М а т к и н а Д у ш к а. Травка-живика, от которой все раны затягиваются — и телесные, и душевные. Эту живику травнику раз в жизни выпадает найти. Где самодива — лесная фея — босой ногой ступит, там травка эта и вырастает. Чуете, как босой пяткой самодивы потянуло?
Все глубоко вдыхают, выдыхают и снова вдыхают.
И л и й к о. Дымом пахнет… Ага, глядите, поезд, поезд! Дым из трубы так и валит! У-у-у!
Илийко имитирует паровозный гудок, ему отвечает настоящий гудок.
И искрами плюется, и сажей! (Прижимает ладонь к глазу.)
А в р а м ч о. Что случилось?
И л и й к о. Сажа в глаз попала. (Растирает ладонью глаз и щеку.)
Половина лица Илийко становится черной. С этого момента пол-лица у него будет белым, пол-лица — черным.
П е т у ш о к. Ох, и щиплет от нее глаз! Я по кузне знаю. И зачем ты, Илийко, прямо на паровозную трубу уставился? Смотрел бы куда в сторону! Так ведь и искра могла в глаза попасть, от искры еще больше б щипало!
М а т е й П у с т я к. Не беспокойся, Илийко! Подумаешь — сажа в глазу! Вот блоха в ухе — это и правда беда!
А в р а м Ч е л н о к. Слушаю я вас и удивляюсь! До каких же пор мы на этом пузыре болтаться будем?! Надо что-то придумать. Немножко повисеть в небе неплохо, но не вечно же нам висеть!
У ч и т е л ь К и р о. Мы не висим, а созерцаем, любуемся землей-матушкой!
И г о. Что-то я, братцы, затосковал уже по земле!
П е т у ш о к. Как-то там мои ангелочки поживают?
У ч и т е л ь К и р о. Матей, ты что делаешь?
М а т е й П у с т я к (сначала расстегивает штаны, потом сконфуженно застегивает). Да я, это самое, учитель Киро, по нужде то есть!
У ч и т е л ь К и р о. Что значит «по нужде»! Ты что же, хочешь сверху Аврамовы Хутора полить?
М а т е й П у с т я к. Не хочу я этого, учитель! Ничего я не хочу, и конфузно мне очень, но, коль нужда такая приспела, как же мне быть?
И г о. Терпи! Мы же все терпим!
А в р а м Ч е л н о к. Не знаю, на сколько еще терпежу хватит.
А в р а м ч о. Надо что-то придумать!
И л и й к о. А если мы попробуем грести? Вечерний ветер все не дует и не дует, я и думаю, если начнем грести, может, пособим пузырю нашему из ямы выбраться.
А в р а м У к р о т и т е л ь. Как это «грести»?
У ч и т е л ь К и р о. Кто руками, кто шапкой, кто герлыгой, а главное — сердцем и верой!
И г о. Давайте!
Он первым начинает загребать воздух герлыгой. Аврам Челнок, Илийко, Матей Пустяк и Аврамчо присоединяются к нему, но они гребут руками. Постепенно втягиваются все, учитель Киро поворачивается лицом к гребцам и начинает задавать ритм: «Раз-два-а-а!.. Раз-два-а-а!.. Раз-два-а-а-а!..» Он держится словно рулевой в лодке. Не гребут только братья Петр и Павел, они прячутся в бочку.
А в р а м Ч е л н о к. Ни с места!
П е т у ш о к. Ни с места, потому что братья-апостолы повисли в своей бочке, словно жернов у нас на шее. Попробуй тут сдвинься!
И л и й к о. Вот возьму сейчас и перережу веревки! (Идет к веревкам, которые поддерживают бочку.)
Из бочки высовываются Петр и Павел.
П е т р. Как так перережешь веревки?
П а в е л. Мы больше всех гребем! (Начинает усердно грести руками.)
П е т р. Мы как заправские апостолы гребем. (Тоже начинает грести.) Помогаем вам выбраться, а вы хотите сук срубить, на котором сами сидите. Греби, брат, греби… Раз-два-а-а!.. Раз-два-а-а-а! И руками гребем, и верой!
Методичными движениями братья постепенно раскачивают бочку словно маятник. В этот ритм включается вся группа, учитель Киро командует: «Раз-два!» Делая «гребные» движения и раскачивая бочку-маятник, люди приводят в движение и аэростат.
У ч и т е л ь К и р о. Сдвинулись! Хорошо! Раз-два-а-а! Ну, ребята, еще разок, еще чуть-чуть! Раз-два-а-а!.. Ну, дружок наш, раз-два-а! Поднажали еще! Раз-два-а-а! Еще сильней, раз-два, еще! Веры, веры побольше, ра-а-аз!
Далекое эхо отзывается: «А-а-а-а!» Звучит мелодия аэростата. Илийко, Матей Пустяк и Аврамчо кричат: «Эге-ге-е-е-е!» Им отвечает эхо.
И л и й к о. Вот и эхо нас услышало! Это наше эхо!
И г о. Не ваше, а наше! Эге-ге-е-е-е!
Эхо отвечает ему.
И л и й к о. Мать твою!..
Эхо отвечает ему.
Ваше! Будь эхо наше, оно бы нас не посылало!
А в р а м Ч е л н о к. Если твое эхо тебя не пошлет, чье же тогда пошлет?
И л и й к о. Извини-и-и!
Эхо отвечает.
Извини-и-и! Наше эхо! Извинения попросило!
А в р а м У к р о т и т е л ь. Человек, может, и проглотил бы какое ругательство, а эхо ничего не глотает. Эй, Пацан, проснись, ты что приуныл, Пацан? Слышишь, Пацан, эхо нам отвечает! Еще немножко, Пацан, и мы дома!
У ч и т е л ь К и р о. А ну, гребем, гребе-ом, раз-два-а-а-а! Еще сильней! Раз-два-а-а!
И л и й к о. Птицы, птицы! Глядите, впереди птицы!
У ч и т е л ь К и р о. Гребем, гребем! Раз-два-а-а! Поднажми, ребята, догоним птиц, полетим общей стаей!
Снова отзывается эхо, оно усиливается, мелодия аэростата звучит интенсивнее. Люди гребут под команду эха, слышен свист веревок, по людям и веревкам пробегают пятна света, часть брюха и бока аэростата наклоняется вперед, на людей и аэростат проецируется изображение медленно летящих птиц. Люди настигают птиц, смешиваются с их силуэтами, и в движущихся пятнах света и тени люди и птицы образуют одну стаю. Во главе ее — воздушный змей, который трепещет, сверкает и ведет летящих людей вперед. Под группой равномерно раскачивается бочка с братьями, которые тоже имитируют полет. В этой картине мы попытаемся создать впечатление торжественного и гордого полета в воздушном пространстве. Слышны тяжелые вздохи и выдохи, причем непонятно, дышат ли это люди или аэростат. Свист крыльев, мелодия аэростата и много птичьих голосов. Алый закат. Вечереет. Ночь. На небе звезды, островки звезд видны и на земле. Тихо стрекочут цикады. Через равные интервалы начинают доноситься звуки предупредительной сирены. Звук приближается, слышен усиленный динамиком бас, очень внушительный и спокойный: «Попрошу ангелов не мешать!.. Попрошу держаться правой стороны неба! Спасибо!.. Ангелы, встречное движение запрещено!.. Прошу двигаться по правой стороне неба!» По диагонали пересекая звездное небо, появляется головной ангел — ангел-регулировщик с крыльями. Он предупреждает: «Движение по правой стороне, внимание!» За ним медленно летит главный ангел, который несет под мышкой, держа вверх ногами, белый силуэт человека. Это душа умершего. Шествие замыкает третий ангел. Наши герои крестятся и смотрят вслед удаляющимся ангелам. Сигналы, подаваемые через равные интервалы, медленно затихают в ночном пространстве.
М а т е й П у с т я к. Что это такое?
А в р а м ч о. Ангел-регулировщик.
А в р а м У к р о т и т е л ь. Ангелы!.. Чью-то душу несут! Видно, умер кто-то в Аврамовых Хуторах.
И г о. Больно неудобно его ангел нес! Под мышкой и вниз головой!
П е т у ш о к. Коли человек умер, ему уже все едино — вверх головой или вниз головой его несут. Важно, что несут-то ангелы!
М а т к и н а Д у ш к а. Говорите, ангелы пролетели? Где они?
У ч и т е л ь К и р о. Улетели уже!
А в р а м Ч е л н о к. Вот кабы и нам полететь, как ангелам, а то торчим здесь на привязи!
И л и й к о. Глубоко в небо мы забрались!
П е т у ш о к. До главного перекрестка.
А в р а м У к р о т и т е л ь. Видно, сюда души умерших приносят.
М а т к и н а Д у ш к а. Может, кого знакомого встретим.
П е т р и П а в е л. А где ангелы?
М а т е й П у с т я к. Улетели.
П е т р. А другие не полетят?
П а в е л. Тихо, тихо! Как будто крылья шумят…
П е т у ш о к. Может, это грач Хаджи Аврама?
А в р а м У к р о т и т е л ь. Нет, грач спит.
М а т к и н а Д у ш к а. Видеть я без очков почти ничего не вижу, а слышать слышу. Будто перья шелестят! Слышите?.. Веретено где-то зажужжало… Это мама, она всю жизнь у веретена просидела, вот она и после смерти в небе веретеном жужжит. Она, она! (Тихо.) Мама… мамочка…
Маткина Душка прислушивается, все остальные тоже прислушиваются, братья почти вылезли из бочки, прислушиваясь к жужжанию веретена. Где-то далеко слышен сигнал головного ангела.
Вроде я мамин голос слышал.
П е т у ш о к. Это не веретено было, Маткина Душка, скорей это петух кукарекал! Вот, слышите? Далеко, но кукарекает! Может, это отец-покойник мне знак подает?.. Отец, отец, я здесь… на аэростате лечу, ты меня узнал? Это я, Петушок, дома у нас все хорошо, а ты как там, отец? Ты меня слышишь? А помнишь, как мы все словно петушки вокруг наковальни кукарекали? Кукареку-у-у!
Слышны голоса многих петухов, они кукарекают где-то далеко — может быть, даже внизу, в Аврамовых Хуторах.
У ч и т е л ь К и р о. Это в Аврамовых Хуторах петухи поют. Видно, за полночь перевалило.
П е т у ш о к. Нет, это отец был! Я его голос среди всех на свете голосов узна́ю!
А в р а м У к р о т и т е л ь. А они нас, наверно, не слышат.
И г о. Их ангелы по небу носят, они небесными делами заняты, а мы земными, как же они нас услышат!
М а т е й П у с т я к. Но мы ведь тоже в небо поднялись, почему б им нас не услышать? Должны они нас услышать, когда еще мы так близко к нашим родным окажемся?
У ч и т е л ь К и р о. Когда еще мы так близко сами к себе окажемся? Когда каждый из нас так ясно свое сердце расслышит?.. Сейчас, сейчас… Пусть каждый позовет того, кто ему ближе всех, но только тихо! Здесь ангелы летают, души переносят, легкие, хрупкие…
Тихо, едва-едва, почти шепотом летящие на аэростате люди, повернувшись в разные стороны, начинают окликать своих близких, прислушиваются, снова окликают, и целый хор голосов, шепчущих разные имена, окружает аэростат: «Мама! Тятя! Сыночек! Тетя! Доченька моя! Дочка! Маленький мой! Дедушка! Мама! Дядя! Братец! Бабушка! Цвета! Елена! Стоян! Куда! Братишка!»