азами вроде: «Трудности, переживаемые торговцами, давно известны нашему комитету, но мы не можем не улучшать жизненные условия приказчиков. Из провинциального центра прибыло телеграфное предписание — массовым организациям не предпринимать самовольных действий; комитет будет всеми силами проводить это предписание в жизнь и не позволит никому игнорировать его. Нужно подождать приезда уполномоченного; он все разрешит».
Фан Лолань полагал, что после этих ничего не значащих фраз посетители уйдут. Но вопреки его ожиданиям делегаты не только не ушли удовлетворенные, а забросали Фан Лоланя множеством вопросов и выставили ряд требований.
— Раз центр прислал телеграмму и строго приказал массовым организациям не предпринимать самовольных действий, — говорили они, — почему дозоры бойскаутов и пикетчиков все еще не распущены?
— Нельзя ли немедленно отозвать бойскаутов от лавок и позволить свободно перевозить товары?
— Руководит ли комитет партии профсоюзом приказчиков?
— Какова позиция торгового отдела, который призван служить интересам торговцев?
— Нужно спешно запретить аресты владельцев лавок, — требовали делегаты.
— Нужно удалить из города крестьянские отряды, держащие в страхе население.
Увидев, что посетители столь возмущены, Фан Лолань почувствовал себя в затруднении. Вместо ответа он принялся бормотать что-то невразумительное. Да и мог ли он исчерпывающе разъяснить эти вопросы? Конечно, он должен был иметь свое личное мнение и не бояться высказать его перед другими, но, к несчастью, это было ему не дано. Он чувствовал себя так, словно множество глаз было устремлено на него, бесчисленное количество ртов громко и настойчиво кричало ему, тысячи рук тянули его в разные стороны. Разве тут могло быть личное мнение?
Фан Лолань наговорил делегатам торговцев уклончивых сочувствующих слов. И это не было лицемерием. Он произносил слова от чистого сердца, как и позавчера на митинге, когда он взволнованно и воодушевленно восхвалял приказчиков.
Не только Фан Лолань, но и многие его коллеги, как Чэнь Чжун, Чжоу Шида, Пэн Ган, ощущали ту же томящую нерешительность, совсем как говорила госпожа Фан: «Я не знаю, что нужно делать, чтобы все было в порядке… Все вокруг меняется слишком быстро, сложно, противоречиво. Я совсем потеряла голову!»
Такое положение продолжалось около сорока часов, но в жизни городка наблюдалось уже новое явление: слухи разрастались и становились все более странными; анонимные листки не только тайно расклеивались, но и разбрасывались по улицам; столкновения бойскаутов с хулиганами участились; слухи о прекращении торговли поползли вновь, и старухи опять поспешили в мелочные лавки. Городок вступал в новую полосу тревог.
К счастью, прибыл уполномоченный из провинциального центра Ши Цзюнь. Это произошло после полудня через четыре дня после того, как Ху Гогуан стал «революционером».
Ши Цзюнь не представлял собой выдающуюся личность. Он был выше среднего роста, со всклокоченными волосами, обыкновенным лицом, становившимся внушительным лишь тогда, когда он смотрел в упор широко раскрытыми глазами. В общем, своей одеждой, внешностью, манерами он походил на студента лет двадцати пяти. Но он приехал весьма кстати, и на нем сосредоточилось внимание толпы.
Было уже шесть часов вечера, и потому с уполномоченным в этот день смогли повидаться только Линь Цзычун и Сунь Уян. Они были знакомы с ним еще по провинции.
Однако на следующее утро к уполномоченному пришло много народу. Почти все ответственные работники комитета партии и массовых организаций были здесь. Каждый приготовил речь, но на открывшемся внеочередном совещании не пришлось много говорить.
— О происшедшем мне подробно доложил вчера товарищ Линь, — сразу заговорил Ши Цзюнь. — Меня прислали провинциальный профсоюз и провинциальный комитет партии. Я прибыл, чтобы разобраться в том, что у вас произошло, а также обследовать массовые организации. Долго задерживаться здесь я не могу. Хорошо, что сегодня все собрались. Сейчас мы обменяемся мнениями, а завтра проведем объединенное собрание и покончим с этим делом.
Но у собравшихся не было мнений, а одни лишь сообщения, поэтому они выложили их перед Ши Цзюнем. Что касается мнений, то все в один голос стали твердить, что уполномоченный, несомненно, привез соответствующие указания из центра.
Ши Цзюнь не любил лишних слов; он рубил сплеча, за что его прозвали «Пушкой». Видя, что ничего конкретного никто не предлагает, а все только и ждут его решения, он просто сказал:
— Лучше всего решить этот вопрос так, как он решается в провинциальном центре: во-первых, увеличить жалование приказчикам; во-вторых, запретить их увольнение; в-третьих, пресечь попытки владельцев лавок прекратить торговлю, так как это наносит ущерб рынку. В Ханькоу именно так поступили. В других уездах тоже действуют по этому принципу. Расхождения будут лишь в деталях: например, в размере увеличенного жалования.
Часть присутствующих встревожилась, другие выражали удовлетворение, некоторые не проявляли никаких чувств. Линь Бупин и Лу Мую от радости чуть не хлопали в ладоши. Чэнь Чжун, взглянув на Фан Лоланя, хотел что-то сказать, но так и промолчал.
— Уян, я совсем забыл… Чи Чжу прислала кое-что для тебя, — проговорил Ши Цзюнь, внезапно повернувшись к Сунь Уян, сидевшей слева от него и забавлявшейся белым шелковым платочком.
Чи Чжу была возлюбленной Ши Цзюня, и Сунь Уян была уверена, что женщина приедет вместе с ним.
Сунь Уян взглянула на Ши Цзюня своими красивыми глазами и, улыбнувшись, кивнула.
— Но, товарищ Ши, — сказал Чэнь Чжун, — владельцы лавок уже несколько раз собирались; говорят, они готовятся к активному сопротивлению и клянутся не соглашаться на требования приказчиков. Вчера вечером были разбросаны листовки; утром я сам их видел. Тухао и лешэнь также тайно действуют и вступили в сговор с торговцами. В нашем уезде тухао обладают большим влиянием и могут созвать до тысячи своих сторонников. Недавно они подкупили несколько сот хулиганов, чтобы создать трудности комитету партии и массовым организациям. Конечно, мы должны пойти на то, что предлагает товарищ Ши Цзюнь, но нужно учесть, что центр располагает крупными воинскими соединениями для подавления недовольства и там действовать легко, а здесь обстановка совсем другая. И если мы будем поступать с излишней поспешностью, мы можем вызвать сильное возмущение, с которым нелегко будет справиться.
Несколько человек одобрительно закивали.
— Сопротивление торговцев со вчерашнего вечера стало особенно активным, — вмешался Фан Лолань. — Видимо, они действуют по плану, который подготовлялся давно, но теперь окончательно созрел. Этим нельзя пренебрегать. К тому же запрет на прекращение торговли является чересчур строгим. Многие из владельцев лавок действительно не имеют достаточно денег на продолжение торговли.
Снова несколько человек кивком головы выразили свое согласие.
— Это только запугивание! С этим нечего считаться, — безапелляционно заявил Ши Цзюнь. — Если вы будете проявлять нерешительность и чересчур много размышлять, они постараются добиться победы, используя клевету и запугивание. В один прекрасный день они воспользуются вашей бездеятельностью и сами что-нибудь предпримут. Торговцы в других городах уже прибегали к подобным штукам.
— Чего бояться! — воодушевленно воскликнул и Линь Бупин. — Созовем еще человек триста вооруженных крестьян.
— В этом тоже нет необходимости, — небрежно бросил Ши Цзюнь. — Завтра на собрании объявим решения центра, затем договоримся о конкретных мероприятиях, и точка. А будут торговцы сопротивляться или тухао и лешэнь безобразничать — тотчас их арестуем!
Ши Цзюнь, видимо, считал дело решенным. Никто больше не выступал.
На следующий день открылось собрание. Как и предполагал Ши Цзюнь, после объявления решения ничего непредвиденного не произошло. Возникло лишь несколько организационных вопросов: нужно ли обследовать владельцев лавок, если их положение действительно скверно, и следует ли принимать соответствующее решение; как управлять лавками, владельцы которых скрылись; какую соблюдать пропорцию при надбавке жалования и т. д.
Для рассмотрения подобных вопросов избрали Фан Лоланя, Чжао Ботуна и Линь Бупина. Теперь уполномоченному Ши Цзюню осталось лишь проверить работу в массовых организациях. Шестнадцатого числа первого лунного месяца он по совету товарищей встретился с «революционером» Ху Гогуаном, который, само собой разумеется, в последнее время развил бурную деятельность.
Придя к Ши Цзюню, Ху Гогуан застал его беседующим с мужчиной и женщиной. Мужчиной был знакомый Ху Гогуану Линь Цзычун. Женщина, сверкавшая, словно большой слиток серебра, взволновала Ху Гогуана. Он еще не был знаком со знаменитой Сунь Уян. День выдался теплый, и Сунь Уян была одета в светло-зеленые блузку и юбку. Блузка была узка, и под ней четко вырисовывалась высокая грудь. Коротко подстриженные волосы девушки были обвязаны легкой косынкой, бледно-желтый цвет которой на фоне черных волос представлял резкий контраст с выделявшимися на напудренном лице ярко-красными губами. Блузка доходила до талии, а юбка спускалась на два цуня[21] ниже колен. На полных, упругих, тонких в щиколотках ногах были желтые туфли на высоком каблуке. Даже не глядя на полные бедра и тонкую талию Сунь Уян, можно было представить, насколько гармонична ее фигура. В общем, подобной женщины Ху Гогуан еще не видел.
Ши Цзюнь, уже слышавший от Линь Бупина о революционной настроенности и способностях Ху Гогуана, не ожидал, что это окажется человек с худым желтым лицом, маленькими глазками и реденькими усиками, и потому был несколько разочарован. Но он тотчас вспомнил, что у председателя провинциального профсоюза — его непосредственного начальника — внешность почти такая же, и успокоился. Он любезно заговорил с Ху Гогуаном, а не более чем через десять минут уже хорошо знал этого «революционера».