Существовал ли когда на свете гусарский офицер, способный обойтись без ростовщиков? Банкира, снабжающего Сечени средствами к существованию, зовут Бидерманом.
В первый же день Сечени останавливается в гостинице Брунэ; владелец заведения — француз, и там недурная кухня. А хороший повар немало значит для Сечени и в молодые годы. Довольно часто Сечени столуется в посольстве; совместно с послом и эрцгерцогами Яношем и Луи, которые прибыли в Лондон инкогнито и с которыми Сечени встречается у Эстерхази, он посещает различные вечера.
Во время парадного обеда у принца-регента Сечени вынужден краснеть за Габсбургов. «Чудовищно глупо и неловко ведут себя наши достославные правители», — поверяет он себе, то бишь своему дневнику эту общеизвестную тайну. Но и князь Эстерхази садится в лужу. Леди Хиткоут, которой Сечени наносит визит вместе с Эстерхази, обращается к послу со следующими словами:
— I am so happy to see you — you was quite a child — it is now… I think about four years when I saw you the last time[22].
Эстерхази не знает, что ответить. Тогда леди Хиткоут продолжает, перейдя на французский:
— Je suis sûre qu’on vous aimera beaucoup ici parce qu’on n’a pas peur de vous[23].
Эстерхази отвечает в высшей степени мягко (а что еще ему остается делать?), что он отнюдь не желает, чтобы его боялись; напротив, он предпочел бы обладать даром привлекать к себе всех и каждого.
Англичане сравнивают Эстерхази с молодой и чрезвычайно хитрой лисой. Повод для столь лестного сравнения, по всей вероятности, дали оба тупоумных эрцгерцога — Янош и Луи — или же атташе: барон Кнорр и Пиллендорф. Рядом с ними даже Эстерхази может показаться лисой.
Сечени «в приятельских отношениях» с Эстерхази. На пару ходят они по притонам, и если им не удается застать мисс Милз дома или же в доме № 17 по Грин-стрит некий джентльмен спугнет их не вовремя, они пытаются заводить знакомства на улице.
Около полуночи им встречается на пути дама в черном, которую сопровождает старая дуэнья. Наши господа, привыкшие к венским Hübschlerin[24], подходят к даме. Сечени обращается к ней с приветствием: «Добрый вечер!», а расхрабрившийся Эстерхази норовит ущипнуть незнакомку за щеку. Однако посла подстерегает поражение.
— You Gentlemen are mistaken[25], — говорит дама в черном. И дабы придать веса ее словам, к женщинам приближается англичанин столь мощного сложения, какого нашим искателям приключений и видеть не доводилось. Оба джентльмена поспешно желают даме доброй ночи и ретируются. Им так и не удалось узнать, кто была эта дама в черном, отнюдь не напоминавшая шекспировскую «black Lady of Sonnets»[26].
У Пала Эстерхази не хватало ума должным образом оценить Сечени, для него он всею лишь — Штефл, которого в Вене никто не принимает всерьез. Да и у Сечени не было ни малейших оснований уважать Эстерхази: «В сущности, он — славный малый. Вот только никак не могу решить: импонирую ли я ему или он мне, нужен ли я ему или он мне», — размышляет Сечени.
В действительности же у обоих не было особой нужды друг в друге. Сечени — давний знакомец семейства Мид: Каролина, жена его брата Пала, та самая, с которой он некогда впал во грех, — урожденная Мид. Младшую сестру Каролины зовут Селиной. Сечени ухаживает за нею, велит вытатуировать у себя на руке ее имя, однако «впасть во грех», судя по всему, Селина была не склонна. Об отношениях Сечени с девицами Мид было известно всему лондонскому свету, даже больше — как водится в таких случаях, — чем самим героям этих слухов. Ну, а подобные вещи делают личность иноземного пришельца «занимательной», и приглашения Сечени следуют одно за другим.
Толстую, некрасивую принцессу Уэльскую, супругу правителя Англии, впоследствии короля Георга IV, он знает еще по двору Мюрата в Неаполе. Знает с тех времен, когда леди Проктор преследовала его своими любовными посланиями, а он был с ней жесток и равнодушен, желая испытать, на что способна женщина в таких случаях. С другими женщинами и он разыгрывал роль пламенного влюбленного… Впрочем, принцесса Уэльская не принадлежала к числу его сердечных побед. Эта дама для своих любовных утех держала гвардию дюжих камергеров, красавцев на подбор.
В Лондоне его принимает у себя в гостях регент, будущий король. Первое, что поражает Сечени: регент удивительно похож на князя Шварценберга и на собственную дьявольски безобразную и дьявольски похотливую супругу. Но толстопузый, надутый и чванливый Шварценберг — всего-навсего старый кретин, который вечно спит на ходу. А вот правитель Англии неутомим, дайте только ему волю рассказывать дурацкие анекдоты или отпускать скабрезности. Часами, не умолкая, клокочет этот грязный котелок, да и кто наберется смелости оборвать регента… Кстати заметить, тучный англичанин гораздо более расположен к Сечени, чем толстяк Шварценберг. Похваставшись, что он заказал себе «венгерскую походную форму» и уже раздобыл подходящий мех для опушки доломана, регент пускается в так называемую легкую беседу и говорит, говорит без умолку. А уж его запас непристойных анекдотов поистине неистощим.
В другой раз Сечени в тесной мужской компании обедает у принца-регента в Карлтон-хаусе. Регент предлагает Сечени вступить в его полк, но у того хватает ума уклониться от этого предложения. Он старается отвлечь внимание гостей, забавляя их рассказами о гусарских похождениях. Поздний обед длится часа два с половиной, а то и все три. Затем слуги удаляются, а господа приступают к шампанскому. Регент принимается за анекдоты и рассказывает их битых четыре часа подряд — грубо, цинично. Нет такого вульгарного слова, которое он обошел бы намеками; самый «смак» анекдотам придает именно то, что все сальности произносятся в открытую. А единственная обязанность слушателей состоит в том, чтобы смеяться.
Зато в салоне лорда и леди Холланд собирается более изысканное общество. Леди Холланд знает Сечени еще по Парижу как почитателя Наполеона. Ей известно также, что когда-то он состоял при дворе Мюрата в Неаполе. Поэтому она подстраивает таким образом, чтобы за столом посадить Сечени подле бывшего секретаря Мюрата. Сечени знал при дворе Мюрата всех, за исключением этого комически серьезного мужчины. Для него светская жизнь в Неаполе была средоточием любовных дурачеств, буффонадой на итальянский манер, карикатурой на наполеоновские балы, а принцесса Уэльская — помешанная на мужчинах супруга английского регента — была душой этого общества. Стоило только вспомнить ее красавчиков-камергеров, разряженных в белые шелка: усы подвиты, бородки а-ля Генрих Четвертый…
На балах при неаполитанском дворе собиралось такое множество принцесс и княгинь — подлинных и весьма сомнительного происхождения, — что все они вместе взятые мало чем отличались от потной черни… Мадам Водрикур, графиня Валевская, живущая на средства своих польских имений, носила прядь волос Наполеона в медальоне, который раскрывала в постели перед каждым очередным своим любовником. Таким образом, многие имели возможность полюбоваться локоном Наполеона… Вспоминаются Сечени и собственные безумные послания, которые строчил он некоей английской даме, и ртутные пилюли — позднее, в Вене.
С Мюратом он познакомился в момент заката его карьеры, когда тот предал Наполеона в расчете на то, что таким образом сумеет сохранить за собой Неаполитанское королевство. В былые времена бравый рядовой, затем — напористый фельдфебель, позднее — маршал в шелковой мантии и шляпе с плюмажем! Организатор кавалерийских вылазок и налетов, напоминающих дешевое сценическое действо, законный муж младшей сестры Наполеона и неаполитанский король, неумный властитель. Предав Наполеона, он по его возвращении вновь встал на сторону прежнего своего повелителя, но поздно. Умер Мюрат не на поле брани — с ним расправился военный трибунал, и Сечени отнюдь не счел честью для себя сидеть за столом возле его секретаря.
Однако здесь, в доме Холландов, секретаря Мюрата принимают всерьез и почитают, пожалуй, больше, чем когда-либо самого Мюрата.
Леди Холланд и ее супруг неколебимо держат сторону Наполеона, они — общеизвестные почитатели императора и желают пребывать в таком качестве.
Леди Холланд во всеуслышание заявляет собравшейся компании, что она регулярно отправляет посылки с книгами на остров Святой Елены. И вообще делает все, дабы английские власти смягчили свои инструкции и не дразнили по пустякам плененного льва.
В самом деле незаурядная женщина! К тому же и красивая — по-прежнему очень красивая, хотя вот уже добрых пятнадцать-двадцать лет разъезжает по Европе, «делая политику» на новый лад. Не посредством — или не только посредством — спальни, как это делали многие женщины до и после нее. Не прячется она и за спину дипломата-супруга — племянника великого Фокса: связь с Наполеоном поддерживает она сама, отнюдь не делая из этого тайны.
Леди Холланд пишет послания, делает заявления — словом, действует.
— Вас, миледи, можно лишь страстно любить, — говорит Сечени, когда гости встали от стола и ему удается приблизиться к хозяйке дома. — Или же страстно ненавидеть, — пытается он быть галантным на венский манер.
— Да будет так, — отвечает привыкшая к более тонким комплиментам светская красавица. — Нам, женщинам, известно, что в гостиных не принято говорить бестактности… Замечания такого рода мужчины приберегают обычно для мужского общества.
Сечени приходит в замешательство. Неужто леди Холланд намекает на его неделикатность, когда однажды, еще в Вене, будучи в подпитии, он сболтнул что-то насчет обеих девиц Мид, после чего кузен Лихновский даже вызвал его на дуэль?.. Судя по всему, об этом прознали и в Лондоне… А может, тут известно, что именно из-за этого инцидента ему и пришлось отправиться в Италию?