Вспомнив разговор с Фан Лоланем, он подумал, что слова Фан Лоланя были не очень приятны, но поведение его оставалось любезным и надежда еще не потеряна. Он чувствовал раскаяние: нельзя, спрятавшись дома, предаваться грусти, необходимо действовать. Сын уже стал пикетчиком. Путей для действий много, только бы не подкачать.
— Когда придет Ху Бин, скажи ему, что я хочу с ним поговорить о делах пикетчиков, — приказал хозяин дома Цзинь Фэнцзе.
IV
Проводив Лу Мую и Ху Гогуана, Фан Лолань, засунув руки в карманы, стоял у входа в гостиную и смотрел на небесный бамбук, растущий в саду. В вечерних сумерках предметы потеряли окраску и лишь мелкие завязи бамбука мерцали, как искры.
Фан Лолань застыл в раздумье. Наступающая ночь навеяла на него грусть. Он ощущал пустоту и в то же время какой-то трепет. Перед его остановившимся взором возникло видение. Вместо бамбука появилось длинное темное одеяние женщины. Оно было усыпано маленькими красными звездочками такой же величины, как завязи бамбука. Внезапно все ожило. Красные звездочки на темно-зеленом фоне помчались друг за другом. Словно искры фейерверка, они поднимались вверх и образовывали над воротом темно-зеленого женского платья довольно большое ярко-красное пятно. Вдруг пятно раздвоилось и открыло два ряда обворожительных зубов, подобных мелкому белому рису. О! Это была улыбка, обольстительная женская улыбка! Затем под изогнутыми бровями желто-зеленым блеском сверкнули глаза, прикрытые черными ресницами.
Не решаясь больше глядеть, Фан Лолань поспешно закрыл глаза. Однако улыбка и взгляд из-под черных густых ресниц, полный беспредельной печали, проникали и сквозь сомкнутые веки.
Пытаясь уйти от кошмара, Фан Лолань бросился в гостиную. При свете керосиновой лампы видение исчезло. Слабое пламя слегка подрагивало, и Фан Лоланю казалось, будто трепещет его собственное сердце. Он невольно вынул из кармана правую руку и приложил к груди. Ладонь была теплая, словно Фан Лолань держал теплую, пухлую ручку.
«Уян, ты — луч надежды. Против своей воли я хочу бежать за тобой». Фан Лолань услышал, как отчетливо прозвучал его голос, и вздрогнул. Ему показалось, что не он произнес эти слова, но в гостиной никого не было.
Успокоившись, он сел в большое плетеное кресло. Доносившиеся из левого флигеля голоса госпожи Фан и ребенка свидетельствовали о том, что готовится ужин.
Фан Лолань с грустью поднялся и направился туда. Он чувствовал себя виноватым перед женой, но понимал, что не сможет найти в себе сил изгнать из мыслей привлекательный и в то же время ненавистный образ. Поэтому он шел туда, где были домочадцы, чтобы хоть на время скрыться от наваждения.
Весь вечер Фан Лолань внимательно следил за женой, словно заново оценивал ее. Он усиленно выискивал у жены положительные качества, чтобы успокоить свою душевную тревогу.
По его мнению, достоинствами внешности жены являлись тонкая талия, упругие бедра и нежные белые плечи. Маловыразительные глаза несколько портили красивое овальное лицо, но приятная улыбка и красивый голос восполняли этот недостаток.
— Ты помнишь, Мэйли, как шесть лет назад мы бродили с тобой в окрестностях Нанкина возле Юйхуатай?[20] — заговорил Фан Лолань. — Тогда мы только поженились, в то лето закончили и учебу. Я отчетливо помню одну из таких прогулок. На берегу ручья у Юйхуатай мы собирали причудливые камешки. От брызг промокли твоя тонкая блузка и белая юбка, пришлось снять их и высушить на солнце. После этого мы возвратились домой. Ты не забыла? — Голос Фан Лоланя звучал задушевно. Было около девяти часов, и они сидели в комнате вдвоем.
Госпожа Фан улыбалась и ничего не отвечала.
— В то время ты была более живой. Огонь молодости бушевал в твоей крови!
— В прежние годы мы действительно проказничали, — покраснела госпожа Фан. — Ты тогда обманом заставил меня раздеться, а сейчас смеешься надо мной.
— Будь ты на моем месте, ты тоже не смогла бы остаться равнодушной. При виде твоей трепещущей груди и стыдливого взора всякий мужчина пришел бы в волнение.
Госпожа Фан засмеялась и закрыла лицо руками. Фан Лолань подошел к ней, горячо взял за руку и тихо, но возбужденно проговорил:
— Ты изменилась, Мэйли. Куда девались твоя непосредственность и женственность? Целыми днями ты хлопочешь, будто у тебя бог весть сколько забот. Даже смеяться ты перестала. Ты, как и прежде, молода и красива, но кажется, будто ты увяла. Неужели в тебе не осталось молодых чувств?
Госпожа Фан ощутила в словах мужа большую печаль. Она подняла голову и удивленно взглянула на него. Густые брови Фан Лоланя были нахмурены, взгляд напряжен. Госпожа Фан положила голову на плечо мужа.
— Я действительно переменилась, — проговорила она. — Ты прав, Лолань. Я изменилась, и нет во мне больше живости и жизнерадостности. Возможно, сказывается возраст, да и занята я очень домашними делами. Хотя, пожалуй, это не так. В двадцать семь лет нельзя говорить о старости, а семейные обязанности мои не так уж сложны. И все же я стала другой: задумчивой, усталой. Я чувствую себя бессильной во всем. У меня уже нет прежней смелости, уверенности. Я боюсь действовать. Я не имею твердого мнения, не знаю, что нужно делать, чтобы все было в порядке. Ты не смейся! Все вокруг меняется слишком быстро, сложно, противоречиво. Я совсем обескуражена.
— Да, все меняется слишком быстро, сложно, противоречиво, — повторил в раздумье Фан Лолань. — Но мы должны приспосабливаться. Ты думаешь в этой сложной жизни, полной противоречий, найти выход? Сначала осмотреться, определить направление, а затем, не задумываясь, действовать?.. В этом, по-твоему, выход? Нет, так ничего не выйдет. Мир меняется слишком быстро. Он не будет терпеливо ждать тебя. Ты еще не разобралась в обстановке, не нашла выхода, а мир уже ушел далеко вперед.
— Именно так! Я, вероятно, не поспеваю за ним, Лолань. Но я не отчаиваюсь.
Тихо опустив руку жены, Фан Лолань обнял ее за талию и вопросительно поглядел на нее.
— Не отчаиваюсь, — повторила госпожа Фан, — потому что лучше наблюдать со стороны, чем бежать вслед. Пожалуй, так можно совершить меньше ошибок.
Фан Лолань, улыбаясь, кивал головой. Ему было понятно чувство растерянности и нерешительности, охватившее жену. Он понимал, что она решила пока наблюдать. «Но если все станут зрителями, — подумал Фан Лолань, — на кого же они будут смотреть?» Однако он не отважился разбить приятную и красивую мечту жены и потому промолчал.
Обняв жену, он горячо поцеловал ее и многозначительно проговорил:
— Мэйли, ты умница! Ладно, я буду догонять жизнь, а ты со стороны смотри на меня. Но когда ты определишь направление, не забудь окликнуть меня!
Оба засмеялись. Мэйли была очень ласкова, и странный образ, тревоживший душу Фан Лоланя, исчез.
Фан Лолань действительно старался «гнаться за жизнью». Партийные и служебные дела отнимали у него почти все силы и время. Кроме того, он не относился к тем, кто безрассудно теряет голову от любви: многочисленные заботы заставили его забыть женщину в темно-зеленой одежде.
На рассмотрение к Фан Лоланю поступало немало дел. Дело Ху Гогуана было самым незначительным. Трудность состояла в другом: как разрешить вопрос, связанный с движением за увеличение заработной платы приказчикам.
Так как всех волновали последние события, к делу Ху Гогуана отнеслись поверхностно и не подвергли тщательному расследованию. Фан Лолань доложил уездному комитету партии, что «Ху не отвечает чаяниям масс, а потому необходимо отстранить его кандидатуру в члены исполкома купеческого союза». На этом основании комитет партии дал указание купеческому союзу прекратить дело.
Когда Лу Мую принес эту весть Ху Гогуану, в доме разыгрывалась драма. Вот уже два дня к Ху Гогуану приходили за вознаграждением все те, кто помогал ему на выборах.
Сегодня появился торговец, голос которого Ху Гогуан приобрел прямо на собрании. Он рассчитывал на многое и вел себя довольно нагло. Только тогда, когда, исчерпав все средства, Ху Гогуан забрал у Цзинь Фэнцзе серьги и передал торговцу, он избавился от назойливого посетителя.
По правде говоря, Цзинь Фэнцзе мечтала о новом халате на меху и никак не думала, что накануне Нового года не только не увидит обновы, но еще потеряет золотые серьги. Можно было представить ее горе! Правда, она не решилась устроить Ху Гогуану скандал, но нашла в себе мужество запереться в комнате и расплакаться.
Когда пришел Лу Мую, спектакль наполовину был сыгран. Ху Гогуан с хмурым лицом расхаживал по гостиной.
— Тебе уже известно? — в упор задал ему вопрос Лу Мую. Ху Гогуан выкатил маленькие глазки и не знал, что ответить. — Уже есть решение по твоему делу. Ты принесен в жертву.
Ху Гогуан раскинул руки, глаза его закатились. Силы оставили его, и он опустился на ближайший стул.
Конфискация, тюрьма… Картины страшные, но вероятные беспорядочно замелькали в его мозгу, словно вспышки молний. В довершение он подумал о возможном обобществлении Цзинь Фэнцзе.
— Фан Лолань — негодяй, — неожиданно вскочив на ноги, закричал он.
— Нет, Фан Лолань помог тебе, — возразил Лу Мую. — Я видел его докладную записку. В ней сказано только, что ты «не отвечаешь чаяниям масс», а об остальном ни слова.
— Так не будут проводить расследование и никого не накажут? — торопливо, все еще плохо веря, спросил Ху Гогуан.
— Фан Лолань только указал, что ты «не отвечаешь чаяниям масс», и снял с тебя кличку лешэня.
Ху Гогуан облегченно вздохнул.
— Ты не будешь избран членом исполкома купеческого союза. Но раз уездный комитет партии признал, что ты всего лишь «не отвечаешь чаяниям масс», значит, с тебя снят ярлык лешэня и, стало быть, ты сможешь действовать по-прежнему. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Ху Гогуан, заложив руки за спину, прошелся по комнате и вздохнул.
— Ну ладно уж! В общем, старались понапрасну. Но поскольку Лолань содействовал мне, я должен навестить его еще раз и поблагодарить. Да, кстати, потеснее завяжу с ним знакомство. Верно?