х привилегий осадную башню и пробить первую брешь. Но к тому времени как мост был достроен, он утратил свою изначальную функцию осадного орудия. Сословная конституция рухнула, крепостная зависимость тоже перестала существовать официально.
Однако мост утратил свое значение лишь как осадная башня. В качестве «рекордного достижения» техники он является образцом еще на протяжении нескольких десятилетий. В начале нашего столетия даже зарубежные энциклопедии под заголовком «Мост» помещали изображение будапештского Цепного моста. Теперь, конечно, понастроены мосты куда более грандиозные. Тем, что полвека назад, пусть даже с некоторым преувеличением, считалось «чудом света», в наши дни мир не удивишь.
Но с тех пор как перекрыт технический рекорд моста, гораздо четче выявилась его непреходящая красота. Великолепный синтез красоты и утилитарности, интуиции и точнейшего расчета, ритма и материи. Материальное выражение разума, духа. Иными словами — искусство.
Константинопольский храм Софии в пору своего строительства тоже являлся высшим техническим достижением: гигантский купол его не знал себе равных в мире. Этот «рекорд» продержался в течение столетий. Затем появились купола и с более обширными, смело очерченными сводами, но храм Софии и поныне остается непревзойденным шедевром, вызывая восхищение даже у современного зрителя.
Все высказанное — и на сей раз без каких бы то ни было оговорок — относится и к нашему мосту, пролегшему здесь, над этой рекой и под этим небом. Если стремиться к вечному, нетленному, то мы обнаружим его в математической чистоте художественного ритма. Искусство есть правила и мерки; великое произведение искусства запечатлевает бесконечность по всем канонам таинственной и таинственно чуткой гармонии. И таинственность эта может быть разгадана.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У Маркса встречается меткое высказывание, которое целиком и полностью применимо к Терни Кларку. Привожу его слово в слово:
«…пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове»[105].
Помните? Сечени впервые появляется в Хэммерсмите 15 сентября 1832 года и передает Кларку карту. 3 октября он получает от Кларка чертеж. Предварительный эскиз увиденного созидателем как бы въявь. А как работал сам Маркс? Я убежден, что он приступил к детальному анализу капитала лишь после того, как четко представил себе природу капитала и капиталистической системы в целом. Индукция есть не что иное, как скрытая дедукция. Индукция — это наглядное, то есть основанное на фактах, доказательство самим себе и окружающим той истины, в которой мы твердо были убеждены заранее.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но ведь ваши рассуждения — это чистейшая софистика. Вспомните-ка поточнее! Я говорил об отдельных историках, которые сонно трясутся по привычной колее, зная, что дорога выведет их к дому, то есть туда, куда им хочется попасть. Верно?
Так вот в нашем случае речь идет о совершенно ином процессе! Человек, зорко подмечая все окрест, идет непроторенным путем. Да и о том, что это — путь, знает пока лишь он один. Скрупулезно заносит он на карту то, что прежде явственно видел в своем воображении. И ошибиться подобный первооткрыватель может лишь так, как ошибся Колумб: вместо того чтобы попасть в Индию, вынужден будет открыть Америку. Гениальный художник, гениальный ученый — непременно провидец. Хотя и обладают они этим даром в разной степени… Сечени тоже был провидцем. Его способность мы характеризовали — с вашего позволения, говорю от имени нас обоих — как гипертрофию прозорливости… Она сбивала Сечени с толку, повергала его в сомнения.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А вот Терни Кларка дар провидения делает сильнее, сосредоточеннее. Пожалуй, из всей троицы он самый заурядный, но гениален именно по степени сосредоточенности. Он с такой страстью вцепляется в дело, что не в силах расслабиться, покуда мост не завершен; усталость лает себя знать лишь по окончании работы. И тогда Кларк не желает больше видеть духовную свою добычу. Такое бывает… Хотя даже незадолго до смерти Кларк не перестает думать о своем творении: выпускает в свет историю строительства моста с приложением чертежей…
Вы полагаете, он возненавидел то, что прежде любил? Скорее, ему ненавистны были правители, с которыми — и без Сечени — он должен был открывать готовый мост… Ну, а если бы даже он возненавидел мост? Случалось, художник отрекался от своего величайшего творения, втайне чувствуя, что ему по плечу были бы задачи и покрупнее. Когда жаль собственных усилий, потраченных впустую… Пусть все это и не совсем естественно, но у нас нет никаких оснований отказывать господину Уильяму Терни Кларку — трезво расчетливому буржуазному снобу и прозорливому ясновидцу — в подобной эмоциональной нелогичности…
«Эмоциональная нелогичность», «вцепиться в духовную добычу», — чего не наговоришь с устатку!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прилечь отдохнуть? Ни в коем случае! Разрешите, я помогу вам собраться в дорогу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не забудьте положить билет в нагрудный кармашек пиджака, чтобы в аэропорту не пришлось его второпях искать. Ведь в последний момент человек вспоминает о чтем угодно, только не о том, о чем нужно. Так что осмотрительность прежде всего.
Да во всем! Помнить о билете, но не забывать и о том, что имеет жизненно важное значение. К примеру, что потомки Герострата и полковника инженерных войск Альноха еще живы среди нас…
Я?.. Судьбе было угодно, чтобы я впервые сел на самолет, когда мне уже перевалило за шестьдесят, хотя, еще будучи мальчишкой, я на матяшфёльдском поле наблюдал полет Блерио.
Лишь дожив до шестидесяти лет, я узнал, насколько красиво смотрятся с высоты город, село, группа деревьев, встопорщенные гребни гор, ленты рек, ручьев и шоссейных дорог, озерная гладь, сверкающая, как зеркальце в руках ребенка, забавляющегося с солнечным лучиком. Даже ядовито-желтый дым химических заводов сверху кажется прекрасным, радует глаз, даже туча пыли, взметенная стадом, — земная сестра небесных облаков. И все же случалось, что летящий над землею человек решался нажать кнопку: остановись, жизнь!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Конечно, многое бы можно перечислить, — и не из области дурных, снов, а — увы! — дурной действительности… Нам надо оберегать наши мосты. Стеречь их стойко и неколебимо… Ах да, я вспомнил фамилию гоголевского персонажа: Манилов! задаешь мозгу программу, и механизм начинает работать. А потом, через день-другой, словно, через какую-то щель, вдруг выскакивает ответ. На сей раз механизм сработал на редкость быстро. Может, почувствовал, что вам уезжать? Маниловские мечтания.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я слышу, подъехала машина… Да, и остановилась у входа. Значит, за вами… Я провожу вас на Ферихедьский аэродром.
Перевод Т. Воронкиной.