Лично я никогда сито на дверь не повешу, потому что в бабьи сказки не верю. Об одном только жалею: что не довелось еще раз повидать тех юношей, очень уж они к себе располагали, общительные, симпатичные. Правда, их командир, человек из психоневрологического диспансера, действовал на меня угнетающе, но, в конце концов, он ведь болен. Я поднялся на вершину Петушьего взгорка, однако ничего нового мне это не открыло. Там было по пояс снегу, ровного, чистого, слепило глаза от январского солнца. Могу лишь отметить, что плоская эта вершина — отличная посадочная и взлетная площадка для межзвездных кораблей. Я порасспрашивал в деревне, не замечал ли кто что-нибудь необычное возле Петушьего взгорка, прошлой осенью, к примеру, или летом, и один охотник сказал, что летом в лесах на Петушьем взгорке появились полчища табакуров. Это гусеница такая, листовертка, она на деревьях листья сворачивает, как табакуры табачный лист, потому ее в народе табакуром и прозвали. Табакуры скрутили на Петушьем взгорке всю листву и остались там зимовать. Возможно ли, чтобы появление листовертки, так же, как и гибель старых вязов, было неким знаком, предупреждающим нас о приближении какого-то звездолета? Ответ на это может дать лишь будущее, наше время — пока что время одних вопросов.
Вот что представляет собой история с телевизором, двумя молодыми людьми и человеком из психоневрологического диспансера, с девушкой по имени Софрона и козлом на веревке. Несколько раз беседовали мы потом с Сусо, ему не верилось, что парни могли улететь на свиной шкуре; скорей всего схоронились где-нибудь, может, в каменных карьерах — там полно подземелий, а может, в пещере Магура, где столько потайных входов и выходов и огромных, как сарай, помещений. Были времена, когда люди жили в этой пещере, рождались там и умирали, рисовали на стенах разные случаи из жизни, так что не исключено, что эти парнишки затаились там и живут, и никто их не видит, не слышит… Но если они и впрямь с другой планеты, на кой им сдалась пещера Магура, что им там делать-то? Сидеть, наскальные рисунки разглядывать? Для этого одного дня хватит, поглядели и ушли.
Однако уйти им, видимо, не удалось, неведомые мне обстоятельства задержали их на земле. Я никак не мог также объяснить себе, что привело их ко мне вторично. Вряд ли только желание получить автограф! Я навел справки и узнал, что в политехническом команды регби вообще не существует, потом поинтересовался студенческими фуражками: оказалось, что софийские студенты носят красные фуражки только в день своего праздника, а праздник давно миновал, так что повод для того, чтобы явиться к нам в дом под видом студентов политехнического, был найден не лучший! Возможно, их расчеты строились на том, что сам я никогда студентом не был и поэтому, как они себя ни назови, поверю, что передо мной студенты.
Анализируя впоследствии каждое их слово, каждый жест, мимику, я вдруг вспомнил, что оба они улыбались больше одной стороной лица, вторая оставалась почти неподвижной. Тут пришла мне на память красная нитка, которую приметила Софрона. Сомнений не было — юноши при улыбке старались не показать красные ниточки на зубах. Лишь несколько дней спустя меня осенило, что второй раз они приходили исключительно из-за клещей с клеймом в виде дыни. Читатель, может быть, помнит, что, когда они утащили у моего сынишки заячий хвост, он в свою очередь утащил у них голубоватые стальные клещи, став обладателем инструмента с другой планеты. Когда не сидишь на месте, а мотаешься туда-сюда, непременно что-то где-то обронишь, оставишь, забудешь и потом приходятся возвращаться, искать то, что ты выронил или забыл.
Эта мысль придет мне в голову позже. Пока что я сидел, пристегивал факты то с одного боку, то с другого: авось сдвинут телегу с места, но факты лишь взмахивали хвостами, тянули каждый в свою сторону, ломая оглобли, так что приходилось перепрягать снова и снова, причем воз оставался на месте и ни одного мало-мальски приемлемого объяснения не находилось. Я отклонюсь сейчас ненадолго в сторону, только чтобы отметить, что в элементарной арифметике два плюс два дает четыре, а четыре и три будет семь. Житейские факты и события так, механически, не сложишь, нормальный человек не будет складывать одну корову и одну водоросль, чтобы в сумме получить две коровы или две водоросли. Позволю себе выстроить факты по порядку, один за другим, всецело им доверяясь, потому что, сдается мне, ответ на загадку частично содержится в самих фактах.
А факты эти таковы.
После того как у меня побывали юноши в красных фуражках, нашу улицу огласил необычайно громкий звук. «Вж-ж-ж-ж!» — отчаянно взвизгнул диск циркулярной пилы. Я выглянул в окно, на тротуаре напротив стояла циркулярка, возле нее хлопотали пильщики, один подтягивал ослабший приводной ремень, второй подкладывал под колеса для устойчивости треугольные чурки. Подтянув наконец ремень, первый проворно зашел с другого бока, где мотор, дернул металлическую рукоять, и мотор заработал на более высоких оборотах, запыхал быстрей и веселей. Диск стремительно завертелся на холостом ходу, зубцы на нем слились, исчезли, будто их и не было. Пильщик вынул из внутреннего кармана брезентовой куртки большие рукавицы, тоже брезентовые.
Он был крупнее своего напарника, ростом примерно метр восемьдесят или около того. На голове велюровая кепка с пуговкой на макушке и короткими наушниками для холодной погоды. Сейчас наушники были подняты и, оттопыриваясь, опирались на большие мясистые уши пильщика. Справа на брезентовых штанах был огромный накладной карман. В общем, обычная рабочая одежда, если что и бросалось в глаза, так это размеры кармана и ослепительно начищенные ботинки, издали казавшиеся лакированными. Пильщик надел рукавицы, вскинул руки — мне было видно, как он сжимает и распрямляет кулаки, чтобы рукавицы наделись поудобнее, — прошел вдоль циркулярки и остановился перед металлической защитной решеткой. Он был кряжист, широкоплеч, нижняя челюсть слегка выступала вперед — говорят, выступающая вперед челюсть признак сильного характера.
Второй был полной его противоположностью. Не выше метра шестидесяти ростом, с землистого цвета круглым лицом, лоб перерезан двумя продольными морщинами, тянущимися до самых висков. Над верхней морщиной нависал небольшой, почти плоский, выгоревший берет. Казалось, он сросся с головой, а на макушке завершался хвостиком, длиной, пожалуй, с сигарету. Этот хвостик торчал над беретом, точно антенна. Куртка и штаны на втором пильщике были такие же, как на его напарнике, из брезента, и такой же большой накладной карман на штанах. Ботинки не менее тщательно начищены и тоже издали выглядели лакированными. Движения у низенького были быстрые, резкие, он ловко подставлял под колеса чурки, чтобы циркулярка была поустойчивей. Одна чурка, видно, ему не понравилась — он поднес ее к диску пилы, одним движением срезал клин и сунул чурку под колесо, она пришлась в самую пору. Пильщик перегнулся над приводным ремнем, откинул крышку деревянного ящика, что стоял внизу на металлической раме, между мотором и диском циркулярки, и вынул оттуда ватерпас. Обошел циркулярку со всех сторон, проверил, ровно ли она стоит, дважды подправил, вытащив лишние клинья из-под колес, и убрал ватерпас в ящик.
Когда с этим было покончено, пильщик в вельветовой кепке подошел к мотору, нажал на рычаг, и пыханье замедлилось. Должен сказать, что этот звук был приятен на слух, он слегка напоминал моторную лодку или катер: пых… пых… пых, но циркулярка пыхала медленнее и тише и поэтому нисколько не раздражала. Над мотором вился голубоватый дымок, а над водным охладителем — игривый пар. Пильщики прошли в глубину двора, где стоял дощатый сарай, нырнули в дверь, а чуть погодя вынесли из сарая по охапке дров. Сбросили их возле циркулярки, пошли в сарай за следующей охапкой, и так несколько раз. Дров набралось не больше кубометра, но поленья узловатые, в сучках. Из сарая вышел человек в пижаме, подошел к пильщикам. Одной рукой он держался за поясницу — видно, сильно ломило. Человек открыл квадратное оконце в подвал и жестами и словами объяснил, куда кидать дрова.
Лишь теперь, глядя на человека в пижаме и пильщиков, я заметил, как по-разному они ходят. Пильщики словно прихрамывали, и я решил, что у обоих плоскостопие. Высокий запустил мотор побыстрее, встал перед решеткой, а второй, в берете, поднял с земли полено и подал ему. Высокий нажал на решетку, она прижала полено к диску, стальные зубья коснулись дерева, и по улице разнесся пронзительный визг. Два таких нажатия, и полено было распилено на три части. Решетка сама с помощью двух пружин возвращалась на место и принимала следующее полено.
Оба пильщика работали четко, движения у них были размеренные, мотор ритмично пыхтел — пильщики следили, чтобы не было долгих пауз, не то циркулярка поднимала неистовый визг, а приводной ремень закручивался и хлопал, грозя сорваться со шкива. Опилки сыпались из-под диска, у ног пильщика выросла целая горка. Его напарник нагибался и распрямлялся, как автомат. Владелец дров хотел было, обойдя циркулярку кругом, бросить в люк несколько полешек, но пильщики так решительно замахали на него руками, что он послушно отошел в сторону.
Когда дрова были все распилены, пильщик в кепке сбавил обороты, но не заглушил мотор совсем, предоставив ему пыхать с интервалами. Сняв приводной ремень с оси, на которую насажен диск, он надел ремень поуже, с помощью рычага немного подрегулировал мотор. Я думал, что мотор заглох, потому что он довольно долго не подавал признаков жизни. Но он не заглох, сказал «пых» и опять примолк. Шкив продолжал крутиться, хотя и медленно, мотор через большие интервалы восклицал «пых!», над охладителем все так же весело реяли белые облачка пара.
Пильщики покидали дрова в подвал, человек в пижаме вручил им какую-то купюру и, по-прежнему держась за поясницу, побрел к себе во двор. Пильщики стряхнули с себя опилки, сняли рукавицы, тот, что пониже, подошел к бурлящему охладителю и вынул из воды два кукурузных початка. Один он оставил себе, второй протянул напарнику, и оба принялись за еду. «Ловко, — подумал я, — пока они пилят дрова, мотор им кукурузу варит».