И Хенци удалось увековечить свое имя!
История сохранила также имя его подчиненного — полковника инженерных войск Альноха. Вкупе с Виндишгрецем, который везде и всюду терпит поражение, это наиболее прославленная пара среди бездарных австрийских вояк середины прошлого столетия. Однако слава их оказалась недолговечной: в 1866 году, под Кёниггрецем, их превзошел генерал-фельдмаршал Бенедек, которого пруссаки разбили наголову. Ну, а австрийские генералы времен первой мировой войны лишь довершили «подвиги», на какие в своем ожесточенном бессилии оказались способными полководцы насквозь прогнившей Габсбургской монархии. В результате же: Finis Austriae![99]
Полковник инженерных войск Альнох по приказу Хенци велит заложить под мост четыре ящика пороха.
Но Кларк предвидит, что австрийский офицер будет взрывать мостовые камеры. Поэтому он прекращает откачку просачивающихся грунтовых вод и даже велит разбить насосы.
Эта мера оказалась излишней: полковнику императорских инженерных войск и в голову не приходит осмотреть место, куда будут заложены заряды.
Пока еще до взрыва моста дело не доходит, зато Пешт — открытый город — подвергнут уничтожительному обстрелу из всех орудий. 29 апреля пушечный снаряд весом в двадцать четыре фунта попадает в дом Адама Кларка и разрушает здание. Город охвачен огнем. Восемьдесят тысяч жителей спасаются бегством в Городской парк, куда не залетают снаряды австрияков… Благословенная, идиллическая пора в истории войн… но и тогда лишь для тех, кому удалось остаться в живых и бежать из города.
К числу таких счастливчиков относится и Ташнер, директор-распорядитель строительства Цепного моста, который «руководит» строительством из другого города. 11 мая он шлет Кларку срочное письмо, извещая англичанина, что вечером того дня намечено взорвать мост. О спасении моста он ни словом не обмолвился, ему важно лишь, чтоб документы, «которые хранятся в спальне Терни», перешли бы в надежное место. Пусть Кларк позаботится об этом!
Для адвоката святая святых — документы. Для строителя — его творение… Ташнер ошибся относительно срока: одиннадцатого мост еще не взрывали. Однако он верно сделал, направив письмо Кларку, который, кстати сказать, с таким же успехом мог бы бежать из города или, по крайней мере, укрыться в Городском парке. Однако он ни на миг не покинул мост, вернее, берег Дуная, куда тоже долетали снаряды.
Обстрел Пешта становится все более ожесточенным и 13 мая достигает апогея. В этот день оказалась поврежденной снарядом мостовая цепь.
Взрыв же произошел 21 мая, утром, в начале седьмого, когда армия гонведов штурмом брала крепость на Будайской горе.
Кларк стоит на берегу Дуная, с пештской стороны. Вероятно, он всю ночь пробыл там, не смыкая глаз. И видел взрыв, видел столб дыма. Он сделал все, что мог, и — тщетно… Узнать бы, что творится на другом конце моста, у будайского устоя, который все еще окутан дымом. Мост выстоял, но сейчас последует второй взрыв…
Его переживания можно сравнить с горем матери, единственное дитя которой находится в смертельной опасности. С горем художника, наблюдающего, как полыхает здание, стены которого украшены его лучшими творениями. С отчаянием писателя, утратившего единственный экземпляр своей рукописи. Но к чему столь грандиозные сравнения? Я знаю, как сжимается сердце от боли у обыкновенного жалостливого возчика при виде лошади, сломавшей ногу, хотя лошадь эта принадлежит ненавистному хозяину.
Второго взрыва не последовало. Мост уцелел. Взрыв отправил к небесам — а оттуда, надеюсь, в преисподнюю — лишь полковника Альноха и восемь десятков послушных ему людей.
Кларк успокаивается. На крепостной стене уже развевается знамя гонведов, а по мосту шагают победоносные революционные части.
До 30 мая мост стоит, открытый для всего города. Кларк составляет свой отчет спокойно и иронически; он пишет, что объяснил Хенци всю бессмысленность взрыва и все же мост был взорван. «For what a reason is not known»[100], — холодно сообщает он. И докладывает, что при обстреле было повреждено лишь одно звено цепи, да и то не пришлось заменять новым: поврежденное звено скрепили двумя железными скобами, и оно стало прочнее прежнего. Устранение повреждения обошлось в десять фунтов и четыре шиллинга… Бои, тревоги, страхи проходят, а отчеты требуют точности…
Да только на этом не конец: в последующие месяцы революционные армии терпят тяжелые поражения, и мост опять подвергается опасности. На сей раз генерал Дембинский шлет целый отряд саперов и взрывников — подорвать мост.
Кларк обращается к командиру отряда, а затем и к самому Дембинскому. Он приводит им те же доводы, которыми понапрасну пытался убедить Хенци:
— Уничтожение моста задержит неприятеля самое большее дней на пять. Этого срока вполне достаточно, чтобы навести судовой, наплавной мост. Выиграть время? Тот же выигрыш получится, если снять настил и опорные балки.
Дембинский — самый заурядный генерал революции, однако же он — улавливаете разницу? — понял ход рассуждений Кларка. Письменным приказом он обязал инженера разобрать мостовой настил — только и всего!
Кларк выполняет этот приказ со всей душевной радостью. 8 июня, даром что день воскресный, мост по всей его восьмидесятифутовой ширине делают непроходимым: снимают настил, убирают поперечные балки. Пройти удастся разве что по цепям, однако австрийским генералам такая лихость не по плечу. На это способен был только Сечени…
Поперечные балки, доски настила и всякие мелкие детали Кларк велел погрузить на два судна и увезти подальше вниз по Дунаю.
Так Цепной мост был спасен от уничтожения. Но затем, в 1945 году, немцы взялись за дело более основательно и взорвали мост, применив современную военную технику и пополненный за сто лет опыт варварства. Имени военачальника, подорвавшего мост, я не знаю. В ту пору было взорвано так много мостов, по сути все до единого, — а главное, поражение было так близко, — что «герои» стремились утаить свои имена от потомков.
В 1849 году орудия не обладали такой дальнобойностью, как сегодня, но контрреволюция и тогда оставалась контрреволюцией. Мост Сечени был открыт в присутствии военного диктатора Хайнау и его гражданского приспешника барона Герингера 20 ноября 1849 года.
Хайнау, палач революции, заслуженно удостоился от истории прозвища «брешианской гиены». Еще, можно сказать, не просохла кровь во дворе пештской тюрьмы, где казнили Баттяни, и в Араде, где 6 октября свершилась казнь тринадцати революционных генералов. Цепи моста были прочными, но невольничьи оковы Венгрии в ту пору, видно, были еще прочнее. Впрочем, хватит ораторствовать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Между Ташнером и Кларком огромная разница. Кларк способен ночь напролет провести у моста, Ташнер же шлет указания из другого города.
Оба Кларка: и Терни и Адам — одинаково верны своему детищу, но не друг другу; 18 октября 1849 года Терни Кларк находит уместным расторгнуть договор с Адамом Кларком.
О расторжении объявлено за полгода; с 18 апреля 1850 года — хоть на все четыре стороны…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По счастью, у Адама Кларка хватило ума не податься на сторону; он остается здесь, в Венгрии, и берется за очередной гигантский труд — строительство тоннеля. Это уже самостоятельная работа Адама Кларка, хотя из записей Сечени мы знаем, что в 1846 году Терни Кларк привез чертеж тоннельного входа.
По его ли эскизу было построено это величественное и благородное сооружение? Ведь вслед за Терни Кларком проект тоннельного входа был разработан, к примеру, и Барабашем; Миклош Барабаш был отличный портретист, миниатюры его просто превосходны, но вот проект являл собою нечто чудовищное, напоминая египетский саркофаг. К счастью, осуществлен был вариант Кларка. В какой мере он отражал первоначальный проект Терни — я не взялся бы определить; также не знаю, было ли техническое осуществление проекта трудом одного лишь Адама Кларка. Тоннель строился с 1853 по 1857 год. Терни в ту пору даже видеть не желал ни свой мост, ни Венгрию, а уж строить тоннель и вовсе не входило в его планы. С тех пор как Сечени обосновался в Дёблинге, а Хайнау — в Венгрии, Терни Кларк ни разу не переступил границы Габсбургской монархии. Что ж, англичанину это было нетрудно. Он скончался в Лондоне, в 1852 году, шестидесяти девяти лет от роду, холостяком — старый, исполненный горечи человек, талантливый инженер, художник.
Что же до Адама Кларка, то он не только носил венгерское платье; здесь, в Венгрии, он обзавелся семьей и здесь умер в возрасте пятидесяти пяти лет. Могила его напоминает место последнего упокоения Джона Филда на Лефортовском кладбище в Москве…
Ну, вот я кое-как и добрался до конца этой истории. Признаться, я нервничал при мысли, что вы уедете и я буду вынужден оборвать свой рассказ на полуслове. Спешка — это типичная новомодная болезнь, никто не ощущает ее в такой степени, как профессиональный гид. Изволь за три дня показать целую страну! Как видите, даже чтобы набросать историю одного-единственного моста, трех недель и то еле-еле хватает. Поражаюсь крепким нервам иных писателей, их уверенности в себе и в своих читателях. Трилогии, тетралогии… Но ведь они правы! Вот я, например, читаю же эти книги. Но читают ли те, кто меня помоложе? Жаль, если не читают! Правда, в прежние времена в дорогу брали книгу листов в десять, а с тех пор как мы путешествуем самолетами, в качестве дорожного чтива хватает и иллюстрированного еженедельника. Да и тот успеешь прочесть, только если небо хмурое, в облаках. А иначе жаль было бы упустить такую возможность — полюбоваться дивной картиной, которая прежде возникала лишь перед ангелами да ангельскими душами: чистый, голубой эфир без пыли и грязи… Вы уезжаете завтра?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .