Ворох тряпья на чугунной решетке исчез. Я посмотрел — сейчас на ней виднелись глубокие светлые борозды, словно кто-то пробовал ее перепилить. Неужели собачьи когти могут оставить след на чугуне?
У нашего подъезда жене чуть не сделалось плохо. «Крыса!» — взвизгнула она. Под дверью что-то темнело. Я ткнул ногой — дохлое.
Но это была не крыса, это был крот. Он лежал на спине, лапы раскинуты в стороны, как у распятого на кресте. «Это крот», — успокоил я жену, и мы вошли в подъезд. Я зажег свет и повернул назад. «Куда ты?» — спросила жена. «На крота взглянуть», — ответил я и вышел на улицу.
Самый обыкновенный крот, что тут особенно разглядывать? Я пнул его, перевернул на брюхо, крови не было видно. Воображение стало деталь за деталью восстанавливать то, что я слышал от Сусо — как он шел по следам, оставленным на снегу собакой, как увидал распластанных на спине кротов, и это посреди зимы, в глубоком снегу, в тех волчьих сугробах за околицей, где и человеку трудно пройти, а уж кроту и подавно. Я был просто уверен, что собака проходила мимо нашего подъезда, и тогда из-под тротуара вылез крот и перевернулся на спину. Однако поблизости не было никакого отверстия, сплошь асфальт и камень. «Он вылез из-под розового куста!» — догадался я. Посередине Волгоградского проспекта тянется полоса, засаженная кустами роз, весной можно увидеть, как там вырастают кротовьи холмики. Вероятно, крот где-то там вылез, переполз мостовую и перед нашим подъездом перевернулся на спину. А собака пошла своей дорогой дальше.
Посреди ночи мне сквозь сон послышалось пыханье циркулярки. Оно доносилось откуда-то издали, улицы через две. Должно быть, пильщики кружили со своей машиной по всему кварталу, потому что пыханье слышалось сначала слева от нас, потом справа, пока не затихло совсем.
Утром я долго не мог сообразить, вправду ли циркулярка проезжала ночью по соседним улицам или мне это приснилось. И наконец, решил, что, скорей всего, приснилось, а если не приснилось, то померещилось. Потому что когда настойчиво думаешь об одном и том же, например, о телеге, то вдруг начинаешь слышать, как она тарахтит, как ржут и стучат копытами лошади. Если проявить особую настойчивость, воображение может не только нарисовать точную картину, но и озвучить ее.
При свете дня все, что произошло накануне вечером, показалось мне нелепым и наивным. Двое пильщиков прикатили циркулярку, напилили кому-то дров и пошли дальше. Да мало ли циркулярок визжит и пыхает на софийских улицах!
Помню, в тот день мы встретились с писателем Эмилияном Станевым, он только что вернулся с кабаньей охоты. «Странная история, — сказал Эмилиян Станев. — Столько лет охочусь, но такое со мной впервые. Можно подумать, что лесной зверь изучил все наши повадки, между ним и нами возникла какая-то связь, и он теперь читает наши мысли». Эмилиян Станев рассказал мне, что охотился на кабанов высоко в горах, прекрасный лес, мягкий, женственный, дуб и подлесок чередуются, долины и овражки, снегу намело немного — может, с ладошку, но вполне достаточно, чтобы не проглядеть приближение дичи. Эмилиян сидит в засаде на краю небольшой просеки, рядом стоит «кабаноубивец» — так он называет свой бельгийский винчестер, — неподалеку взъерошенная лесная птаха перебирает по дереву лапками, кору клювом долбит. «Сижу я, на птаху смотрю, — рассказывает Станев, — и вдруг подумалось мне о девушке с маленькими ушками». — «Почему обязательно с маленькими?» — спросил я. «Потому что маленькие уши говорят о большом темпераменте. И внезапно вижу, что в кустах напротив стоит кабан ростом с теленка. В следующую секунду кабаноубивец был уже у меня в руках, кабанья тропа проходила совсем рядышком, так что я мог первым же выстрелом уложить зверя. А он стоит, уши прижал, на меня смотрит. Ни вперед не идет, ни назад не сворачивает. Потом нервно дернул ушами, словно сказал: «Да ведь это никак Эмилиян Станев со своим кабаноубивцем, не пойду я на него, поверну лучше назад, там кустарник погуще». И с этими словами действительно повернул назад. Все я могу понять — и что кабан меня узнал, со страху повернул назад, и все такое, одного не возьму в толк — откуда он проведал о моем кабаноубивце? Выходит, либо кто-то специально их обучает, либо они узнают обо всем с помощью телепатии».
Я спросил Эмилияна Станева, не слыхал ли он — пока кабан разглядывал кабаноубивца — в лесу или еще где поблизости визга циркулярной пилы. Он сказал, что поблизости есть лесопилка, но она в ту пору не работала, так что никакой шум спугнуть кабана не мог. Единственное, что заставило его повернуть назад, в чащу, был Эмилиянов кабаноубивец.
Кое-кто может счесть это очередным охотничьим рассказом, но спешу заявить, что мы воспринимаем некоторые явления по инерции, механически. Вот вам пример: в Родопских горах есть кабан, который слеп и глух, однако ни одному охотнику не удалось пока что его пристрелить, словно рядом со зверем движется какая-то тень и предупреждает об опасности. В чем тут механика, что́ защищает зверя — этого мы еще просто не знаем. Таким же образом, думаю я, и кроту при его слепоте удается напасть на след собаки. Воспользуюсь еще одним примером:
После моего разговора с Эмилияном Станевым, в тот же самый день, к нам вбежала перепуганная соседка. «Господи! — восклицала она, прижимая обе руки к сердцу. — Можно я у вас побуду, на лестнице крыса!»
С трудом переводя дух, она рассказала, что поднималась по лестнице с не очень тяжелым свертком и вдруг на верхней площадке заметила крысу. Крыса тоже ее заметила, но и не подумала удирать, а продолжала семенить навстречу. Женщина сбежала на один пролет вниз, позвонила к нам, и вот теперь она тут, а крыса небось продолжает спускаться по лестнице.
«Успокойтесь!» — сказал я соседке и вышел на площадку с намерением пристукнуть крысу. Посмотрел наверх — никакой крысы нету. Поднялся этажом выше — на лестнице пусто. Я скорей вниз — вдруг крыса уже на первом этаже? И еще с лестницы увидал, что к входной двери мелкими шажками приближается что-то похожее на крысу, но не крыса. Хвоста у зверька совсем не было, а походка напоминала утиную. «Да ведь это крот!» — я остолбенел, а крот тем временем выбрался на улицу и побежал по тротуару.
Я заторопился вслед и увидел, что, несмотря на слепоту, он без колебаний направился к водосточному каналу; накануне вечером туда сквозь чугунную решетку смыло струей опилки, собака стала нюхать и скрести когтями, а потом улеглась, издали напоминая ворох тряпья. Теперь туда со всей прытью устремился крот. «Убежит!» — подумал я, ведь он-то сквозь решетку пролезет. Через секунду в воздухе мелькнули задние лапки зверька, и он скрылся в темноте шахты. Я встал на решетку, заглянул вниз, в шахте было темно, слышалось, как бурлит вода.
Незримы и именно поэтому непонятны многие нити и пути, по которым движется окружающий нас мир.
Должен сразу же сказать, что больше у нас на улице ни собака, ни кроты, ни юноши в красных фуражках не появлялись. Пильщиков я видел еще не раз, они, должно быть, целую неделю кружили по кварталу со своей пыхающей машиной и визжащим диском, распилили много кубометров дров, и жители этой части города до того свыклись с пыханьем и визгом, что перестали их замечать. Пильщики ставили свою машину то на перекрестке, то в чьем-то дворе, когда на тротуаре, когда на мостовой, если улица оказывалась перегороженной из-за очередных строительных работ. Бензин они брали на бензоколонке возле товарной станции, питались чаще всего всухомятку, добавляя к рациону кукурузу, которую они варили в кипящем охладителе мотора. Два-три раза я видел, как они заходили в «Шанхай». Не могу объяснить, что именно потянуло и меня в эту закусочную, но, когда я однажды заметил, что пильщики, оставив циркулярку перед входом, зашли туда, мне словно кто шепнул пойти следом. Я не стал спорить и пошел.
Закусочная, именуемая «Шанхай», находится в самом конце Волгоградского проспекта, по правой стороне, вплотную к товарной станции. Если встать на углу Волгоградского и проспекта Дондукова, перед вами откроется уходящая вниз улица, обсаженная высокими тополями, с кустами роз на клумбах посередине мостовой. Первое здание справа — Красный Крест, за ним жилой дом, дальше отделение ИСУЛа, еще дальше швейная мастерская, клуб, кафе-кондитерская «Дунай», аптека и сквер. От сквера влево идет Искырская улица, где находится психоневрологический диспансер, справа есть еще один диспансер, филиал того, что на Искырской, — там лечат, если не ошибаюсь, в основном алкоголиков. Затем тянутся гаражи, пекарня, за пекарней — небольшой переулок, потом школа, два гастронома, мужская парикмахерская, скульптурное ателье, мясная лавка, киоски спортлото, молочная, лесопилка, где есть два строгальных станка и можно, уплатив по таксе, самому обстругать себе доску, бензоколонка (кажется, я уже о ней упоминал, пильщики заправляли там свою циркулярку) и, наконец, круглое здание, где помещается типография, печатающая пригласительные билеты и визитные карточки. За типографией и находится «Шанхай». Есть там еще несколько слесарных мастерских, мастерские газовой сварки, вулканизации автомобильных покрышек, мастерская, где, кажется, ремонтируют кузовы машин, а также станция техобслуживания, где красят машины из пневмопистолета.
Постоянные посетители «Шанхая» — рабочие соседних мастерских, а зимой сюда заглядывают, чтобы стоя пропустить по рюмочке, владельцы печек, работающих на солярке. Чем топтаться на холоде, дожидаясь очереди у бензоколонки, лучше потоптаться перед буфетной стойкой в «Шанхае».
В тех кафе, что в центре города, теперь буфетных стоек уже не увидишь, там сверкающие никелем бары, и женщин за этими барами именуют не буфетчицами, а барменшами. Центр Софии обзавелся в последние годы несколькими молочными барами с итальянскими тостерами и знаменитым кафе «Бразилия» с вентилятором и попугаем. Попугая каждую неделю привозили нового, так как из-за табачного дыма ни один больше недели не выдерживал, подыхал. Посещают «Бразилию» главным образом интеллектуалы нового типа, да еще девицы в молочно-белых колготках, которые не ходят, а как бы плавно катятся, носки вместе, пятки врозь. Должен отметить, что, пока разворачивалась история с циркуляркой, в «Бразилии» стали появляться уже и п