Голосам вторит далекое эхо, постепенно и шепот, и эхо смолкают. Все застыли в оцепенении. Далекий шепот и шелест крыльев. Шепот усиливается, становятся слышны мужские и женские голоса, которые откуда-то издали зовут наших знакомых: «Илийко! Сынок! Учитель Киро! Хаджи Аврам! Петушок, милый! Матейко! Папа! Аврам! Иго! Петр! Дедушка! Павел! Дядя! Маткина Душка! Аврамчо!..»
Далекий шепот рассыпается и стихает. Слышна только неистовая трескотня цикад. Медленно светает, все вокруг бело, точно окутанное молочным туманом. У всех героев — седые головы и черная кожа, они словно возвращаются с того света… Далекий шум крыльев, мелодия аэростата, тихая и нежная, птичьи голоса.
Во все это внезапно и резко врезаются пулеметные очереди и отдельные выстрелы. Полный ужаса крик учителя Киро: «Не стреляйте, здесь люди!» Эхо повторяет его крик, внезапно наступает полная тьма.
Гибель блуждающего аэростата. Допрос и показания летевших на нем. Петушок забывает, как его зовут. Споры с полицией и простодушные признания. Гибель блохи и счастливый миг Матея Пустяка. Птичье перышко. Наши герои прячут змей. Попытка полиции приручить жителей Аврамовых Хуторов. Аэростат рвут и изничтожают. Ужасное зрелище. Илийко, Аврамчо и Матей Пустяк пытаются запустить воздушный змей. Петушок вспоминает, как его зовут. Маткина Душка, хоть он и почти слеп, находит растоптанную травку-живику, которая исцеляет любые раны — телесные и душевные. Головной ангел.
Темно. Стрельба продолжается. Слышна команда: «Огонь!.. Огонь!.. Шашки наголо! Руби, руби-и-и!.. Огонь!» Стоны, тяжелое дыхание, свист воздуха, шипение. Постепенно становится светлее. Сцена закрыта или перегорожена огромным боком аэростата. Серебристо-синеватый, он трепещет, выгибается, по нему скользят полосы света. В сущности, это занавес, который скрывает сцену. Веревки и сетки опускаются впереди занавеса. Полицейские под командованием унтера в упор расстреливают небесного бродягу, рубят его и протыкают саблями. Звучит мелодия аэростата, звучит драматично. Крик со сцены: «Остановитесь, здесь люди!»
У н т е р. Рви-и-и!
Разделившись на две группы, полицейские натягивают полотнище и, растаскивая его в разные стороны, рвут по живому снизу доверху. Продолжая тянуть, они, в сущности, раздвигают занавес. Перед нами открывается вся сцена. Пол, стены и потолок обтянуты серебристо-синим полотном, по которому пробегают полосы света. Это блуждающий аэростат изнутри. Унтер делает несколько шагов и входит в аэростат. Тихо звучит мелодия аэростата. Унтер оглядывает аэростат изнутри, взгляд его останавливается на группе в глубине сцены. Там застыли в живописных позах все участники полета. У одних перевязаны головы, у других — повязки на руках или ногах. Иго и Аврам Челнок опираются на свои герлыги, братья, покалечили один левую, другой правую ногу. Все наши герои с непокрытыми головами, все повернулись лицом к полиции, только травник Маткина Душка стоит боком. Между полицией и нашими героями лежат грач и воздушный змей. Обе стороны удивлены и растеряны, мы используем эту маленькую паузу, чтобы послушать тихую мелодию аэростата и оглядеть его изнутри. В глубине сцены аэростат кажется более синим, он чуть приподнят — это внушает нам иллюзию, будто он бесконечен. Именно там, в глубине сцены, оказываясь тем самым выше полиции, стоят наши герои. Они точно в небесном храме.
А в р а м У к р о т и т е л ь. Что вы наделали, господин унтер?! (Делает несколько шагов вперед.)
У н т е р. Назад, назад, стрелять буду!
А в р а м У к р о т и т е л ь (спускается, прихрамывал, к убитому грачу). Вы уже стреляли, господин унтер! Убили моего грача!.. Такая ручная птица, господин унтер, такая полезная птица… Только я начал учить его снова летать, и — убили! (Поднимает грача.) Пацан! Эй, Пацан!
У н т е р. Какой еще грач, что ты мелешь, дурак!
А в р а м У к р о т и т е л ь. Вот этот грач, Пацан, господин унтер. Я этому грачу крыло перебил, мы с женой стали его кормить, он приучился у нас пешком ходить, привык к нам и совсем ручной сделался, господин унтер! Ты посмотри, говорю я жене, как мы благодаря Пацану из самых обыкновенных подданных и жителей Аврамовых Хуторов заделались укротителями!.. Я Пацана и в Святую Рильскую обитель носил — великому Рильскому пустыннику поклониться и самой обители, так что Пацан у меня не только что приручился, а еще и православным стал, и паломником! Хаджи Пацан, вот его как надо было звать, господин унтер!
У н т е р. Так кто тебя по голове бил, скот ты этакий и укротитель грачей, что ты работу свою бросил и за аэростатом погнался, в облака полез?
А в р а м У к р о т и т е л ь. Никто меня по голове не бил, это все ради грача, господин унтер. По причине приручения он у меня летать разучился. Когда аэростат прилетел, я и подумал: дай-ка я залезу на аэростат с грачом, чтоб он немножко полетал, а то, с тех пор как он приручился, да еще православным и паломником стал, он у меня совсем не летает. Поганое это дело, господин унтер, — приручаться! Как приручишься, так и перестанешь летать!
У н т е р (бьет Аврама Укротителя нагайкой по лицу). Марш, скотина! Уберите его от меня! Десять плетей! Вон… вон!
Двое полицейских ведут Укротителя с грачом, подходят к одной из сторон аэростата; полицейский, взмахнув саблей, делает в ткани аэростата разрез, и в этот разрез полицейские выводят Укротителя. Немного позже мы услышим свист плетки. Унтер расхаживает взад и вперед. Останавливается.
Кто подстрекатель и организатор этой провокации?.. Кто, спрашиваю, поднял по тревоге всю полицию? И зенитную батарею? Кто произвел смятение во всей округе?
У ч и т е л ь К и р о. Никаких подстрекателей тут нет! Мы мирные люди: пастухи и пахари, косари и травники да еще деревенский кузнец. Какие могут быть подстрекатели в Аврамовых Хуторах? Это всё мирный и добродушный народ, простой народ, он едва первый класс одолел, да так грамоте и не научился. Ни Декарта никто не читал, ни законов Торичелли не знает. Заботы его о земле, о скотине, и работает он больше руками, а головой не работает.
У н т е р. Грамоте не научился, а летает!.. Простой народ, а летает! Если весь простой народ разохотится в облаках летать, кто тогда в этом государстве пахать и сеять будет, кто за скотиной будет ходить, кто хлеб убирать?
У ч и т е л ь К и р о. Все тот же простой народ, господин унтер! Для того он и создан, чтоб руками работать! Но иногда у него и воображение работает. Воображение — его единственная привилегия, господин унтер. И оно же — его беда. Разве умный и образованный человек станет всякую небывальщину придумывать и расселять ее по горам, по долам? Это только простой народ делает, его воображение бродит неведомо где, и он то голую русалку в реку запустит…
Унтер оборачивается, чтобы увидеть голую русалку, учитель Киро делает несколько шагов вперед, ближе к унтеру.
…то Змея Горыныча в небо закинет, и мало ему Змея, он еще заставит его огнем дышать.
Унтер смотрит вверх, ищет змея.
Или стоит простой народ, опираясь на свою герлыгу, смотрит, как ходят тучи у него над головой, и посылает Марко Королевича разогнать тучи, три вереницы рабов освободить. Обопрется народ на свою герлыгу, вокруг козы пасутся, а воображение его знай гуляет по горам и долам — то ведьму одолеет, то еще какую нечисть, то в единоборство с темными стихиями вступит. И воображает он по простоте душевной, что все ему подвластно, все ему подчиняется. Скромен наш Олимп, господин унтер, скромны наши балканские боги, но вы ведь сами знаете, безлошадному и осел хорош… Хутора, домишки по горам разбросаны, овечьи загоны — дикость! И что может эта дикость породить, кроме дикости!
Учитель Киро воодушевляется, полицейские собираются вокруг него, глядя ему в рот.
И если народ, погрязший в невежестве, вдруг увидит блуждающий аэростат, он тут же за ним погонится, поймает за хвост и при первой же возможности захочет покружить на нем над своими нищими Аврамовыми Хуторами. И ему даже в голову не придет, что он тем самым вызовет у государственной власти подозрение и заслужит по десять плетей. Умный и образованный человек никогда не ринется в погоню за аэростатом и уж тем более не станет на неизвестном аэростате подниматься в небо. Умный и образованный человек лишь улыбнется снисходительно и еще снисходительней скажет: «Ох уж этот простой народ, чего он только не напридумывает!»
У н т е р. Цыц!.. Чтоб я больше от тебя ни слова не слышал! Кто тебе дал право лекции тут читать? (Поворачивается к полицейским.) А вы что рты разинули? Начинай пороть! Мы сюда не за лекциями пришли! Пошевеливайся!
Начиная с этой минуты полицейские действуют энергично и до конца картины на глазах крестьян и на наших глазах разрубят, разрежут и раздерут весь аэростат, разрушат светлый храм, упакуют все в большие тюки и оголят сцену, показав нам, как жалка и безобразна жизнь за пределами оболочки небесного гиганта. Последним будет снято полотнище, за которым каждый из совершивших полет получает в назидание по десять плетей.
У н т е р. А ты кто такой, что больно много разговариваешь?
У ч и т е л ь К и р о. Учитель я в Аврамовых Хуторах. Вся моя жизнь в этих хуторах прошла, состарился я тут, поглупел — видно, совсем в детство впал на старости лет. Потому что как же еще, господин унтер, могу я объяснить эту нашу несчастную попытку подняться в небо, где мы души умерших повстречали и даже ангелов? Или поглупели мы все, или все в детство впали! А как же иначе, раз мы за любой летучей идеей устремляемся! Но власти не спрашивают, поглупел ли ты или впал в детство, власти прописывают тебе десять плетей, потому что за все на этом свете надо платить. Тот, кто летает, тот и падает, господин унтер! Гравитацию не так легко преодолеть.
У н т е р. Хватит. Чтоб я этого свихнувшегося учителя больше не видал! Вон! Вон!