связую, чтобы тронуть вас
и ставит себе задачу
идти туда. .
где только Я передо мной,
чтобы
внутри поэзии самой
открыть гармонию природы.
Очень точно говорит о поэзии Аронзона его ближайший друг и поэт Александр Альтшулер. Характеризуя его поэзию как поэзию состояний, он говорит, что его поэзия и жизнь «прошла не просто в словах, она прошла в каком-то состоянии, для которого слова оказались малы, — эти слова натягивались» и далее — «в последнем чтении его стихов — такое впечатление. что он эти слова натягивает на всю жизнь человеческую…, стараясь в словах увидеть весь простор человеческой души… здесь была какая-то протянутая доброта человеческой души» (49). Это состояние поэта, эту жизнь в двойном — этом и своем мире (мире-пейзаже) — Р.Топчиев очень удачно определил в своем выступлении как инобытие. Именно описаниям инобытия посвящено все позднейшее творчество Леонида Аронзона".
Необычное в этих описаниях начинается с точки местонахождения героя-наблюдателя (точнее, созерцателя) стихотворений. Иногда поэт находится в центре пейзажа, иногда он наблюдает самого себя, находящегося в пейзаже, а иногда создается впечатление, что автор видит себя, наблюдающего свой собственный сон (ср.:.. как бы видя резвый сон, / я молчалив был и спокоен), в котором герой-автор видит себя, видящего себя, помещенного в центр пейзажа. Уже давно традиционным стало мнение, что сны кинематографичны, — очень часто можно услышать фразу вроде «Мне сегодня показывали чудный сон». Мы не хотим сказать, что мир-пейзаж являлся поэту и неких сновидческих состояниях, нет, этот мир-пейзаж был очень конкретен и материален, в нем поэт творил свое инобытие и в нем скрылся от нас навсегда…
Подчеркиваем только, что мир поэта — очень кинематографичен.
Характернейшей чертой мира-пейзажа Аронзона является его полная тишина (Как тихо в темной тишине…), которую автору иногда хочется нарушить: озвучить думами и слогом или, обратясь глазами к тишине, / цитировать «Пиры» и «Запустенье», настолько она напряжена (ср. в сонете 1968 г., где описывается полуночное бдение героя: томя сознанье, падает паук, / свет из окна приобретает ш о р о х — выделено нами, — В. Э.). Напомним. что немой фильм-пантомима для актера и кинокамеры Алана Шнайдера и Сэмюэля Беккета также озвучен в своей первой части записанным на звуковую дорожку шорохом, шуршанием, непрерывно длящимся на одной ноте: вторая и третья части фильма идут беззвучно).
В то же время нельзя сказать, что «мир Леонида Аронзона — тишина». Поэт часто описывает тишину, но, говоря его же словами, Не сю, иную тишину. Иногда эта — иная тишина, тишина его мира-пейзажа — определяется поэтом как молчание (ср. раннее: и долгое молчание кругом), причем молчание, которое Есть между всем и — есть матерьял для стихотворной сети. где слово — нить (однако также заполненное молчаньем), с помощью которой блоки или куски молчаний сшиваются в одно целое!
Хотя в своем последнем прозаическом сочинении Ночью пришло письмо от дяди. . автор пишет, что бульварный вопрос о музыке и тишине решился в пользу тишины, однако музыка также постоянно присутствует в мире-пейзаже поэта от раннего чистое утро апреля. . / подобное арфе до позднейшего Глен Гульд — судьбы моей тапер."
Если заумь можно, по нашему мнению, определить как метаязык, то звуки тишины мира-пейзажа — музыку, голоса, пение — надо трактовать как мета-и одновременно празвуки, звучащую память о них. Кажется, поэт попал в мир, откуда приходят к нам эти голоса, пение, музыка, — звуки, которые мы вспоминаем, не слышав их раньше, и которые слышали до того, как услыхали их. Иными словами, это было состояние, в котором… прежде губ уже родился шепот — именно так возникали и жили звуки в иной тишине поэта. Более того. именно они-то и были ею: Меч о меч — звук. При этом слова для Аронзона приобретали самое существенное — молчание, окрашенное интонациями; если он и вел в своем инобытии речь, то интонациями — наиболее значимым, наиболее информативным для него видом высказываний: Передо мной столько интонаций того, что я хочу сказать, — признается поэт, — что я, не зная, какую из них выбрать, — молчу (ср.: Сегодня я целый день проходил мимо одного слова).
Используя еще одно известное название. можно определить творчество Леонида Аронзона словами «Мир как красота». Действительно, в его стихотворениях то и дело встречаются эпитеты чудесный, красивый, прекрасный и их синонимы:. . о день чудесный; Как летом хорошо — кругом весна!;. . озер, / красивых севером. .; Снег освещает лиц твоих красу: Река. . / красиво в воздухе висит, / где я. . / смотреньем на нее красив:. . и ты была так хороша: некий чудный сад; о. как прекрасной столь решиться быть смогли вы. ., наконец, — Боже мой, как все красиво. . Поэту свойственно приходить в восхищение (ср.: И я восхитился Ему стихотворением), пребывать в высшей его точке, — однако восхищение сменяется отчаянием: Нет в прекрасном перерыва. / Отвернуться б, но куда? — и он признается; Качели, — сказал дядя. — возносили меня и до высочайшей радости и роняли до предельного отчаяния. . всякий раз крайнее состояние казалось мне окончательным. Ему хочется «остановить мгновение», когда прекрасного нет, / только тихо и радостно рядом.
. . Знаете ли вы последнее, что сказал дядя: «Качели оборвались — перетерлись веревки».
Остановимся ненадолго на языке поэта. Стихи Аронзона наполнены как реминисценциями и аллюзиями, так и прямыми (иногда, впрочем, видоизмененными) цитатами. Так, например, стих Там я лечу, объятый розой, — конечно же, «заимствован» из приведенного выше четверостишия А. Е. Анаевского. В следующих заметках, посвященных поэтике Аронзона. мы попытаемся не только подробно проанализировать его язык, но, в частности, и рассмотреть проблему чужого слова в контексте его произведений. Сейчас же мы хотели бы отметить только три положения.
Несмотря на кажущуюся «велеречивость», по определению Э. С. Сорокина (37, с. 47), язык поэта тяготеет к лаконизму и простоте. Длинные, распространенные предложения ранних стихотворений (некоторые из них состоят всего лишь из одной —! — фразы) постепенно сокращаются в краткие, приобретая чуть ли не лапидарность. Напряжение ранних стихов, создаваемое напором, водопадом бьющей словесной массы, превращается в напряжение пауз между фразами и даже отдельными рядом стоящими словами (собственно, именно об этом и сказано в сонете Есть между всем молчание Одно. .). Повторяем, язык поэта стремится к лаконизму, обнищанию. Так. например, строка стихотворения Что явит лот, который брошен в небо… полтора года спустя записывается в виде отдельного однострочия:
Я плачу, думая об этом.
В поэтическом словаре Аронзона останавливают внимания некоторые слова-иероглифы. Таковы часто встречающиеся слова дева (также жена), лицо (лик), небо (небеса), пленэр (пейзаж), ручей (также река), свеча и холм (иногда замещается горами). Очень интересен случай, если можно так выразиться, иероглифа в квадрате:. мои глаза лица / увидели безо6лачное н е б о, / и в н е б е молодые н е б е с а (выделено нами, — В. Э.).
В приведенном примере присутствуют также такие излюбленные поэтом приемы, как инверсия (иногда такая сложная, как Все ломать о слова заостренные манией копья) и тавтология (. .посмеющего сметь), которыми он широко пользуется и в шуточных, н в «обычных» стихотворениях. Эти приемы, а также нарочитое смешение высокого и низкого стилей позволяли автору вводить в свои произведения особого рода остранение, которое он сам определял как юмор стиля. Этот юмор стиля Аронзон находил у многих поэтов-предшественников, начиная от А. К. Толстого и кончая Заболоцким (друзей Заболоцкого по ОБЭРИУ поэт, как мы уже отметили, почти не знал).
Вот несколько примеров юмора стиля в его стихотворениях: Гудя вкруг собственного У, / кружил в траве тяжелый жук, / и осы, жаля глубь цветка. / шуршали им издалека. Вокруг меня сидела дева, / и к ней лицом, и к ней спиной / стоял я, опершись о древо;… опять спуститься в сад, / доселе никогда в котором не был Весь день бессонница. Бессонница с утра…: В часы бессонницы люблю я в кресле спать;.. лицо жены. а в нем ее глаза; Резвится фауна во флоре, / топча ее и поедая; Погода — дождь. Взираю на свечу, / которой нет:. стояло дерево — урода: В рай допущенный заочно и, наконец, — . в пустом гробу лежит старуха вини. .
Мы коснулись в этих заметках в основном только одной, главной, на наш взгляд, темы творчества Леонида Аронзона. Эта тема, конечно, всего его творчества не исчерпывает: за пределами статьи остались, в частности, ранние стихотворения поэта, которые, как мы уже отметили, сами по себе заслужива ют детального разбора. Приводя иногда немногочисленные примеры из них, мы только слегка осветили истоки той основной темы, которую рассматрива ли выше. Мы ничего не сказали о формальной стороне поэтики Аронзона, о ее традиционной (при этом взрываемой, разрушаемой изнутри) основе и о его экспериментах в области, условно говоря, авангардной поэтики. Ничего не сказано о проблеме времени в творчестве поэта, о его литературных взаимо связях: наконец, ничего не сказано и о его шуточных стихотворениях и стихотворениях, обращенных к друзьям (мы предполагаем опубликовать их позднее). Все эти темы будут разрабатываться нами в последующих статьях.
В заключение следует сказать о творческом наследии поэта. Помимо главного — стихотворении. — Аронзоном написано несколько драматических сочинений и около пятидесяти прозаических. Начиная с 1965 года, он писал стихи для детей и написал их около ста. Из шести почти сотен стихотворений и двух десятков поэм (некоторые из них также написаны в драматической или, по крайней мере, диалогизированной форме) около двухсот не окончены, несколько написаны в расчете на опубликование в официальной печати, около пятидесяти также носят случайный характер. Несомненную ценность (литературную прежде всего) имеют его записные книжки и многочисленные заметки для себя.