и скрипели под наскоками ветра и напрасно старались нащупать, на что бы опереться. С крыш снег смело, они зябко темнели, то исчезая, то вновь возникая из белого мрака.
Я шел против ветра, все еще под впечатлением той четверки слонов, которой предстояло воевать во Вьетнаме. Может быть, именно в такую метель особенно ясно понимаешь всю нелепость подобной затеи — сбросить в джунгли на парашютах дрессированных слонов. Дороги они там будут прокладывать, деревья выкорчевывать или переходить вброд реки, перенося на спинах солдат? Или же им предназначено ударить с тыла по Национальному фронту освобождения и расколоть его? Помнится, года два назад Соединенные Штаты взяли на вооружение дрессированных клопов. Почуяв в джунглях вьетнамцев, говорящие клопы начинают кричать по-английски и таким способом указывают американской армии направление. А вот как будут использованы слоны, этого мы еще не знаем… И пока я пробивался боком сквозь метель, у меня перед глазами мелькали то вихляющиеся машины, то зябкие оголенные крыши, то четверка слонов, толпившихся на перекрестке, недовольно взмахивая большими ушами, то гнущиеся тополи, которые тщетно пытаются ухватиться за что-нибудь в холодном пространстве вокруг. Школа засверкала мне навстречу всеми своими окнами — казалось, внутри полыхает пламя. Я встал на углу спиной к ветру, ища глазами человека из диспансера. Окно у него светилось, но его самого в окне не было.
По соседству со школой находится психоневрологический диспансер, и там на втором этаже живет человек, который всегда стоит у окна, дожидаясь, когда дети выбегут из школы. Когда они приближаются к его окну, человек кричит им: «Кукареку!» Дети останавливаются и, подталкивая друг дружку, хором отвечают: «Куд-куда!» Я знал, что человек появится сразу же, едва заслышит ребячий гомон. Дети не заставили себя ждать, с криком и шумом вывалились из дверей школы, принялись толкаться, кататься в снегу. Я пытался сквозь снежные вихри различить башлык своего сынишки, но это было непросто, потому что все были в башлыках и у всех башлыки стали белыми от снега. Поравнявшись с диспансером, ребята столпились на тротуаре, удивленные тем, что их знакомца в окне не видно. Они подталкивали друг друга локтями, ветер доносил до моих ушей обрывки слов, потом детвора, по-прежнему сбившись в кучку, примолкла, и вдруг все разом крикнули: «Ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку!»
И тогда человек появился. Он был, как всегда, в больничном халате, лицо казалось серым, таким же, как его глаза. Он сделал движение, словно отгонял от лица букашку, настежь распахнул окно, и ребятишки внизу смолкли. Человек смотрел на них, глаза его что-то искали в снежной круговерти. Ребята постояли, дожидаясь от него привычного «Кукареку!», но так как он молчал, они снова, подтолкнув друг дружку, дважды прокукарекали. Вероятно, надеялись, что больной крикнет в ответ «Куд-куда!», но вместо этого он швырнул в детей тапочки. Ребятишки кинулись врассыпную, кто-то провалился по пояс в снег, кто-то полз на четвереньках, подбежали взрослые: каждый стал искать своего. Спрашиваю сынишку, зачем они дразнят человека, тем более больного, а сынишка говорит, они думали, если крикнуть «Ку-ка-ре-ку», он ответит «Куд-куда»…
Прошу у читателя извинения за то, что излагаю все подряд и, быть может, привожу слишком много фактов, не имеющих прямого отношения к истории с телеателье. Я вынужден так поступить, потому что убежден, что все предыдущие события, как и все последующие, так или иначе связаны между собой, и не исключено, что в одном из этих фактов и кроется ключ к разгадке тайны. Больной человек с серыми глазами и серым лицом, который стоял, поджидая детей, тоже, вероятно, каким-то образом к ней причастен, тем более что за две недели до этого, в самом конце декабря, произошло событие, имеющее отношение как к психоневрологическому диспансеру, так и к афишной тумбе, что возле троллейбусной остановки «Искыр». Однако не буду забегать вперед, все своим чередом.
Взяв сынишку за руку, я еще раз обернулся — человек с серыми глазами и серым лицом все еще стоял у окна в своем легком больничном халате, ветер забрасывал его снегом, но больной не дрожал от холода, он даже не моргал, пристально следя за белыми спиралями, что кружили, рассыпались и вновь рождались на верхушке сугроба, потом разбухали, взмывали вверх и, поравнявшись с кровлями домов, вдруг опять распадались. Мы с сынишкой брели к дому, с трудом пробираясь между автомобилями. Они злобно освещали друг друга светом фар, гудели клаксонами — впору было подумать, что только для того они и сгрудились тут, в этом снежном круговороте, чтобы переругаться между собой; большие машины припирают малолитражки — вот-вот сомнут, а малолитражки помаргивают, пищат и тщетно пытаются протолкаться вперед, соскальзывают вниз по уклону, ищут, в какую бы боковую улочку свернуть.
Перед домом привратница посыпа́ла тротуар солью, чтобы не намерзал снег. Наша соседка с буханкой хлеба под мышкой стояла у подъезда и объясняла привратнице, что, когда шла из булочной, видела, что под машиной лежит что-то лохматое, похожее на собаку, — но вряд ли, никогда собака не станет на снегу валяться. «Наверняка собака, — не согласилась привратница, — мало ли их удирает из исуловского питомника!» ИСУЛ — это институт усовершенствования врачей. «Гляди, как бы не бешеная!» — наставительно изрекла соседка. Ветер загнал ее в подъезд, и она, с буханкой хлеба под мышкой, стала подниматься по лестнице впереди нас. И, поднимаясь, рассказала нам тоже, что под машиной кто-то лежит, должно быть прячется, глаза выпученные, морда выпяченная, шерсть дыбом. С виду в точности собака, а голос не собачий, совсем какой-то особенный. В зимнее время каких только тварей не заносит в город!
Моя мама, услыхав на лестнице голоса, тут же вышла и стала рассказывать соседке, что не так давно, только-только стало темнеть, она услыхала за окном какие-то звуки и подумала, что кукла с закрывающимися глазами, потому что это куклы с закрывающимися глазами именно так попискивают. «Никакая не кукла, — сказала соседка. — С чего это кукла с закрывающимися глазами будет валяться на снегу да пялиться на меня таким манером? И к тому же будет вся косматая!..» — «Ну и что? — возражает моя мама. — У всех кукол с закрывающимися глазами глаза навыкате!» — «Да, но у того и морда вперед выпячена, и весь он косматый, не кукла это, быть такого не может!» Мама не утверждала, что это обязательно кукла, она только повторяла, что слышала попискиванье, похожее на то, какое издает кукла, и еще тогда же подумала: «Господи, неужели кто-то тащит по улице куклу с закрывающимися глазами?» Обе женщины продолжали разговаривать на площадке, сынишка обметал с башмаков снег, а я снимал в передней пальто, но тут чей-то мужской голос произнес мою фамилию, а вслед за тем раздался звонок в дверь.
Приехали из телеателье.
Двое молоденьких мастеров, почти совсем мальчики, в спортивных куртках. Один светловолосый, голубоглазый, второй смуглый, глаза раскосые, монголоидные. Смуглый держал под мышкой кожаную сумку — впрочем, это была не сумка, а мешок, формой больше всего напоминавший дыню. Раскрыв эту кожаную дыню, он вынул инструменты. Второй, светленький, повернул телевизор, и они вместо стали проверять, простукивать, вынимать из корпуса лампы и проволочки. Устройство телевизора жутко сложное, я представить себе не могу, как можно в нем вообще разобраться и найти повреждение. Юноши, однако, копались в нем уверенно, ловко, вынутые детали опускали, одну за другой, в кожаную дыню. Тут вошла моя мама и сказала, что под машиной лежит, скорее всего, собака, сбежавшая из ИСУЛа, как уже было месяц назад, и весьма возможно, что это та самая собака со светло-серой длинной шерстью, которая месяц назад вдруг появилась перед психоневрологическим диспансером, а потом до самого вечера просидела на троллейбусной остановке. «Какая собака?» — спросил светленький юноша. «На овцу похожа!» — ответила мама. Смуглый порывисто распрямился и с непонятным оживлением сказал светленькому: «Наверняка его собака!»
Я тогда не придал этому восклицанию никакого значения. Возможно, мне следовало проявить больше любопытства, порасспросить, о чьей собаке идет речь. Но я ничего не спросил, а юноши, вдруг став чрезвычайно общительными, принялись подробно расспрашивать меня о собаке — когда она появилась, как исчезла, не было ли в ее повадках чего-нибудь странного. «Конечно, было!» — сказал я и как можно подробнее рассказал им о собаке. Позволю себе повторить это читателю.