Но прекрасная леди отходит к другой группе беседующих гостей, а Сечени смешивается с толпой, теснящейся вокруг лорда Холланда. Разговор, естественно, идет о Наполеоне, и едва лорд Холланд замечает, что у Сечени подрагивает бровь, он словно ненароком переводит беседу на Меттерниха.
— Не следовало бы забывать, что князь Меттерних поначалу придерживался французской ориентации и был послушным орудием Наполеона. Теперь, после поражения сего великого мужа, он перенял некоторые его приемы.
— О! — воскликнула Каролина Лэм. Она тотчас заметила, что слова лорда Холланда адресованы Сечени.
— Разумеется, лишь те из его методов и приемов, которые были осуждены нами, — улыбаясь, продолжал лорд Холланд. — С Меттернихом я познакомился здесь, в Лондоне, и знакомство наше весьма поверхностно. Я не нашел в князе ничего особенного. Он вел себя, как свойственно немцу, осваивавшему французскую живость по новомодным романам. Черт государственного мужа, признаков наблюдательного, острого ума или великосветских манер человека, привычного к истинно утонченному и изысканному обществу, в нем почти не подметишь…
На смуглом лице молодого венгра проступает румянец. Для него Вена и утонченность Меттерниха — образец для подражания. Так вот как выглядит князь Меттерних в глазах лондонского света? Лорд Холланд знал Наполеона еще со времен первого консульства. И знал мерило, с которым иногда подходили к оценке Меттерниха… С Талейраном его связывало отнюдь не поверхностное знакомство. А точнее говоря, не связывало, но сталкивало…
Сечени отзывают из группы мужчин, окруживших лорда Холланда: «С вами желает познакомиться леди Каролина», — говорит один из его знакомых. И шепотом добавляет: «Бывшая возлюбленная Байрона».
Каролине Лэм уже минуло тридцать, и она не слишком привлекательна, хотя одета по последней моде и в манере говорить тоже следует последней моде: речь ее быстра и несколько сумбурна. Она явно была бы не прочь, вздумай этот молодой — и пользующийся вниманием в доме Холландов — экзотический кавалергард приударить за ней.
Представленный даме Сечени тотчас начинает в гусарско-байроническом тоне:
— Для меня опасно имя «Каролина». Оно заставило меня немало выстрадать, и я тщетно пытался забыть его.
Не удостаивая внимания трагический тон этой тирады, бывшая возлюбленная Байрона бездумно трещит по-французски:
— Mon nom est aussi Caroline — et j’en suis bien aise car je suis sûre que vous ne m’oublierez plus…[27]
Столь мощная концентрация глупости сковывает язык Сечени. Мне кажется, после этого даже его пиетет перед Байроном слабеет.
По счастью, Каролину отзывает ее мать — леди Бессборо, а Сечени берет под руку русский военный атташе.
— Здесь, в Лондоне, — нашептывает атташе, ведя его в игральную комнату, — у вас уже есть прозвище: «байронический турок». — И он бросает взгляд на Сечени, на его черные, густые, сросшиеся брови.
— Первая часть прозвища лестна, да и вторая не оскорбительна, — холодно парирует Сечени. — Леди Лэм — дама на редкость интересная.
— О нет, такие, как она, в Лондоне отнюдь не редкость, зато другой леди Холланд не найти. — И дипломат ждет, что ответит Сечени.
— Леди Холланд напоминает надменную королеву; быть безразличным к ней — невозможно, она вынуждает относиться к своей особе с самым живейшим интересом, — отвечает молодой человек, ощущая витающую над собой тень Меттерниха.
— И по части коммерции она не промах. Якобы использует потаенные складки одежды, чтобы ввести в заблуждение таможенные власти.
— Вам-то уж, по всей вероятности, не известны эти потайные местечки, — резко обрывает его Сечени.
Он останавливается у одного из карточных столов за спиной у играющих и, чтобы как-то смягчить резкость своих слов, переводит разговор на обстановку комнаты — мебель красного дерева, выполненную в новом стиле.
— Изумительно красиво и вместе с тем просто, — говорит он.
— «Empire», — с улыбкой замечает русский атташе. — Леди Холланд нравится все, что напоминает Empereur, то бишь императора.
— Что касается мебели, можно лишь хвалить ее вкус, — осторожничает Сечени.
— Самое любопытное, что Москва, к сожжению которой император все-таки имел некоторое отношение, сейчас вновь отстраивается в его стиле, и мебель, что изготавливается по заказу московской знати, — сплошь красного дерева и в стиле ампир.
— Превосходно!
— Однако, на мой взгляд, отнюдь не превосходно, что изготавливают ее крепостные мастера, — серьезным тоном отвечает русский.
— Зато дешево обходится, — крайне резко бросает Сечени. Ему не хочется поддерживать этот разговор. Ведь если даже Талейран был русским шпионом, то почему бы русскому атташе в конечном счете не оказаться доверенным лицом Меттерниха? Если же он — революционер, карбонарий, член Тугендбунда[28] или кто-то в этом роде, то ему не пристала излишняя болтливость.
Взбалмошная леди Лэм еще раз делает попытку завлечь Сечени. Встретив его в театре Друри-Лэйн, в ложе своей матери, леди Бессборо, Каролина Лэм поворачивает руку Сечени ладонью вверх и многозначительно смотрит ему в глаза.
— Я обладаю способностью с первого взгляда определить, кто вы. — И прежде чем Сечени успевает ответить, леди Каролина продолжает по-французски:
— Vous n’avez pas de principes[29].
— В наше время это большая удача, — отвечает Сечени.
— Beaucoup de légèreté, un cœur excellent[30].
— Это уже хуже.
— Beaucoup d’esprit, et vous avez lu passablement dans votre vie[31].
— Окажись это правдой, было бы ужасно. Но, к счастью для меня, вы ошибаетесь.
— Votre expérience n’est pas grande[32].
— Вы совершенно правильно угадали!
— Vous avez un talent d’amuser le monde et de donner une tournure agréable à tout ce que vous dites[33].
Сечени забавно сморщил лоб.
— Vous ne saurez quère vous attacher, — продолжает леди Каролина, — et l’amour reste constant dans vous — mais changez très souvent l’objet[34].
— Покуда не столкнусь со столь очаровательной предсказательницей, — отвечает Сечени.
По счастью, графиня Ливен, супруга русского посла, а ранее любовница Меттерниха, вызволяет Сечени из когтей леди Лэм: эта умная и хитрая искательница приключений присмотрела Сечени для себя.
Так начинается для него знакомство с лондонским светом. Впрочем, в победах наш герой не испытывает недостатка. Он совершает верховые прогулки на пару с некоей Стефанией. Знакомится с актрисой Сарой Кэмбл и сожалеет, что это знакомство произошло так поздно. «Ужели лишь случаю — помимо нашей воли — дано сводить людей, созданных друг для друга?» — вопрошает он ее с поистине байроновской меланхолией.
Повторяет он и розыгрыши вроде тех, какими тешил себя в Неаполе. На сей раз жертвой оказывается леди Элизабет Форбс. Сечени делает следующую запись в своем дневнике:
«Леди разразилась одним из самых смехотворных посланий, которые мне когда-либо доводилось читать. Оно последовало в ответ на мое письмо, где я осыпал ее комплиментами — весьма экстравагантными, поскольку рассчитывал уколоть ее; более пресной, отталкивающе скучной женщины я не встречал. Мне казалось немыслимым принять эти слова за чистую монету и почувствовать себя польщенной такого рода комплиментами. Однако меня ждало разочарование: я добился противного результата. Выходит, даже дракона можно убедить в том, будто бы воспылал к нему страстью, и он вам поверит. Самовлюбленность настолько ослепляет нас, что мы бессильны видеть себя такими, каковы мы есть.
Леди Форбс в том же самом письме сообщала, что она написала графу Морлею, прося его нанести мне визит: «If you are acquainted with my brother-in-law, you will have afterwards the possibility to see me every day»[35].
Знала бы она, что я послезавтра отбываю…»
Шутовские выходки и розыгрыши, любовные увлечения и встречи со старыми знакомыми, общение с регентом, тучностью комплекции превосходящим даже Шварценберга и дающим понять Сечени, что он желал бы видеть его в своем полку, посещение балов, званых обедов и театральных вечеров, ночные похождения в борделях, упоение женской наготой, любопытство к искусству индийских факиров и лишь мимолетный — походя — интерес к паровой машине, мануфактуре, круговой пиле, газогенератору, — казалось бы, таков круг занятий и интересов нашего героя. И все же дело обстоит не совсем так.
После ужина с толстобрюхим регентом — впоследствии королем Георгом IV — Сечени делает запись в своем дневнике:
«Впрочем, в Англии не столь уж важно, как у нас, чтобы королем был человек мудрый. Характер английской конституции таков, что король обладает властью делать лишь добро; причинить зло он вообще не может».
Эту запись он делает для себя, и она так и остается погребенной в дневнике. Отмечает он и фразу адмирала Бленка: «It is our duty to flight for our country into whatever hands the government may fall»[36]. Подобное самоподбадривание было для Сечени весьма кстати в 1815 году и долгие-долгие годы спустя. Афоризмы такого рода копятся им впрок. Ведь если в Вене такую вольность не выскажешь, то дома, в Ценке, у себя в замке, отчего бы нет?..
Сечени и сам сочиняет изречение, которое можно счесть удачным: