Входит один из полицейских, уводивших Укротителя, и сквозь разрез, сделанный саблей, выводит учителя Киро.
П е т у ш о к. И я заплатил, господин унтер. А как же!
У н т е р. А тебя каким ветром принесло? Ты откуда взялся?
П е т у ш о к. Сверху! Я тоже сверху взялся. А заплатил вот этой вот ногой, мне ногу в колене перебило. Нет того, чтоб пяткой удариться, или щиколоткой, или другим каким местом, а я коленом ударился, самой чашечкой, так что теперь и не согнуть. Хуже не придумаешь!
У н т е р. Как тебя звать?
П е т у ш о к. Вроде Илией… Нет, погоди!.. Кажись, Цветко меня звать.
У н т е р. Как это так? То Илия, то Цветко! Ты что, имени своего не знаешь?
П е т у ш о к. Знаю, господин унтер, как не знать! Когда я мальчонкой был, меня Петушком звали, потому как я кукарекать любил. Отец у меня кузнецом был, и я, когда мехи раздувал, всегда кукарекал. Потом, когда отец помер и я сам к наковальне встал, меня Петухом начали звать, хоть я уже и не так часто кукарекал, а кукарекать мои детишки стали. Потом Диким Петухом меня прозвали, потом — Кукареку, и только жена так все Петушком и кличет.
У н т е р. Ты что, за идиота меня принимаешь? Православное-то имя есть у тебя? В церкви тебя крестили?
П е т у ш о к. Крестили, а как же! Мы все тут православные с незапамятных времен, и имена у нас православные, и Богородицу мы чтим, и, когда отец помер, ангел его под мышкой унес. И на государство мы пожаловаться не можем, оно нас уважает и каждому по имени выдало.
У н т е р. Государство ни одного своего подданного без имени не оставляет. Самому завалящему подданному все равно имя дает. Держава — это не что-нибудь, неужели ты думаешь, что держава кого без имени оставит?
П е т у ш о к. Мыслимое ли дело, господин унтер! Что правда, то правда, государство нас всех уважило, это уж как есть. Но мы-то люди бедные, вот и трудно нам детей своих крестить. Коли дите зимой родится, тут такие сугробы наметает, что никак с младенцем не проберешься, чтоб окрестить его в церкви либо в общине записать. У нас и церковь далеко, и община далеко, а царь еще дальше! А ежели летом дите родится, так летом работы сколько, господин унтер! Где уж там младенца в церковь тащить. Вот так мы с года на год откладываем да и забываем имя дать, однако же государство не забывает. Собирает нас государство и начинает имена раздавать. Братья, зятья, шурья, женщины, дети — всем дает подобающие имена, даже теще и той дали подобающее имя, хоть она и не в Аврамовых Хуторах живет, а совсем в другом месте. Но тогда она у нас оказалась, потому как приехала пупки вправлять — она пупки больно ловко вправляет, господин унтер, — так вот, она приехала пупки вправлять, а тут как раз и стали имена раздавать, и ей тоже дали и еще объяснили: коли дают имена, значит, всем надо давать, и неважно, кто откуда родом, все мы православные и все меж собой равны. Так вот всем имена и раздали.
У н т е р. Понимаю. Вовремя не записываетесь, ни в каких списках не числитесь, так вы небось и в армии не служите? Анонимно живете, значит, нелегально, так, что ли?
П е т у ш о к. А как же! Отца моего в армию взяли, когда ему сорок пять лет стукнуло, вместе с моим старшим братом, на пару новобранцами пошли. Государство, может, и не спешит, но забыть не забывает!
У н т е р. Коли государство не забывает, и ты забывать не должен! Вспомнил, какое имя тебе дали?
П е т у ш о к. Как будто Никола, господин унтер!.. Нет, не Никола — может, Григор?.. Или это зять мой Григор, а я, верно, Петр!.. Затрудняюсь вам точно сказать, как меня назвали, потому что нас собрали всех чохом, всю семью нашу, дали нам имена и сказали: делите их промеж себя сами, вот мне и затруднительно вам сказать, то ли Тудор мне достался, то ли Димитр! Коли вовремя чего не сделаешь, оченно потом затруднительно выходит, хоть ты тут петухом кричи!
У н т е р. Посадите этого дикого Петуха на солнце, пусть он свое имя вспоминает, пока его солнечный удар не хватит! Вот ведь невежество!..
П е т у ш о к. Верно, господин унтер! Так ведь оно и говорится: народ в невежестве — государство в немощи!.. Но я вспомню, вспомню!
Полицейский отводит Петушка в сторонку, чтобы посадить его на солнце. Полицейский несет при нем сторожевую службу — делает три шага вперед, кру-гом, три шага назад и так далее. Петушок щурится на солнце и старается вспомнить свое имя.
И г о. Господин унтер, можно я пойду свою козу поищу? У меня коза пропала.
У н т е р. Нельзя, никому ни с места! Эй ты там, будет тебе словно дервишу вертеться! А вы, которые с бочкой? А ну, бегом за водой! Только не расплещите по дороге! Марш!
Братья прихрамывая бегут за водой, а он в это время обращается к полицейским.
Складывайте аэростат.
Полицейские складывают первые тюки с аэростатом в виде пирамиды. Братья приносят бочку с водой, поднимают ее и наклоняют, чтобы унтер мог на нее напиться. Унтер пьет, потом споласкивает лицо, смачивает темя и медленно забирается на пирамиду из тюков. Там он встает, опираясь на саблю.
Эй вы, с бочкой! Чего вас с этой бочкой в облака понесло?
П е т р. Мы единокровные братья, господин унтер, единоутробные. Козопасы мы!
У н т е р. Я вас не спрашиваю, единокровные вы или единоутробные, а спрашиваю, куда вас понесло, точно мух безголовых?
П а в е л. Вместе с бочкой мы в облаках летали, господин унтер! Именно как мухи безголовые и летали. Если мухе оторвать голову, она и будет летать как безголовая муха! Вот и мы так летали, когда ногами вперед, когда головой, все вокруг плывет, но никуда уж не денешься! Кабы мы знали, чем дело обернется, никогда б за этот пузырь не цеплялись. На первый взгляд кажется, будто ты оседлал мерина, а на второй взгляд видишь, что он тебя сейчас скинет. Мы вот и есть скинутые, и бочку вместе с нами скинули, и обруч с нее свалился, господин унтер, — артиллерия его ударила, и кто его знает, где он сейчас по Балканам катится!
П е т р. Мы вовсе и не хотели на этом пузыре летать, господин унтер. Куда уж нам летать-то! Наше дело за козами ходить, а не в облака заноситься. Если мы начнем на пузырях летать, кто ж тогда за нашими козами смотреть будет? Мы за козами смотрим и каждый день молоко относим на сыроварню. И сегодня утром пошли с молоком на сыроварню. Идем, а тут глядь — со стороны Аврамовых Хуторов наши мужики появились, с аэростатом этим самым. Спрашивают нас, вы, мол, куда, а мы им говорим, что так, мол, и так, на сыроварню идем, а они говорят, коли вы на сыроварню, залезайте в аэростат, мы вас подвезем, потому как мы тоже к сыроварне направляемся, чего ж вам зря пехом тащиться. Мы и погрузились вместе с бочкой, потому всю жизнь пехом к этой сыроварне проклятой топаем, чтоб ее молоком напоить, да у ней пасть такая, нипочем ее не накормишь! Потому мы и погрузились, проехаться захотели, да дело так обернулось, что и проехаться не проехались, и молоко по дороге все расплескалось, да еще хорошо, что сами не расплескались. Однако же, имена свои мы знаем наизусть и думаем, самое большое наказание нам будет, ежели вы пустите нас свой обруч по горам искать!
У н т е р. Дайте этим, единоутробным, по десять плетей за полет и еще десять за бочку.
Полицейский выводит братьев.
П е т у ш о к. Вспомнил, господин унтер!
У н т е р. Скажи, раз вспомнил!
П е т у ш о к. Вроде бы Рачо, господин унтер. Думаю, что Рачо!
У н т е р. Думай дальше, спешить тебе некуда!
П е т у ш о к. Я и думаю, господин унтер. С тех пор как вы меня под стражу посадили, я только и делаю, что думаю. Сейчас вспомню! А как же!
Иго быстро выбегает на середину сцены, прислушивается, потом приставляет ладонь козырьком к глазам и снова прислушивается, приставив ладонь к уху. Слышится ржание лошадей.
У н т е р. Ты чего вскочил?
И г о. Мне послышалось — коза верещит.
У н т е р. Какая еще коза? Это наши кони ржут. (Кричит полицейскому.) Начинай лошадей навьючивать!
И г о. Коза у меня потерялась, господин унтер, вот мне ее голос и послышался. Третий день брожу по горам, ищу козу, да только горы большие, а коза маленькая, попробуй найди!
У н т е р. Ты тоже козопас?
И г о. И я козопас. Мы люди по большей части простые, козопасы, а в других хуторах чабаны живут — тоже люди простые. Главное дело — невежество тут и дикость. А что касается силы — этого добра у нас хватает. Тут, господин унтер, если не упрешься покрепче, если все свои жилы в ход не пустишь, тебя первая буря унесет. Здесь то гроза разразится, то идея какая, вот как учитель Киро выражается, то волки на стадо нападут, то молния ударит, вот мы и ходим будто полоумные. А то на козу вертячка нападет, начинает она кружиться, от стада отбивается, тут ты постолы потуже подвязываешь, говоришь себе «с богом!» и давай карабкаться как полоумный по скалам и ущельям из-за одной вертячей козы. Полоумней этого и быть ничего не может! А коли увидишь, как что-то непонятное с неба на тебя летит, тут и вовсе ополоумеешь, не второе ли это пришествие, думаешь, которым нас старый отец Качо стращает, когда мы в церковь ходим? Ходим-то мы в церковь редко, но, когда, бывает, придем, отец Качо тут же нас вторым пришествием и стращает. Хотя, ежели поглядеть вокруг, у нас все время второе пришествие! Первого пришествия мы здесь никогда и не видели!
У н т е р. Коли ты козопас, что ж ты за своими козами не смотришь, за чудищем за этим погнался?
И г о. За каким чудищем?
У н т е р. Да за аэростатом!
И г о. Ну, я за аэростатом этим, которого вы сейчас как липку обдираете, вовсе и не думал гнаться. Разве это мое дело — за аэростатами гоняться? На кой мне за ним гоняться? Он себе летает в небе, куда ему вздумается, зачем же мне за ним гнаться, коли к этому делу полиция приставлена. Пусть она за ним и гоняется! Это забота полиции — гоняться за кем прикажут и местность прочесывать! А моя забота — крепко за герлыгу держаться и смотреть, чтоб козы листья щипали. А коли какая пропадет — завязать потуже постолы и давай как полоумный по скалам и ущельям шарить. Я ведь вам уже доложил, господин унтер, что здесь то и дело что-нибудь пропадает, так что недолго и совсем ополоуметь. Я, когда увидел, как пузырь этот по небу мотается, тут же и подумал: «Небось скотинка тоже от стада отбилась, вроде как моя коза, и кто знает, где ее хозяин сейчас бродит, пропажу ищет, а она, скотинка, в наши Аврамовы Хутора забрела». Небо-то просторное, господин унтер, там скотина где хошь может бродить, пастухов на том пастбище нету. Не мое дело — небесную скотину пасти, моя забота — козу свою отыскать. Это все могут подтвердить, потому как все заметили, что у меня взгляд беспокойный, и стали меня спрашивать: «Чего это у тебя взгляд беспокойный, или вчерашний день потерял?» А я им сказал, что я не вчерашний день потерял, а козу. Тогда они мне сказали: «Давай забирайся на аэростат, сверху лучше видно, будем вместе твою козу искать». Я и залез, и сверху правда все как на ладони видно, однако козу мы так и не увидели.