Хотя и благодаря ошибке, но все устраивалось самым лучшим образом; Исана молча ждал, пока ему дадут лекарство. Он понимал, что если будет вот так молча стоять, то не только в глазах аптекарши, заподозрившей неприличную болезнь, по и в глазах всех чужих людей он будет выглядеть «застенчивым человеком», «человеком, осознающим свой позор». Когда он в конце концов получил лекарства и снова сел на велосипед, то по-новому взглянул на чужих людей — и тех, кто делал покупки на торговой улице, и тех, кто просто шел по городу. Я не случайный приезжий на этой торговой привокзальной улице; все видят во мне хозяина странного дома под горой. Теперь и я должен обращать внимание на всех, кто меня окружает, — обратился он к душам платанов, задыхавшихся на широкой привокзальной улице в клубах выхлопных газов. Как только появились подростки — абсолютно чужие люди, заставившие Исана иметь с ними дело, для него сразу же стало вполне конкретным существование и других чужих людей, живущих в городе совершенно иной жизнью, чем эти парни. Другими словами, он внезапно вышел из того состояния, когда, укрывшись с Дзином в убежище, порвал всякие связи с чужими людьми, и теперь стал жить под пристальными взглядами чужих и разных людей, окружавших его со всех сторон. Они подступают к нему, настоятельно требуя определиться, примкнуть к какому-либо лагерю. Разум его бьет тревогу, но не беда, он под защитой могучих Китовых деревьев. С такими мыслями он крутил педали велосипеда, и ему казалось, что тело его вознеслось вверх. По мере того как он крутил педали, Китовое дерево, превратившись в самую реальнейшую реальность, овладело его мозгом, пустило корни в его теле, проникло в его кровь. Сознание Исана погрузилось в купающуюся в желтых лучах листву. Он крутил педали, взрастив в своем сознании и теле Китовое дерево и сам превратившись в него. Он стал спускаться по склону, беспрерывно притормаживая. Но когда он на полной скорости сделал поворот и понесся еще быстрее, переднее колесо соскользнуло с обочины. Все еще сидя в седле, он взлетел вместе с велосипедом в воздух, потом, инстинктивно сжавшись, как спортсмен, рухнул вниз. Его выбросило на поле несобранной и успевшей завять китайской капусты. Он безостановочно несся вниз, не в силах совладать со своим телом — так бывает, когда подхватит волна прибоя, — со страхом думая, что вот-вот появится боль в мышцах или костях — в зависимости от того, что он повредит. Прокатившись через все капустное поле, Исана ударился плечом и головой о земляную насыпь, и если бы он перемахнул через нее, то, несомненно, вывихнул бы себе плечо или свернул шею. Собрав все свои силы, он преодолел инерцию и, вжавшись в земляную насыпь, остановился чуть ли не вверх ногами…
Если бы он сразу же вскочил на ноги, то, конечно, не удержал бы равновесия и тотчас бы снова упал. Некоторое время он лежал неподвижно, как пловец, отдавшийся волне. Беспокоило только, что из носа течет кровь. Он разбил его о руль, когда взлетел в воздух вместе с велосипедом. Земля же, на которую он упал — и трава, и листья, и сама почва, на которые он целыми днями смотрел в свой сильный бинокль, — не причинила ему никакого вреда. Возможно, ему покровительствовали души деревьев и души китов. Исана выплюнул сгусток крови, которая почему-то попадала в горло, отер от крови губы рукавом джемпера и некоторое время не отнимал его от носа и губ. Лежа на спине, он увидел колышущиеся круг, крест и глаз, нарисованные на стене убежища. Глаз ли? — издевался он над своим рисунком с горечью большей, чем горечь крови, шедшей из носу. Этим он старался успокоить свое тело — внутренности, кости, мышцы, испытавшие страх от ужасного падения. Потеряв пространственную ориентацию, он не мог понять, откуда — ему казалось со всех сторон — к нему с криками сбегаются, вприпрыжку, как кузнечики, какие-то люди. Это были юнцы, которые, нагло смеясь, беззастенчиво рассматривали Исана. Их смех напоминал более всего нетерпеливый лай собак, ожидающих, когда можно будет полакомиться попавшим в капкан зверем. Испытывая жгучий стыд, а еще больше — растерянность, Исана поднялся. Он покачнулся, что вызвало новый взрыв хохота, смеявшиеся мальчишки и не собирались разомкнуть кольцо, чтобы дать ему дорогу.
— Смотрите-ка, встал! Пошел! — завопил кто-то из них.
В неустойчивом положении, будто стоя на доске, наклонно погружающейся в воду, он, повинуясь инстинкту равновесия, покачивался то вправо, то влево. Медленно, шаг за шагом он приближался к убежищу, время от времени падал, и тогда его сознание регистрировало выкрики гогочущих подростков:
— Смотрите-ка, еще идет! — Их смех и крики комком злобы застревали в горле. И злоба эта росла по мере того, как он шел, сопровождаемый толпой хохочущих мальчишек; так на празднике толпа издевается над чучелом черта. Превозмогая боль, хромая, он добрался наконец до убежища.
Схватив стоявшую у стены косу, он, размахивая ею, бросился на орущих подростков. Если бы они серьезно пошли в контратаку, то жалкий, размахивающий косой Исана, вынужденный то и дело отнимать руку от косы, чтобы прижать рукав джемпера к носу, оказался бы вскоре поверженным. Но смеющиеся мальчишки воспринимали его отчаянное нападение как новую игру и отбегали точно на такое расстояние, чтобы коса не могла их достать, хотя и мелькала совсем рядом. Злоба, неожиданно вспыхнувшая в Исана, так же неожиданно угасла и сменилась безразличием.
Отбросив косу и вытирая рукавом кровь, он открыл входную дверь — за ней, как будто наготове, стояли Инаго и низкорослый мальчишка. Исана чуть не столкнулся с ними.
— Ха-ха-ха. Вы и вправду весельчак! Ха-ха-ха… — наморщив нос, смеялась Инаго.
Стоявший рядом с ней мальчишка, у которого на темном, будто вымазанном сажей для приготовления туши, лоснящемся лице выступили капельки пота, тоже смотрел на Исана, как на диковинного зверя. Слабо тряся заострившимся подбородком, он еле слышно засмеялся.
— Ха-ха-ха, ну и весельчак вы! Когда нам приходит в голову над кем-нибудь посмеяться, мы придумываем всякие смешные шутки, но вас никому не переплюнуть. Ха-ха-ха.
— Такаки здесь? — сказал Исана, почувствовав боль в плече.
— Только что был. В щель наблюдал. Но вы все так смешно выделывали, что он, чтобы не расхохотаться, решил поговорить с вами попозже. Он забрался на крышу и спрыгнул на косогор за домом. Ха-ха-ха, вы и вправду весельчак!
Инаго все еще смеялась, беззвучно смеялся и больной мальчишка, ни на секунду не отрывая глаз от диковинного зверя. Они разглядывали его с таким неподдельным интересом, что Исана не мог найти в себе сил выразить им свое негодование. От чего на исхудалом, темном, лоснящемся лице мальчишки выступил пот — от температуры или от смеха? — подумал Исана с жалостью. Тут он наконец вспомнил, ради чего сломя голову несся на велосипеде. Он вынул из кармана джемпера лекарство и протянул все еще хохочущей Инаго.
— Как принимать антибиотик, указано на пакетике. А как принимать снотворное, ты, видимо, и сама знаешь.
— Спасибо, — с трудом выдавила из себя Инаго, снова сморщившись и заливаясь смехом, как истеричный ребенок, — ха-ха-ха.
Мальчишка, стоявший рядом с ней, тоже смеялся. Глаза Исана привыкли к полумраку, царившему в доме, и он увидел правую руку мальчишки, которую тот поддерживал левой. Она была замотана тряпкой, и от нее шел тяжелый запах. Потертые джинсы висели на нем мешком, и кое-где проглядывало голое тело, темное, покрытое гусиной кожей. Исана посмотрел на его лицо, в капельках пота, — всклокоченный, он весь горел, это видно было даже в полумраке. Поддерживая раненую руку, он еще больше округлил и без того круглые глаза и смеялся жалобным голосом:
— Хи-хи-хи.
— Вы спустились, чтобы уйти из дома? — спросил Исана.
— Выгоняете больного человека? — спросила Инаго, широко раскрыв горящие глаза и притворно надув пухлые губы.
— Я так подумал, потому что вы спустились в прихожую.
— Мы спустились потому, что Бой захотел посмотреть на вас вблизи после того, как вы свалились с велосипеда, — сказала Инаго и снова засмеялась. — Ха-ха-ха.
Выглянув в оставшуюся открытой входную дверь, Исана увидел, что мальчишки с криками и смехом тащат его велосипед. Один из них, надев на голову кувшин для воды, нес мешочек с мелочью, которой Исана не стал расплачиваться в аптеке. Инаго прошла мимо него и строго прикрикнула на них с порога:
— Too much! [11]
У Исана не было времени думать о том, что в данном случае должны означать эти английские слова. Подросток сделал шаг вперед, но тут же навалился всей тяжестью на перила и, не удержав равновесия, стал сползать на пол, всем своим видом требуя, чтобы ему протянули руку. Но руку, которую протянул Исана — другая была прижата к носу, — мальчишка, за минуту до того со смехом наблюдавший за ним, решительно оттолкнул. Между бровями у него пролегла глубокая складка, а глаза, затуманенные от жара, были полны ненависти и злобы. Он что-то прорычал по-волчьи и недобро сверкнул глазами. Дверь в комнату была закрыта, в прихожей было темнее, чем обычно, от этого сверкавшие у ног Исана глаза мальчишки казались еще злее и враждебнее. Инаго, обняв мальчишку, помогла ему встать на ноги. Поднимаясь с ним по винтовой лестнице, она сказала:
— До этого ребята остерегались вас, а когда вы так смешно полетели с велосипеда, они стали относиться к вам совсем по-другому.
— Но уважать, видимо, не начали, — горько усмехнувшись, сказал Исана.
Исана думал, что Дзин, заждавшись его, уже заснул. Если бы он не спал и все еще рассматривал ботанический атлас, то уж наверняка по-своему отреагировал бы на то, что творилось в убежище и за его стенами. Например, засмеялся бы тоненьким голоском, подражая смеху Инаго и подростка.
Но Дзин уже проснулся, причем такого пробуждения Исана не наблюдал еще ни разу за всю их совместную затворническую жизнь. В комнате, куда и Днем бойницы не особенно щедро пропускали свет и поэтому царил полумрак, на диване лежал Дзин, устремив взгляд в потолок. Магнитофон у него на коленях, поблескивая светло-коричневой лентой, издавал тихое шипение. Если же на самом деле магнитофон не включен, подумал Исана, значит, он повредил слух при падении с велосипеда. Казалось, что Дзин, прислушиваясь к шипению, погрузился в мир безмолвия. Но потом Исана понял, что для Дзина существует и настоящий звук. Конец тянувшегося из магнитофона тонкого шнура достигал его уха. Через наушник Дзин слушал магнитофон, а, чтобы посторонние шумы ему не мешали, другое ухо прикрыл ладонью…