— Ты? Никогда! — так же тихо ответил Эгон. Решение было принято.
Один только раз Минна открыто высказалась вслух об Анне Вебер. После многих недель вздохов, дутья, молчания, брюзжания и намеков, как-то вечером она спросила мужа:
— Эта Анна Вебер, эта нескладная лошадь, влюблена в тебя?
Доктор сурово посмотрел на нее.
— Она меня уважает и очень многое делает для клиники.
Минна горько усмехнулась:
— А ты, ты тоже ее уважаешь?
— Несомненно.
— Люди говорят, что между вами…
Но она не успела закончить фразу. Ее муж выпрямился во весь рост — черная, угрожающая фигура. Никогда он не казался ей таким высоким.
— Минна, никогда, слышишь, никогда в жизни не повторяй того, что говорят люди. Анна Вебер — изумительная женщина, прекрасный администратор, она достойна и твоего уважения, и уважения всего города. Без нее наша клиника пошла бы прахом. Мы с ней сработались, и я не хочу слышать о нашем сотрудничестве ни одного дурного слова. Люди злословят, потому что наши дела идут хорошо, а хорошо они идут благодаря ей. Ты поняла?
Он не сказал ни одного грубого слова, но каждая его фраза дубиной опускалась на голову Минны. Он давно ждал этого разговора, он был готов к нему, он все решил в ту ночь, когда делал операцию.
Минна ему поверила, но потом ее снова одолели сомнения. Даже если Анна и не любовница ее мужа, то все равно Эгон лучше понимает Анну Вебер, чем ее, Минну, а этого она не могла перенести. Почему ее мужу лучше в клинике, а не дома? У нее, у Минны, ничего, кроме этого дома, нет, нет ничего, кроме обедов, ужинов, кофе со сливками, кладовки, ящика с деньгами в шкафу и шкатулки с драгоценностями в сундуке. Пусть и он ограничивает себя этими домашними радостями, а работая в клинике, как и подобает серьезному мужчине, сознающему свой долг, будет суровым, сухим и холодным. В городе продолжали сплетничать, и, хотя сплетни не подтверждались, люди все равно считали их за истину. И Минна кипела от возмущения.
Доктор Таубер стал еще внимательнее к жене. Так он успокаивал свою совесть. Он стал чаще покупать ей дорогие шелковые и шерстяные материи, стал регулярно по воскресеньям наносить визиты знакомым, шествуя по городу под руку с Минной, повез ее летом на воды в Геркуланы, чтобы подлечить ее больные ноги, хотел даже завести экипаж, однако Минна решительно отказалась. Не хватало еще кормить двух лошадей и кучера! Жизнь и так достаточно дорога.
Минна же все брюзжала и брюзжала. В свои тирады она частенько вставляла прозрачные, ядовитые намеки о «крестьянках, которые пахнут навозом, хоть и приехали в город двадцать — тридцать лет назад», о «людях, которые влезают в душу, потому что принадлежат к лакейской породе», о «женщинах с толстыми, как телеграфные столбы, ногами»; но Эгон делал вид, что не слышит или ему невдомек, в чей адрес отпускаются подобные колкости, что он и не подозревает, какое отношение к намекам его жены имеет Анна Вебер.
У Анны Вебер не было ни меховых шуб, ни драгоценностей, ни накопленных денег, ни красивых платьев. Доктору никогда не приходило в голову сделать ей какой-нибудь подарок, и весь город, видя ее неизменно в простых, скромных платьях, перестал верить, что она любовница такого богатого человека, как доктор Таубер, жена которого одевается столь роскошно. Более вероятным казалось предположение, что она прекрасный работник и бесконечно преданна своему патрону. По крайней мере, городские сплетницы разжигали подозрения Минны гораздо реже.
Время от времени Минна под каким-либо предлогом неожиданно являлась в клинику и врывалась в кабинет своего мужа. Она заставала его погруженным в карточки, в истории болезни или консультирующимся с другими врачами. Сдерживая свое неудовольствие, он разговаривал с ней вежливо и сухо, как человек, оторванный от важных дел. Однажды Минна застала его наедине с Анной Вебер: они сидели по разные стороны стола и горячо обсуждали вопрос о медикаментах, которые нужно было заказать. После этого Минна почувствовала, что на душе у нее стало спокойно, но лицо у нее было по-прежнему хмурым и неприязненным, и с Анной Вебер, встречая ее во дворе или на улице, она вела себя пренебрежительно и высокомерно, как патронесса.
Эгона нервировали эти посещения. Он ничего не сказал Минне после того, как она застала его с Анной Вебер; он промолчал еще дважды: раз, когда она ворвалась в палату больного, другой — когда она появилась в приемном покое; после этого дома он устроил ей один из тех редких скандалов, когда, не произнося грубых слов, настолько повышал голос и выказывал такую кипучую ненависть, что Минна потом две недели молчала как мышь. Его жене нечего делать в клинике, она полновластная хозяйка в их доме, она вольна распоряжаться в кругу семьи, но если она вмешивается не в свое дело, то наносит этим только вред, отрывает его от работы и вызывает насмешки всего города, показывая, что контролирует своего мужа и что в семье Таубер какие-то нелады.
Последний аргумент прозвучал для Минны убедительно. Мнение людей она ставила превыше всего. И особенно теперь, когда Эгон баловал ее больше, чем в молодости, когда все завидовали ее богатству, спокойной жизни, подаркам, которые она получала от мужа, когда весь город считал, что они такая дружная, такая уважаемая пара! Ведь и ее семья пользовалась почетом в городе, и семья старого Таубера снискала себе уважение.
Минна прекратила свои посещения клиники. Она следила из гостиной за дверьми и окнами лечебного корпуса и бормотала себе под нос: «Кто знает! Кто знает!» — и старалась ухаживать за собой как можно тщательнее, чтобы не похудеть и не подурнеть от всех этих переживаний. Она снова готовила для себя специальные блюда, жирные и сладкие, кроме завтрака и обеда, подкреплялась еще в десять часов утра и в пять часов вечера, дольше лежала в постели по утрам и даже мазала кремом лицо, чтобы не было морщин. Все это доставляло ей удовольствие и внушало уверенность. Она говорила себе: «Я жена уважаемого человека и живу, ни в чем себе не отказывая, и если эта несчастная кобыла из кожи лезет вон, чтобы соблазнить его, это ее дело, пусть живет на свое жалованье, вытягивает жилы и сдохнет на работе, все равно замуж ее никто не возьмет, ни в один из хороших домов в городе ее не приглашают, а завтра-послезавтра она свалится от усталости или от болезни и ее уволят с работы без пенсии. Сколько ей теперь лет? Около сорока. Я и в пятьдесят лет выгляжу лучше, красивей и элегантней.
Единственное, чего Минна боялась, как бы Анна Вебер не обворовала клинику, но слухов, что та кладет деньги в банк или намеревается купить себе дом, не доходило. Нет, эта дурища и не думает обеспечивать себя, она даже нового пальто себе не завела, с тех пор как Минна ее знает. Может, она посылает деньги домой, в деревню! Но Минна слышала, что родители Анны давно умерли, а близких родственников у нее в деревне нет. Значит, Анна не утаивает деньги Эгона, деньги, принадлежащие ей, Минне. И все-таки Минне доставляло удовольствие подозревать ее и обвинять, подогревая в себе ненависть и презрение, чтобы клеветать на нее, не скупясь при разговорах с Эгоном.
Анна Вебер была далека от этого. Ей хотелось одного — процветания клиники, и жила она только доктором Таубером: его улыбкой, стремясь предупредить каждое недовольное движение его бровей, ограждая его от забот и добиваясь возможно больших доходов от клиники. О его жене она была невысокого мнения. В глубине души она презирала ее за растительный образ жизни, за равнодушие к мужу, человеку исключительному, достойному преданности и самопожертвования. Иногда, увидев, как прогуливается разряженная Минна, низенькая, толстенькая, покачивающаяся на коротеньких ножках, с самодовольным спесивым лицом, Анна называла ее про себя клопихой. Но доктору Тауберу она не говорила о его жене ни слова. При встречах с ней Анна была очень вежлива, называла ее «уважаемой госпожой» и отвечала, как вымуштрованный солдат своему начальнику.
Анна прекрасно понимала, почему доктор женился на Минне. У нее было приданое, а доктору нужны были деньги, чтобы начать карьеру. Жалко, что ему не посчастливилось иметь более любящую жену, более достойную такого необыкновенного человека.
Всего лишь раз на ясном небе ее любви к доктору Тауберу появилось облачко.
Сосед Анны, почтовый чиновник, овдовевший несколько лет назад, оценив ее рачительность и серьезность и не внимая сплетням, распространяемым в городе, поскольку не замечал за Анной ничего плохого, решил, что с этой хозяйственной женщиной, которая к тому же будет приносить в дом и жалованье, они составят замечательную пару. Видимо, он поведал о своем намерении кому-то из приятелей, поскольку доктор Таубер получил анонимное письмо, в котором его извещали о том, что Анна Вебер выходит замуж за господина Гауптмана.
У доктора похолодело на сердце. Он не поверил ни одному слову, он был убежден, что Анна любит его и предпочтет его всему миру и даже самому господу богу, что она не может без него жить, как не может человек жить без воздуха, но он, как и каждый любящий человек, чувствовал необходимость, чтобы она сама сказала ему об этом, чтобы она повторила, чтобы поклялась!
Держа это ужасное письмо длинными, слегка трясущимися пальцами и глядя куда-то в сторону, он без всяких предисловий, улыбаясь, спросил ее:
— Ты выходишь замуж за господина Гауптмана?
Анна окаменела, потом возмутилась:
— Я? Замуж? И ты можешь в это поверить? Ты спрашиваешь об этом меня?
Он снова засмеялся, словно это была шутка.
— Есть хоть доля правды во всем этом? Он просил твоей руки?
— Да, он дважды просил моей руки, но я ему отказала.
— Он порядочный, хороший человек? С будущим?
— Да, хороший и порядочный, у него хорошая служба, но мне даже и в голову не приходило… Как ты можешь спрашивать, когда… когда я люблю тебя! Разве хоть один человек на свете сравнится с тобой, мой ангел? Ведь я так счастлива!
— Твое замужество было бы для меня огромным огорчением! — откровенно признался доктор Таубер.