Послевоенное поколение раздражало его. Сколько прекрасных традиций исчезло! Какой разврат царит повсюду! Эти декольтированные платья, эти танцы в ресторанах, эти женщины, возвращающиеся по вечерам одни со службы, эти карты в семейном кругу! Негодовал он и по более ничтожным поводам, как-то: замена стоячих жестких воротничков мягкими, забвение тростей, замена обращения «господин доктор» на «дорогой доктор».
Что за нравы, что за люди! Им будто бы и дела нет до фамильной чести, семейных устоев, почтения к предкам!
Ближе к осени Кац, как того втайне и желал доктор Таубер, перешел работать в городскую больницу. А может, здесь под неусыпным взором Анны Вебер он боялся заняться какими-нибудь махинациями и полагал, что в городской больнице у него появятся побочные доходы, какие, по слухам, есть у всех государственных служащих. Некоторые учреждения стали теперь просто-таки золотыми жилами для чиновников. В городе появилось еще шесть частных выездов и даже два автомобиля.
Анна Вебер была в это время в отпуске. Таубер вызвал ее телеграммой: «Срочно приезжайте. Доктор Таубер», и она, взволнованная, запыхавшаяся, примчалась на второй же день. Узнав, в чем дело, она облегченно вздохнула, но лицо ее по-прежнему оставалось суровым. Теперь ответственность ее возросла, нужно было удвоить бдительность.
Когда она принимала дела, у нее с Таубером состоялся продолжительный разговор, она предложила кое в чем изменить организацию клиники, что должно было принести определенные экономические выгоды. Все было продумано, все шло на пользу дела. Таубер был доволен. Уходя, Анна обволокла его теплым взглядом, в нем светилось и восхищение, и преданность, и еще что-то материнское, заботливое и ласковое.
Теперь у доктора и управляющей каждый день находились дела друг к другу. Разговоры были короткими, торопливыми, деловыми. Изредка Таубер шутил. Анна отвечала шуткой, ум у нее был острый, она мгновенно все схватывала. Вскоре доктор понял, что может посвятить себя медицине, что все остальные дела в клинике делаются помимо него и ему остается только в конце месяца получать деньги и относить их Минне, которая торопливо брала их своими короткопалыми ручками, раскладывала по купюрам и прятала в железную шкатулку, хранившуюся в бельевом шкафу под двумя замками.
После очередной сложной операции у Таубера началась мигрень. Он прилег у себя в кабинете и позвонил. Вместо сестры на звонок вошла Анна Вебер. Своими крупными, быстрыми, ловкими руками она помассировала ему виски и затылок, опустила штору, чтобы ему не мешал свет, поправила под головой подушку, а когда наклонилась, поправляя плед, Тауберу показалось, что ее губы легко и быстро коснулись его руки. Он не шевельнулся, боясь представить то, чего, может, и не было, и продолжал лежать с закрытыми глазами, но сердце у него вдруг как-то странно забилось.
В последующие дни Анна Вебер отводила при встрече глаза. Он следил за каждым ее движением, с нетерпением ждал, когда она войдет к нему в кабинет, подстерегал ее в коридоре. Он недоумевал, как это с самого начала не заметил ее красивого рта с крупными белыми, здоровыми зубами, ее длинных, крепких ног, не обратил внимания на ее глубокий, властный и теплый голос. Он попытался вспомнить свое давнее ощущение, когда положил ей на плечо руку, и сам себя стыдился. Однажды, подняв глаза от очередной истории болезни, он неожиданно увидел перед собой Анну, которая неслышно вошла в кабинет; что-то перевернулось в нем, кровь прихлынула к сердцу, и четкий внутренний голос произнес: «Я ее люблю! Я ее люблю!» Сами эти слова были для него внове. Ни к Мици, ни к Минне он не испытывал ничего подобного, никогда даже мысленно он не произносил таких слов.
Неверными шагами он обогнул письменный стол, подошел к Анне Вебер, которая смотрела на него ясными, сияющими глазами, обнял и приблизил свое лицо к ее лицу, впервые в жизни забыв, что он — доктор Таубер, всеми уважаемый человек, респектабельный и корректный.
Поначалу в клинике никто ничего не замечал. В том, что Анна Вебер проводит по вечерам час или два в кабинете доктора, ничего необычного не было, так поступал и ее предшественник, Кац: управляющему необходимо согласовывать дела с хозяином.
Но спустя несколько месяцев одна из сестер, курносая коротышка, запоем читавшая сентиментальные романы и страдавшая от того, что никто ее не любит, следившая маленькими глазками за каждой женщиной в клинике, будь то больная, будь то служащая, начала распространять слухи: между доктором Таубером и Анной Вебер что-то есть. Ей не поверили, но любопытство было разбужено, и люди стали замечать, что Эгон Таубер, встречаясь с Анной Вебер, улыбается, и улыбка у него радостная и добрая, какой никто до сих пор на лице у него не видел, что вечерние беседы в кабинете продолжаются слишком долго, что Анне Вебер позволено входить в операционную во время операции — вещь до сих пор совершенно немыслимая.
Персонал окружил Анну Вебер удвоенным вниманием, ей выказывали почтение, завидовали, льстили, о ней злословили.
Каждая сестра, каждый врач (дело расширялось, и доктор Таубер пригласил в клинику еще трех врачей), каждая сиделка знали об этом и не преминули рассказать своим знакомым в городе.
Курносая сестра-коротконожка посвятила в это и кухарку Берту, надеясь, что слух дойдет и до Минны, но Берта строго отчитала ее за то, что распространяет всякую напраслину, марая имя доктора, человека культурного и серьезного.
Берта и словом не обмолвилась Минне, но в глубине души поверила, что доктор и в самом деле влюбился, и была довольна, что ее ворчливая скупая хозяйка помучается и почувствует себя униженной.
Эгон Таубер помолодел, глаза у него сияли, словно он сбросил двадцать лет. Но дома он был все таким же молчаливым, с обслуживающим персоналом ровным и корректным, зато с пациентами стал говорить и мягче и снисходительнее. Жена одного адвоката из соседнего городка, которую он прооперировал, была совершенно очарована его манерами, и доктор был с ней неизменно внимателен и деликатен. Но когда молоденькая медсестра, легкомысленная, хорошенькая венгерка, решив, что доктор Таубер не так уж неприступен, раз Анна Вебер покорила его, принялась усиленно оказывать ему знаки внимания, дело кончилось плохо. Таубер резко отчитал ее при всех, а через неделю Анна Вебер ее уволила под предлогом, что та не справляется со своими обязанностями. Уважение к Анне Вебер возросло еще больше, и никто уже в клинике не решался оспаривать ее власть.
Эгон Таубер занимался теперь только медициной: лечил и оперировал. В работу своих коллег он вмешивался только тогда, когда пациент был исключительно важной персоной. Когда к нему обращались с просьбой поместить больного в клинику, уменьшить плату, назначить гонорар за операцию, он пожимал плечами и ласково, доброжелательно говорил: «Обратитесь, пожалуйста, к госпоже Вебер, административному директору. Я этими вопросами не занимаюсь. Она посмотрит, что можно сделать».
И Анна Вебер действительно смотрела, чтобы ничего не делалось в ущерб клинике, исключения допускались лишь тогда, когда речь шла о знакомых Таубера, которые могли быть полезны ему, или о людях, связанных с министерством здравоохранения.
Оставаясь наедине, Эгон и Анна испытывали чувство огромной бурной радости. Эгон страстно прижимал к груди ее сильное крупное тело, руки Анны, почти такие же сильные, как и у него, сжимали его в объятиях, он погружался своим взором в ее глаза и читал в них восторг, восхищение и нежность. Иногда он чувствовал себя рядом с ней маленьким ребенком, которого балуют, оберегают, с которым нянчатся. Сильный, взрослый мужчина, который никогда ни у кого не просил ни помощи, ни совета, вкушал теперь блаженное чувство беззаботности — он был ребенком, но ребенком обожествленным и внушающим страх.
Поначалу они каждый вечер обсуждали текущие дела клиники. Потом Эгон отказался и слышать о них. Достаточно того, что ими занимается Анна: она все понимает и справляется со всем куда лучше него.
Он клал голову ей на колени, рука ее перебирала его вьющиеся седеющие волосы, и он часами рассказывал ей о своих операциях, об интересных медицинских случаях, вычитанных в журналах, о последних научных открытиях, а Анна все с интересом слушала. Все, о чем бы ни говорил доктор, было увлекательно. Порой и Анна рассказывала смешные истории и неожиданно заливалась молодым, громким, здоровым смехом, наполнявшим радостью и теплом строгий кабинет доктора, и тут же зажимала себе рот широкой ладонью, испуганно оглядываясь, не услышал ли кто-нибудь? Она делала это так по-детски, так непосредственно, что Эгон, когда уставал или был особенно озабочен, старался рассмешить ее, питая особую слабость и к смеху, и к этому ее жесту: он оживлял его, вливал новые силы. Дома у него так никто не смеялся.
Анна так ни разу и не назвала его по имени. Для нее он всегда был господин доктор, и только в минуты полного слияния душ их и тел он слышал, как она тихо шептала: «Мой ангел!»
Несмотря на всю свою осторожность, Таубер все-таки совершил два неосмотрительных поступка: дважды, когда его приглашали в один из соседних городков, чтобы сделать срочные операции больным, перевозить которых было невозможно, он, вместо того чтобы, как обычно, взять с собой операционную сестру, брал Анну Вебер под предлогом, что она лучше разбирается в практических вопросах, которые могут возникнуть, а также сможет оказать и необходимую медицинскую помощь, поскольку не забыла еще своей специальности.
Этим путешествиям суждено было остаться в памяти влюбленных до самой старости. Во время первого из них Эгон провел целую ночь в объятиях своей возлюбленной в гостинице, а во время второго они отсрочили свой приезд на целый день и от зари до зари проблуждали по лесам, покрывавшим окружающие город холмы, распевали детские песенки, плескались в ручье, собирали землянику, то и дело хохоча во все горло.
Но за подобную неосторожность, принесшую ему столько счастья, доктор Таубер вскоре жестоко поплатился. Оскар Зоммер, как и все жители городка, уже давно слышал о любовной связи своего шурина, но не желал придавать значения слухам, потому что это только осложнило бы его жизнь, и без того беспокойную из-за погони за большими прибылями, из-за волнений вечно недовольных рабочих, из-за приближающегося освобождения из тюрьмы Гуго Друкера, одно воспоминание о котором нагоняло на него болезненный страх. Но, узнав о двух путешествиях доктора Таубера в сопровождении Анны Вебер, Оскар Зоммер счел своим долгом сообщить об этом сестре, ибо семья Зоммер была скомпрометирована перед всем городом.