Сечени нравится во Франции даже то, что вряд ли понравилось бы нам с вами:
«Большой порядок, что впрочем, не так уж и плохо, как, вероятно, полагает Седлницки».
Упомянутое лицо — это венский министр полиции…
«Я испытываю здесь большую уверенность чем где бы то ни было. Чувствую зависть, жгучую зависть при виде такого величия».
Сечени раздражает, что за границей не могут выговорить его имя. Вот как его представляют в обществе: «C’est un charmant Hongrois, dont il est impossible de prononcer le nom…»[104]
«С таким злополучным именем, как у меня, не попутешествуешь. Вот уже целых шесть дней я бьюсь над тем, чтобы обучить возницу своего кабриолета. Я едва сдерживаю ярость: он не в силах уйти дальше Шени, Де Шени, Шерини».
Досада терзает Сечени в ту пору, когда он, несколькими днями позже, в Лондоне, ему его собственным словам:
«До смешного расчувствовался, чуть не заплакал. Меня представили королю…»
Но вот еще одна, запись под той же самой датой:
«Обед у Пала Эстерхази. Долго беседовали с ним и с Бауэром насчет шерсти».
Что ж, теккереевским «князьям Петроварадинским» было о чем потолковать с англичанами насчет овцеводства и шерсти. Англия в ту пору занималась разведением не только породистых лошадей, но и новых пород свиней, коров, приносящих высокие удои, и овец, дающих тончайшую шерсть. Наступила эпоха Дарвина: хозяева-фермеры учились сознательно регулировать процесс естественного отбора. Не стану повторяться, рассказывая о строительстве машин, мостов, железных дорог. Вполне понятно, что Сечени, видя выход в экономическом прогрессе и реформах, больше усваивает в Англии, чем в Париже. Но, французов он понимал и отдавал им должное.
Эта тема опять уводит вас назад, к 1832 году, когда Сечени заносит в дневник такие мысли:
«Если я говорю: наделите крестьян правом собственности, — меня нельзя упрекнуть, будто бы мне не известны последствия подобного предложения. Напротив…»
Тут, безусловно, сказался опыт, приобретенный во Франции.
Таков был Сечени; вернее, он выступал во множестве ипостасей.. Однако же позвольте вернуться к мосту как понятию. Да и рассуждения свои прервать самое время, иначе того гляди насильственно оттеснишь Сечени влево, как до сих пор многие старались оттеснять его вправо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну и ну, до чего проворны эти такси! Я еще и к рассказу приступить не успел, а мк уже приехали.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я так и думал, что вам здесь понравится. Очень милый ресторанчик и без малейшей претенциозности, не правда ли?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Выпьем по стаканчику, не более: какой смысл проснуться назавтра с головной болью, а в особенности вам — перед дальней дорогой. Да и вообще невоздержанность — признак не широты, но скорее низменности натуры. Котики способны объедаться до такой степени, что желудок тотчас возвращает лишнее… Вино следует пить только в умеренных количествах, тогда оно приятно бодрит. А что за удовольствие перебрать лишку? И незачем пенять на вино, ежели сам надрался до потери человеческого облика; говорят, если на голодный желудок съесть килограмм масла, это вызовет желтуху…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А возможно, и смерть? В таком случае даже вино не столь губительно…
На меня же оно действует странно: усиливает во мне математические способности. Сейчас, например, я собираюсь составить уравнение. Как вы, наверное, помните, Сечени не без злорадства пишет, что Петефи от имени нации нападает на Кошута, так, как Кошут в свое время от лица нации обрушивался на самого Сечени… Мне кажется, что математик мог бы сформулировать это следующим образом: прогрессивность Сечени так относится к прогрессивности Кошута, как прогрессивность Кошута к прогрессивности Петефи. Чем не уравнение? Или на языке математики это называется пропорцией?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какой из меня математик!.. Вы знаете… впрочем, откуда вам это знать?.. Словом, я намеревался стать архитектором, и лишь страх перед математикой удержал меня от этого поприща. Тогда я внял совету своего лучшего друга, который предостерег меня от трудностей профессии архитектора. А семья хотела сделать из меня юриста. Единственная возможность получить юридическое образование, если наряду с учебой служить в какой-нибудь конторе. Сыну вдовы только так и можно бы пробиться. Но разумеется, пробиться все равно не удалось…
Эх, если бы тогда знать, как немного математических премудростей требуется усвоить архитектору и насколько прочно прививается философская глубина математики мышлению человека — если, конечно, он пользуется своими мыслительными способностями… Словом, по-моему, я прирожденный архитектор, хотя мне и не удалось овладеть этой профессией. Зато я худо-бедно освоил несколько языков и теперь служу гидом. Если разобраться, это не такое уж плохое занятие.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Благодарю! Тогда давайте выпьем за здоровье умелых гидов, которые повсюду сопровождают, многое показывают и мало объясняют. Боюсь, что я, по своему обыкновению, и сегодня чересчур велеречив, пытаюсь объяснить множество явлений кряду и постоянно сбиваюсь на лирические излияния… А почему бы и нет? Пить вино у нас не запрещается. Вы заблуждаетесь, у нас вовсе не косятся на человека, если тот заходит в распивочную. Но присматриваются, в каком виде он оттуда вышел… Моя дневная норма — это стакан вина перед обедом, двести граммов. Второй стакан — если приходится пить — идет без удовольствия. А третий пробуждает страх перед математикой. В данный момент я как раз на этой грани и не имею ни малейшего желания преступить ее… Какой резон развязывать в себе доселе сдерживаемые рефлексы и шататься по улицам без удержу? На это у человека нет ни резона, ни права, будь он хоть гидом или рабочим, инженером или художником — безразлично.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, историкам не позавидуешь! Я ведь, кажется, говорил, что прежнюю школьную историю возненавидел из-за дат. С какого года и по какой правил Франц, Фердинанд или Иосиф? Да к тому же Иосиф не был единственным, и не извольте путать даты правления! Почему для меня должно быть важно, что Сечени умер ровно сто лет назад? Мог бы пожить и еще. И разве необходимо запомнить, что Чехов родился в 1860 году? Он мог родиться годом раньше или позже. Беда в том, что он так рано умер.
Панический страх перед бессмысленными цифрами, по-моему, начался у меня еще в школе и не прошел и поныне… В чем проявляется? Ну, к примеру, в том, что я не в состоянии запомнить даже номер телефона… Кроме службы такси — этот номер состоит из одних двоек!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ваше здоровье!.. Не думаю, чтобы мой страх перед цифрами можно было бы объяснить с помощью фрейдизма. К тому же в моем случае было бы важнее не объяснить, а излечить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А вообще-то я ничего не имею против фрейдизма. Не усматриваю в нем ни вреда, ни опасности — конечно, если не злоупотреблять этой теорией. Словом, и здесь все сводится к воздержанности или неумеренному увлечению…
Тут не отделаешься плоской остротой, которая была в ходу лет тридцать назад: Фрейд, мол, «транспонирует на Эдипа приватную жизнь венских надворных советников». К проблеме антиисторизма Фрейда надо подходить серьезнее, там, где нужно, опровергая его положения.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Помимо страха перед датами и другие причины удержали бы меня от профессии историка, которую я уважаю лишь у истинно великих профессионалов. Большинство историков — стоит им попасть в привычную колею — полностью полагается на испытанную клячу. Возница, подремывая, трясется по ухабам, — все равно, мол, коняга приведет к дому, то бишь к тому месту, куда заведомо желательно было бы попасть.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Привести пример? Пожалуйста! Наши венгерские историки знают — и могут доказать, — что Гёргеи, главнокомандующий национально-освободительной армией в 1849 году, был изменником. Тому есть немало аргументов. Однако иным историкам этого не достаточно, и они вылезают с такими подтверждениями измены Гёргеи, которые ставят под сомнение даже самые неопровержимые доказательства. Взять, к примеру, обратный захват Буды, в чем небезызвестную роль сыграл и наш мост. Мне доводилось читать, что это тоже было предательством. Спрашивается, почему? Да потому, что Гёргеи, собственно говоря, не следовало отвоевывать Буду, а… школьный учебник — минуту… сейчас найду нужную выписку… — толкует так:
«Гёргеи после комаромского сражения не стал преследовать побитого, но не уничтоженного противника на территории Австрии, а повернул свои войска и начал осаду занятой австрийцами Будайской крепости. На осаду Буды национально-освободительная армия потратила три недели драгоценного времени, а между тем контрреволюция успела перестроить свои ряды и с новой силой бросилась в атаку».
Оперировать такой аргументацией проще простого. Но если отбросить в сторону прописные истины учебника, то необходимо помнить, что обобщение — вещь опасная. Подобные аргументы отнюдь не подкрепляют множество весомых подтверждений предательства Гёргеи. На каком основании действия, несомненно верные в 1848 году, в кульминационный момент венских революционных событий, точно так же расцениваются в году 1849-м? Ведь можно подобрать убедительные аргумента в пользу той точки зрения, что захват и укрепление столицы являлись тогда безотлагательной задачей революционной армии.