Пройдя улицу Карой, Надьреви дошел до проспекта Ваци, оттуда свернул на проспект Андраши. Ему встретилась смазливая молоденькая проститутка; поймав на себе его взгляд, она спросила с улыбкой:
— Чего ты, малыш, нос повесил?
Приостановившись, Надьреви посмотрел ей в глаза и тотчас пошел дальше. Он подумал, что и эта девушка с первого взгляда прочла его мысли. Хотя и без психологической тонкости, но с безошибочным профессиональным чутьем. Впрочем, нельзя сказать безошибочным, иначе бы она не просчиталась, обратив на него внимание.
Он шагал по проспекту Андраши, успев уже проголодаться после ужина. Будь у него деньги, он зашел бы в ресторан. И еще раз поужинал бы. Многим это доступно. Правда, не всем. Люди не похожи друг на друга; сколько людей, столько характеров. Есть, наверно, такие герои, которые, поужинав брынзой, сейчас, в одиннадцать, уже спят. Их не привлекает ночная жизнь большого города. Рано ложатся и спят себе преспокойно. Вовремя встают, идут по своим делам. Десять, двенадцать, а то и четырнадцать часов в день работают, да еще и учатся, как, например, Шёнштейн. Живут в какой-нибудь клетушке, каморке для прислуги, завтракают в кофейне, тратя на кофе, булочку и чаевые сорок филлеров, обедают в харчевне; Шёнштейн — за крону у тетушки Мари. Такие люди расходуют на все, включая и уборку, и стирку, и починку одежды, сто крон в месяц. Но разве это жизнь? Им не до развлечений, чувственных удовольствий; не только на мимолетные связи, но и на проституток нет у них денег; не жизнь, а сплошные лишения, упорный труд и бережливость; как сил у них хватает, одному богу известно. Так продолжается два-три года, иногда и больше; наконец они достигают цели — мещанского благополучия. Больше не снимают клетушку, каморку для прислуги, а обзаводятся комфортабельной квартирой из трех-четырех комнат, где на стенах висят безвкусные картины в толстых позолоченных рамах, обзаводятся постельным бельем, столовыми приборами, скатертями, салфетками, женой и прислугой; преуспевающий господин, прежде довольствовавшийся на завтрак бурдой в кофейне, после обеда идет в кафе и уже не говорит дрожащим, бесцветным голосом, а кричит зычным басом: «Эй, официант! Что за свинство? Разве вы не знаете, что я привык из стакана пить черный кофе? Почему подаете в чашке? Идиот!»
Надьреви вышел на улицу Надьмезё. Этот квартал был центром ночной жизни, увеселительных заведений. Одно за другим тянулись там кафе, которые посещали уличные женщины. На углу проспекта Андраши справа кафе «Хельвеция», слева «Франсэ». Подальше слева кафешантан «Фёвароши Орфеум», где в двенадцать ночи, после веселого представления, начинается жизнь. На перекрестке Надьреви ненадолго остановился. Посмотрел по сторонам. Эти заведения были ему не по карману, если и зашел бы в них — какой смысл? Возвращаться домой еще рано. Сразу не заснешь, а почитать в кровати нельзя, разбудишь мать, которая спит в той же комнате. Он побрел дальше; ощупав брючный карман, нашел две кроны и несколько мелких монет и завернул в кафе «Япан». Не без угрызений совести. Он знал, что поступает неразумно, вопреки своему долгу. Как научиться жить так, как, например, Шёнштейн! Обуздать бурные мечты, все душевные силы отдать целенаправленной работе. Вместо раздумий, сомнений, душевных колебаний воспитать в себе смелый карьеризм, безграничное самоотречение, чуть ли не аскетизм, чтобы выбраться когда-нибудь из болота нищеты.
Кафе «Япан» в те годы не было ночным, заполнялось оно посетителями часов в пять. Поздно вечером пустовал уже столик артиллерийских офицеров у окна, выходящего на проспект Андраши; по соседству с ним за артистическим столиком лишь Эдён Лехнер[9] беседовал с кем-нибудь из малопримечательных личностей. Надьреви часто бывал в этом кафе. Там, не в пример прочим заведениям, подавали вкусный кофе со сбитыми сливками, который вместе с булочкой и чаевыми обходился в шестьдесят шесть филлеров. Он выбирал себе столик, стоявший в стороне от других, заказывал кофе и просил принести газеты. Съедал три булочки, запивал их кофе. Потом его мучила мысль, что от смущения он сказал официанту, будто съел лишь две. Но Надьреви плохо знал старшего официанта Марци; механически повторяя: «Одно кофе, две булочки», тот спокойно считает три, потому что ему все известно и ничто не ускользает от его внимания.
Официант и на этот раз принес ему газеты и журналы. Газеты «Мадьярорсаг» с передовицей Миклоша Барты[10], «Пешти хирлап», «Эшти уйшаг», массу иллюстрированных журналов в бамбуковых рамках: «Л’Иллюстрационе Итальяна», «Л’Иллюстрасьон», «Симплициссимус», «Л’ашьетт о бёр», «Юштёкеш», «Урам батям», «Янко Борсем»… Шла русско-японская война. В начало августа русский флот вырвался из Порт-Артура, чтобы укрыться во Владивостоке. Японский генерал Ноги тщетно предлагал русскому генералу Стесселю сдать крепость. Шла осада Порт-Артура. Главные сухопутные силы японцев продвигались к Ляояну. Впрочем, в последние дни наблюдалось затишье. Иштван Тиса давно уже снял свои предложения об изменении парламентского регламента, и оппозиция, ненадолго утихомирившись, не возражала против обсуждения законопроекта о рекрутском наборе. Тоска, да и только. Что бы ни происходило, как бы ни происходило. Внутренняя политика наводит тоску. А из мировых событий наибольший интерес представляет русско-японская война. Вести с Дальнего Востока свидетельствуют о такой людской жестокости, какую не может представить себе наивный юноша, да и большинство людей на свете… Журнал «Л’Иллюстрасьон» полон военных фотографий. Японские пехотинцы идут в атаку. Вид Порт-Артура, Двести третья высота, ключ крепости… Небольшое сообщение в газете: «Восемьдесят три года исполнилось кашшскому епископу Жигмонду Бубичу. Пусть живет и здравствует».
— Добрый вечер, — поздоровался кто-то с углубленным в чтение Иштваном Надьреви.
— Добрый вечер, — сказал он, оторвав взгляд от газеты.
Перед ним стоял Енё Сирт, один из его приятелей. Как всегда, элегантно одетый, свежевыбритый, с летним пальто на руке. Он подсел к Надьреви. Имея обыкновение ужинать в кафе «Япан», он заказал себе, как всегда, чай, яйцо всмятку, масло и кекс. Это был элегантный молодой человек небольшого роста, с размеренными жестами и неторопливой, убийственно четкой речью. Во время разговора он любил насмешливо улыбаться, отпускать колкости в адрес собеседника. И к Надьреви относился слегка свысока.
После вопросов: «Как поживаешь? Что скажешь об этой жарище?» и тому подобных, Надьреви, помолчав немного, поделился новостью:
— Я уезжаю в провинцию.
— Вот как! Неужели в качестве комитатского судьи?
— Нет, я буду готовить к экзаменам на юридическом факультете какого-то богатого барчука. Речь идет об одном-двух месяцах.
— Надеюсь, ты заработаешь хотя бы тысчонку.
— Не думаю.
— Тогда ты осел. Я бы на меньшее жалованье не согласился. Кого ты должен учить?
— Графского отпрыска.
— Браво! Поздравляю. Занятия пойдут тебе на пользу.
— Как это понимать?
— Манеры твои слегка отшлифуются.
— А может, лучше не ехать? — в замешательстве спросил Надьреви.
— Поезжай непременно. Лети туда во весь дух.
— Выходит, по-твоему, я там не ко двору?
— Будешь немного выделяться. Не беда. Тебя выдрессируют. Видишь ли, ты грубоват чуть-чуть. Этакий нешлифованный алмаз. Обломают тебя, как надо.
— Словом, когда я выйду из мастерской…
— Из исправительного дома.
— …то стану таким же джентльменом, как ты.
— Опять чепуху мелешь, — насмешливо улыбнулся Сирт. — Городишь в обычной своей манере. Тебе хотелось коварно подчеркнуть, что я не джентльмен.
— Ты близок к истине, — проговорил Надьреви тоже с улыбкой.
— Значит, дерзишь мне. Снова подло злоупотребляешь своей варварской физической силой. Ведь если бы ты не был здоровым, как бык, верней, просто скотом, я бы сейчас наподдал тебе.
— Ну что ж, попробуй, я не дам сдачи.
— Истинно плебейский образ мыслей. Джентльмен мстит за оскорбление, и немедленно.
— Откуда ты знаешь? Читал об этом? Неужели в кодексе джентльменства?
— Значит, в сущности я не джентльмен. Ты настаиваешь на своей навязчивой идее?
— Не особенно.
— Сейчас я тебя просвещу. Хоть я человек занятой, но в свободное время охотно займусь народным просвещением. Писать, читать ты уже умеешь, но еще многих знаний тебе недостает. Например, у тебя нет ни малейшего представления, кого по праву следует называть джентльменом.
— Скажем, таких людей, как ты.
— Прекрасно! Ты попал в самую точку. Видишь, как ты восприимчив. Стоило тебе посидеть со мной за одним столиком, как ты уже кое-что перенял. Более того, до простых истин ты доходишь сам. Но вернемся к нашей теме. Кого ты считаешь джентльменом? Перечисли объективные признаки джентльмена.
— Катись ты к черту со своими объективными признаками, — слегка рассердился Надьреви. — Неужто ты полагаешь, что я когда-нибудь задумывался над подобной чепухой?
— Не сомневаюсь. Только не горячись, а то снова станешь злоупотреблять своей варварской физической силой. Если бы ты никогда не задумывался над тем, что люди делятся на джентльменов и неджентльменов, то теперь не боялся бы общества истинных джентльменов, куда попадешь как кур во щи.
— Я не делился с тобой своими опасениями.
— Но ты выдал себя.
— Ну, хорошо. Послушаем дальше лекцию из цикла «народное просвещение».
— Пардон! Я веду обучение в форме вопросов и ответов. Теперь я спрашиваю, ты будешь отвечать. Итак, кого ты считаешь джентльменом?
— Не тебя. Не господина Сирта. По-моему, джентльмен должен владеть, по крайней мере, тысячью хольдами. Кто, не имея их, причисляет себя к джентльменам, тот просто обезьяна.
— Понятно. Спасибо. Осел, ты имеешь в виду богача.
— Джентльмен, богач — всё один черт.
— Лишь в твоем представлении… На самом же деле, джентльмен тот, кто считает себя джентльм