Наступила весна, и Минна совсем поправилась. К ней снова вернулся аппетит. Завернутая в десять шалей, она копалась в саду, и однажды Анна услышала, как она поет своим глубоким и сильным, совсем еще молодым голосом, о котором Анна знала только по рассказам. Анна не могла не признать, что голос красивый, но возмутилась тем, что эта женщина, которой выпало счастье быть его женой, могла петь, когда он лежит в могиле. Анна ходила на кладбище по пятницам, чтобы не встречаться с Минной, навещавшей могилу мужа по субботам. Но, дважды заглянув случайно на кладбище в воскресенье, она заметила, что на могиле нет цветов, положенных ею. Догадавшись, чьих рук это дело, Анна переменила день и стала ходить туда по воскресеньям. Она сдвигала цветы, принесенные вдовой, на край могилы, в ноги усопшему, и клала свой букет на то место, где должно было быть его сердце.
Постепенно, незаметно для самой себя, повинуясь многолетней привычке, Минна снова начала брюзжать, теперь уже на Анну Вебер. Ее ворчанье, монотонное, бесконечное, раздававшееся из-за шкафов, не адресовалось никому.
— Кому это пришло в голову оставить кран незакрытым? Кран нужно повернуть один раз, два, три раза, чтобы вода не капала. Вода денег стоит. Каждая капля стоит денег!
Анна Вебер делала вид, что не слышит.
— Я была больна. Кто открывает окно на кухне, когда готовит, тот должен и закрыть его, когда кухня проветрится. Зачем окна остаются открытыми? Чтобы простудиться? Или хотят, чтобы их разбило ветром? Зачем окна остаются открытыми? Кто открыл эти окна, тот может и закрыть.
В конце концов Анна Вебер не выдержала однажды и крикнула из-за шкафов своим грубым мужским голосом:
— Довольно, госпожа докторша! Хватит, госпожа докторша!
Минна оцепенела, сладостная дрожь пробежала по ее телу. Она ощутила такое глубокое удовлетворение, что могла бы даже запеть, знай, что ее никто не услышит. Два дня она молчала, как мышь, и была более ласковой и терпимой, когда сталкивалась с кем-нибудь, и особенно с Анной Вебер.
Потом она снова принялась брюзжать, и так продолжалось до новой вспышки Анны.
Для Минны жизнь вошла в прежнюю колею.
У Минны была великая забота. Она узнала, что доктора с первого этажа зовут Друкер, Курт Друкер. Она тут же разыскала Оскара, чтобы вместе произвести расследование. Кто был этот Друкер? Ему, Оскару, ничего не говорит эта фамилия? Вполне понятно, что Оскару она говорила многое: сколько нервов истрепал он некогда из-за этого Друкера.
Он разузнал, что начальник станции, тот самый, который когда-то принял на работу вдову Друкера и содержал ее сына в гимназии, был не просто его политическим противником, а был его злейшим врагом, коммунистом, официально состоял в этой партии. Он вовсе не жил с вдовой Друкера, а помогал ей как жене товарища и добился для нее денежного пособия от Красного Креста.
Бедному Оскару приходилось жить среди таких людей, о которых доктор Таубер и понятия не имел. Этот начальник станции очень много сделал для своей партии, когда работал на железной дороге! «Какого черта смотрела наша полиция?» — растерянно вопрошал себя Оскар.
Сын Друкера действительно окончил медицинский факультет после 23 августа и женился на дочке преподавателя, которая тоже была врачом. Этот Друкер и худой, подвижный врач, проживавший на первом этаже в доме Тауберов, были одним и тем же лицом. И сейчас Курт Друкер работал врачом в больнице, организованной в бывшей клинике доктора Таубера.
Сначала, когда Минна узнала эту ужасную новость, она содрогнулась от страха, потом, видя, как мирно течет семейная жизнь на первом этаже, успокоилась, испытывая лишь презрение к подобным соседям.
Однажды, когда Минна, шумно дыша, работала в саду, молодой доктор Друкер, возвращавшийся из больницы, взял у нее из рук лопату и стал копать вместо нее. В другой раз жена Друкера, встретив ее на базаре с тяжелой сумкой, взяла у нее эту сумку, чтобы отнести домой. Минна сдержанно поблагодарила, но с тех пор старалась не встречаться с ними. Они, видимо, не знают, что она сестра бывшего фабриканта Оскара Зоммера, по вине которого умер рабочий Друкер! Если в один прекрасный день они это узнают (Оскар перестал ходить к сестре, боясь попасться им на глаза), они могут отомстить и за прошлое, и за нынешнюю вежливость, которая объясняется, несомненно, только тем, что она жена знаменитого доктора Таубера!
Удивление ее было безграничным, когда она узнала, что доктору Друкеру известно, что она урожденная Зоммер.
Случилось это так. Она собирала в саду первую клубнику, тяжело вздыхая и срывая ягоды как бы исподтишка, все время со страхом поглядывая на маленького мальчика, игравшего в песке перед крыльцом: как бы он не увидел, где растет клубника. Девушка за ним плохо присматривает, ведь ей нужно еще и готовить (бог знает что и как!), и он может прийти полакомиться ягодами! Калитка в сад издала протяжный скрип, и высокий мужчина в голубой рубашке без галстука, как ходили теперь все эти невоспитанные люди, направился к крыльцу. На звонок никто ему не ответил, и, не видя никого, кроме ребенка, он прошел в сад и заметил Минну.
— Что, доктора Друкера нет дома? — крикнул он.
— Нет, в это время он никогда не бывает дома.
— Разве сейчас не половина второго? — с сожалением в голосе спросил мужчина.
— Конечно нет! — надменно ответила Минна.
— Тогда передайте, пожалуйста, что к нему заходил Михай, товарищ Михай. Привет!
Этого еще недоставало, теперь она должна оказывать им услуги, настанет день, когда они запросят плату за то, что донесли сумку с базара! Чтобы она оказала услугу этому мужлану, который говорит «привет» ей, даме!
Во время обеда прибежал запыхавшийся Друкер и нашел ее в саду на скамейке под липой. Два раза в неделю, в среду и пятницу, когда Анна Вебер приходила домой раньше, Минна обедала в саду, принося с собой на подносе тарелку с супом, второе и компот. Она не желала встречаться с ней на кухне.
— Скажите, пожалуйста, меня никто не спрашивал?
— Кажется, да, — процедила она, надувшись.
— Высокий товарищ, гораздо выше меня?
Минна утвердительно кивнула головой.
— Он не сказал, что его зовут Михай и что он с фабрики имени «Седьмого ноября»?
Минна задумалась: что это еще за фабрика.
— Бывшая фабрика Зоммера, принадлежавшая вашему брату, — допытывался Друкер. — Он не сказал, когда зайдет еще раз?
Минна застыла с ложкой у рта, дрожь пробежала по ее телу: знает!
— Нет, не сказал. Сказал, что его зовут Михай, мужчина он высокий, а вот когда придет, не сказал. Он, кажется, не очень рассердился, — поспешила выложить она.
Друкер поблагодарил и пошел домой. Минна постепенно успокоилась. Жилец вовсе не казался обиженным, когда упомянул имя ее брата. Может быть, он уже давно это знал, люди постарались ему сообщить об этом, и вот на тебе: не мстит ей за то, что она сестра Оскара, не издевается, даже не отворачивается от нее! Странные люди! Может быть, они не знают, что такое чувство семьи, честь, традиции? Словно они не немцы! Или тоже изменились? — заключила Минна, ощущая глубочайшее презрение к чете молодых врачей.
С этого дня по отношению к ним она испытывала лишь одно чувство — превосходство. Как и за предыдущими жильцами, Минна следила за ними из окна, с лестницы, укрывшись за дубовой колонной, поддерживающей галерею. Какие только люди не приходили к ним, а у них дома даже не было кабинета! Они были одинаково сердечны и с теми, кто приходил в шляпе, и с теми, кто носил кепку. Даже в час послеобеденного отдыха доктор Друкер всегда принимал больных, если те торопились. Минна слышала своими ушами, как однажды он выговаривал какому-то старику, который пытался в холле сунуть ему что-то в карман: «Бросьте, товарищ! Разве мне не платят в больнице? Ведите себя как следует!» Послушать только: он получает жалованье в больнице! Так он ничего не накопит и не купит жене ни шубы, ни драгоценностей! По ночам и доктор, и его жена быстро вскакивали с постели, если их звали к больному. Он отправлялся в больницу, она спешила на дом к больному своего участка. Оба они уходили улыбаясь, словно их ждала какая-то радость или крупный гонорар.
Ребенка они никак не воспитывали, разрешали ему обращаться к ним на «ты», возили его на закорках по аллеям сада, подражая лошадиному ржанью, давали ему сырые фрукты и очень редко — компот! Они говорили, Минна сама это слышала из окна, что осенью отдадут ребенка в детский сад! Минна даже вышла из себя от негодования. Детский сад! Но она понимала их. Разве этот Курт Друкер, когда он был ростом со своего сына, не приходил сюда, держась за руку матери, разве это не он плелся на своих тощих, слабых ногах по этим аллеям, по которым разгуливает сейчас как хозяин. Какой же он был худой и бледный! Понятно, что детский сад для него это великое благо. Кажется, детей там кормят жидкой мамалыгой! Минна думала, что этого вполне достаточно — кормить досыта, ведь родители этих детей, которых отдают в детский сад, сами никогда не бывали сытыми!
Вот-вот, разве для этого доктор Таубер и строил клинику, чтобы там лежали разные неотесанные мужики, чтобы там лечились рабочие! Для этого он построил дом и разбил сад, чтобы сын каторжника Друкера разгуливал в нем по вечерам, как принц, среди роз и жасмина? Нет, мир не может оставаться таким, настанет время, все повернется вспять и встанет на свои места, и Минна надеялась, что доживет до этих времен, увидит все своими глазами, будет радоваться и пользоваться всем, что по праву унаследовала от мужа. Ей еще вернут клинику доктора Таубера, она еще будет владеть всем, Анна Вебер еще будет работать на нее, а сама она жить как госпожа!
Время от времени ее голос проникал через перегородку из-за шкафов и комментировал жизнь жильцов первого этажа:
— Я слышала из кухни, как жильцы затеяли спор в ванной комнате. Она, наверное, мылась — слышно было, как течет вода, и разговаривала с ним. Честное слово, мне кажется, что эта бесстыдная женщина купалась голая на глазах у мужа.