Вот почему я приписываю одинаковую значимость создателю проекта, его конкретному исполнителю и инициатору идеи.
В каком аспекте продолжить мне теперь ход своих рассуждений? Коль скоро мы коснулись этой проблемы, то необходимо поговорить и об исторической необходимости, и о роли инициатора.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть будет по-вашему: начнем с идейного инициатора. Понять его гениальность не так-то просто. В нашем случае — если принять за аксиому, что истинным доказательством таланта является лишь само творение, — создается полная видимость, будто бы для дела важны только оба инженера: Терни Кларк, спроектировавший мост, и Адам, осуществивший этот проект и постройкой тоннеля увенчавший совершенство конструкции.
Однако это только видимость. Главная задача инициатора — определить подходящий момент и найти подходящих исполнителей замысла. Ну, и еще одно: уметь свести к минимуму зависимость от превратностей фортуны. Инициатор начинания в чем-то подобен полководцу: гениальный полководец подстраивает благоприятное стечение обстоятельств… Воинская удача покидает Наполеона, когда тот ошибается в расчетах — как было при походе на Россию. Или же, когда он — как перед битвой при Ватерлоо — правильно рассчитывает и верно взвешивает обстоятельства, однако сознательно отказывается от помощи революционных демократов и якобинцев. Уповая только лишь на свой полководческий гений, он теряет все: поначалу гениальность, затем воинскую победу, а под конец и то главное, ради чего отказался от помощи республиканцев, — императорский трон.
В какой-то степени деяния идейного вдохновителя напоминают деятельность театрального директора или редактора газеты. Им нужны не смазливые актрисы и обходительные борзописцы, но хорошие актеры и хорошие журналисты. Симпатия возникает позднее — если до этого вообще доходит дело.
Ни один из Кларков не вызывал симпатии в глазах аристократа Сечени, и несмотря на это между ними складывались все более дружеские отношения, — в той степени, в какой Сечени вообще был способен на дружбу. А Кларки — Терни и Адам — не оставили в беде свое детище, когда Сечени уже устранился или почти устранился, подчас раскаиваясь, что вообще взялся за строительство моста…
Так и хочется назвать подобное стечение обстоятельств умением правильно организовать удачу. Как бы ни желал ты распроститься со своим творением, оно само ухватится за тебя и не отпустит… А Сечени — не из тех, кто строит воздушные замки или предается… как это у Гоголя? Не помню точно… Ну, в общем бесплодным мечтаниям… Увидев замысел в мечтах, он организует его осуществление — да так, чтобы тот неуклонно двигался к своему завершению, независимо от воли самого инициатора… И если Сечени и не присутствовал при завершении строительства, все равно довел дело до конца именно он. Тем трагичнее, что ему не суждено было пройти по готовому мосту.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не знаю… Я не уверен, что эта кара сходна с той, что постигла Моисея, так и не вступившего на землю Ханаанскую. Здесь не было Ханаана, — это мы знаем наверняка. Но был ли Ханаан в самом Ханаане? Лучше усомниться в этом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да Сечени и не был Моисеем. Как не был он и Байроном и «величайшим из венгров».
Он не знал воздержания в еде и питье, в чувственных радостях и в зависти. Ухитрился завидовать даже Вешелени, который во время пештского наводнения, рискуя жизнью, спасал людей, тогда как Сечени в ту пору маялся подлинными и воображаемыми желудочными хворями. Неуемен он был и взваливая на себя множество задач; казалось бы — ну просто вулкан, а не человек.
Однако это не совсем так. Сечени в огромной степени было присуще и чувство меры, что весьма прибавляет ему значительности. Однажды он сделал следующую запись в альбом некоего своего знакомца-посланника… Я переписал ее себе в блокнот, но что-то не могу найти. Ага, вот она! Только, к сожалению, без даты. Но нас это не смутит, верно?.. Итак, цитирую:
«Трудно не любить отечество, зато слишком любить его — легко…»
Фраза несколько тяжеловатая, но и смысл ее весомый: здесь толкуется принцип разумной умеренности. Человек, не обладающий чувством меры, не берется за строительство моста.
А вот подвернулась и еще одна цитата:
«Кровь, пролитая во имя нашего самосохранения и независимости, не была достаточно чистой, ибо жертвовалась ради привилегий отжившего класса, но не за всеобщее освобождение страны. А посему не может дать нам избавления и вопиет к отмщению».
Тут я, к счастью, пометил дату записи: 27 сентября 1830 года — в период путешествия Сечени по Ближнему Востоку. В тот самый период, к которому относится и ранее упомянутое мною высказывание Сечени, было бы нелепой комедией броситься венгерскому дворянину в Дунай с тоски по утраченному праву наказывать подвластный люд палками… Сечени был верен своему классу, и это естественно, однако остроте его политического зрения не могла помешать даже классовая принадлежность. И в этом я вижу его величие. Конечно же, он колеблется, и лучше всех сознает это сам. До конца дней Сечени одолевают сомнения. Но сомнений не знают лишь люди, лишенные совести.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я не собираюсь ничего доказывать, а уж оправдывать Сечени — и подавно. Позволю только заметить: сколько же вмещают в себя душа и ум одного-единственного человека! Дневник, который велся на протяжении полувека, дает материал для десятка романов, и каждый из них трещал бы по швам от перенасыщенности фактами. Кое-кто из авторов изобразил бы Сечени либералом, другой — аристократом, третий сделал бы из него революционера или народного просветителя, четвертый — чуть ли не Каина, пятый вылепил бы гипсовую статую — олицетворение морали. А я, между прочим, оттого и служу гидом, что не умею писать романы. Зато я в состоянии представить, какую опасность таит в себе попытка «реконструировать» литературного героя; обилие материала может затянуть незадачливого автора в такие водовороты…
В особенности, если автор во что бы то ни стало желает представить главный персонаж гениальным. А кстати: гениальность — отнюдь не единственная черта даже самых гениальных людей. Но я не хочу уподобляться иным психологам и прибегать к описанию чревоугодия и несварения желудка героев, рискуя тем самым опуститься до уровня чревовещателей или и того ниже.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И все же инициатор — до известной степени бесплодная душа. Но когда он становится организатором дела и доводит его до конца, то и плоды его идеи налицо. Без Сечени не попасть к нам ни Терни, ни Адаму Кларку. И не только: самим по себе им бы не вырасти до такой высоты, если бы Сечени, подобно заботливому садовнику, не обихаживал их. Но и Сечени не был бы Сечени, если бы не отыскал — желая построить мост — этих двух людей средь множества прочих. Не быть мосту без исторической необходимости, но только лишь в силу исторической необходимости он не был бы построен уже в 1849 году, притом столь великолепно.
На этом я ставлю точку. Лишь одну фразу на прощание…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что ж, согласен! И в самом деле светает, теперь уже нет смысла ложиться… Вот только не будет ли вам в тягость завтрашнее путешествие на самолете после бессонной ночи?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Обо мне не беспокойтесь, у меня завтра выходной. Следующий гость приедет через три дня — западногерманский искусствовед… Он желает осмотреть руины. Какие руины? Уж не те ли, которые он здесь после себя оставил? Не так давно приезжал из Западной Германии один фоторепортер. Рано на рассвете, когда улицы еще безлюдны, он поднялся в Будайскую крепость, сфотографировал храм Матяша — его сейчас реставрируют. Там на площади перед храмом сложены все необходимые строительные материалы и обнесены изгородью из колючей проволоки. Изгородь, конечно, самая неказистая… Этот тип сфотографировал храм так, чтобы изгородь тоже попала в кадр, а снимок снабдил подписью: «Храм обнесен колючей проволокой…» Представляете, каково сопровождать подобного типа?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не хочу льстить вам, но, право же, редко попадается такой «клиент», с которым бы мне хотелось беседовать о Кларке и Сечени. Существует ведь для нас, гидов, и стандартный текст, кстати сказать, неплохой…
А я и так вскоре собираюсь на покой. Есть у меня свой домик на берегу Балатона.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сочинять книги, писать воспоминания? Да что вы!.. Я займусь пчеловодством — в этом деле я кое-что смыслю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Проживу на пенсию! Возможно, предложу свои услуги сельскохозяйственному кооперативу, и если их привлечет идея пчеловодства, то, глядишь, еще и пригожусь… Там посмотрим… А пока года два поработаю гидом. Так что, когда вы в следующий раз приедете в Венгрию, мы еще встретимся… Впишите, пожалуйста, мой адрес и номер телефона в свою записную книжку.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Еще по чашечке кофе? Пожалуй, не повредит… Вот перестану работать гидом и постараюсь отвыкнуть от кофе. Когда жизнь на исходе, начинаешь обращаться с ней бережливее и к прекрасным грехам юности относишься куда сдержаннее.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Предыстория творения интересна потому, что мы видели мост готовым. А теперь, когда мы проследили ее — пусть бегло — с момента возникновения идеи вплоть до ее осуществления, уточним еще раз, каковы были ее «опоры». Первый государственно-правовой «переворот» — введение пошлины за пользование мостом. Первое бремя, возложенное на «девственные плечи» дворянства в надежде, что за этим бременем воспоследует и другое: всеобщий налог. Такова основная концепция Сечени: подвести под бастион дворянски