ствление женщин, и подсчитывали, сколько в городке наложниц, вдов, монахинь и служанок. Договорились даже до того, что, мол, и девушек следовало бы разыграть по жребию.
Эти слухи немедленно облетели весь городок. Они стали известны даже старому Лу, укрывшемуся от мира в своем саду. Цянь Сюецзю пришел поговорить с ним об этом, и вполне понятно, что старик очень встревожился о своей Муюнь.
— События в деревне Наньсян действительно имели место. К городским слухам тоже следует отнестись внимательно. Вам нужно быть осторожным, — сказал на прощание Цянь Сюецзю и быстро ушел.
Он, по-видимому, не желал сидеть долго, чтобы не отнимать у старого Лу и его дочери время, нужное для сборов в дорогу. Хотя старик до сих пор чувствовал себя спокойно и уверенно, сейчас он заволновался. Он немедленно разыскал дочь и, передав ей сообщение Цянь Сюецзю, вздохнул.
— Дядюшка Цянь считает, что обстановка опасная и не стоит оставаться здесь. Он уговаривает нас уехать подальше. Но ведь бурные разливы происходят повсюду. Где мы найдем убежище? А здесь находятся владения предков, и мне трудно расстаться с ними.
Муюнь, наклонив голову, рассматривала свои ноги. Она не принадлежала к разряду современных девушек, посещавших школу, но ее ноги не были изуродованы бинтованием, и для нее отъезд из дома не представлял проблемы. Однако Муюнь не очень верила слухам и думала, что опасения отца излишни.
— Ты уверен, отец, что эти слухи правдоподобны? — медленно заговорила она. — Сейчас и вправду все время случается что-нибудь неожиданное, но все же никто еще не нарушил принципов справедливости. Происшествие в Наньсяне, отказ от мужей, призыв к защите любовников кажутся странными и смешными, но, если поразмыслить, они справедливы. Когда-то наша няня Лю Ма рассказывала, что женщина в деревне живет хуже скотины. Мужчина ест и бездельничает да еще любит играть в азартные игры и пить вино, а деньги заставляет добывать жену. Если имущество промотано и у жены тоже нет денег, муж продает ее. Разве можно считать несправедливым отказ от подобных мужей? Ты, отец, раньше не раз помогал таким деревенским женщинам, потерявшим свое пристанище.
Старик слегка кивал головой, но затем прервал рассуждения дочери:
— Не будем говорить о событиях в деревне. А вот у нас в городке, как рассказал дядя Цянь, тоже хотят обобществить наложниц, служанок, вдов и даже раздать по жребию девушек. Это поистине зверство! Дядя Цянь пришел предупредить нас, чтобы мы приняли меры предосторожности. Он не советует оставаться здесь.
— Дядюшка Цянь опытен и дальновиден. Но я считаю, что события в деревне отвечали принципам справедливости. А в городе вряд ли смогут произойти такие ужасные вещи. Слухи об обобществлении наложниц и вдов уже напугали многих, но едва ли они окажутся правдой. Что же касается распределения девушек по жребию, то это совершенно безосновательно. Подруги госпожи Фан — Чжан и Лю — незамужние.. Неужели их тоже разыграют по жребию?
При этих словах Муюнь, не сдержавшись, мило засмеялась. Отец потеребил бороду и, подумав немного, проговорил:
— Может быть, в твоих словах и есть доля истины. Однако когда люди начинают бесчинствовать, даже мудрец не может предугадать, что произойдет. Слова «небесный путь», «разумный закон», почитаемые в древности, ныне стали пустым звуком.
Обсуждение вопроса, следует ли оставаться в опасной обстановке, было временно отложено. Старый Лу почувствовал растерянность и пустоту. Его прежние идеи и убеждения поколебались и потеряли опору. Но он был литератором, давно отошедшим от мирских дел и избегающим всяких волнений.
Поэтому он тревожился недолго. Вскоре он вновь обрел спокойствие и решил описать события в Наньсяне в стихах. Заложив за спину руку, он вышел из комнаты дочери и отправился слагать поэтические строки.
Муюнь, грустно глядя на одинокую фигуру отца, невольно уронила несколько слезинок. Она глубоко чувствовала печаль одиночества.
По своей натуре она не была веселой и живой, хотя и не походила на классических красавиц древности, которые целыми днями грустили и хмурились.
Однако каждый раз, когда она видела отца печальным, она ощущала тоску из-за своего одиночества.
С детства окруженная заботой отца, известного ученого, она восприняла от него широкую натуру и самостоятельность. Поэтому, хотя Муюнь редко выходила из дома, она не превратилась в девушку с заурядным характером. Она была сильна духом и уверена в своих силах. Ее вряд ли удовлетворяла жизнь в одиночестве. Однако косность и застойность жизни уездного городка, обязанность ухаживать за старым отцом да несложные домашние дела не позволяли ей вырваться из этого одиночества.
Узнав от отца о слухах, она хотя и решила разумом, что они необоснованны и отъезд ее принес бы только излишние хлопоты, но в душе стремилась вырваться из старинного сада и уйти в новый мир.
И все же события, которые, по просвещенному мнению Лу Муюнь, были маловероятными, нарастали день ото дня. Вдобавок на митинге в честь 8 марта Сунь Уян, говоря о происшествии в Наньсяне, торжественно назвала его «весенним громом пробуждения женщин», «предвестником освобождения служанок и наложниц». Выразив сожаление, что женское движение в городе отстало и о нем ничего не слышно, Сунь Уян сказала:
— Деревня идет впереди, город отстал. Это — наш позор!
Не только Сунь Уян, но известная своей серьезностью и опытом Чжан в своем выступлении говорила, что система наложниц противоречит гуманности и партийным принципам. Она утверждала, что девушек, ставших монахинями, против их желания продают негодяям и буддистские храмы ничем не отличаются от публичных домов.
Эти речи как бы подтверждали обоснованность слухов, и после этого уличных толков стало, конечно, больше.
Ху Гогуан, преисполненный честолюбивыми помыслами, боялся, что кто-нибудь опередит его, и, решив больше не медлить, на ближайшем же заседании уездного комитета партии выдвинул свой долго вынашиваемый проект. Этот проект представлял для Ху Гогуана двойную выгоду: он избавлял от затруднений с Цзинь Фэнцзе и разрешал запутанный вопрос о Лу Мую и Цянь Сучжэнь. Но основное желание Ху Гогуана заключалось не в этом.
Среди членов комитета, как всегда, не было единства мнений. Ху Гогуан не прислушался к голосу улицы о том, что девушек также надо распределить по жребию, и в его проекте даже не упоминалось о жеребьевке. Он стоял за то, чтобы все служанки, вдовы, монахини были обобществлены и распределены.
Чэнь Чжун первым выступил против, полагая, что это предложение почти ничем не отличается от предложения об обобществлении жен и послужит лишь подтверждениям правильности измышлений реакционеров.
Фан Лолань также возражал, утверждая, что распределение женщин противоречит принципу свободы брака.
Самым удивительным было несогласие Чжан, и это сильно разгневало Ху Гогуана.
— Возражение товарища Чжан меня очень удивляет, — сказал он. — Ведь в вашей речи на празднике восьмого марта открыто обличались система наложниц и развращенность монахинь. Почему же между той речью и сегодняшним выступлением такое противоречие?
— Моя речь имела целью пробуждение масс. Мы желаем, чтобы в дальнейшем количество наложниц и монахинь не увеличивалось, и отнюдь не собираемся вмешиваться в современные события. Если уж мы затронули вопрос об обобществлении, то мне кажется, что распределение женщин также нарушает свободу. Известно, что осуществление освобождения наложниц и монахинь практически очень сложно, и в этом деле нельзя поступать неосмотрительно.
Чжан говорила уверенно и смело, но Ху Гогуан высмеял ее половинчатую речь. Он сказал:
— Если мы сделаем полшага, а потом остановимся, зачем нам революция? Что касается способа обобществления, его, конечно, следует тщательно обсудить, но в принципе я не могу отказаться от своей точки зрения.
По-видимому, слова «зачем нам революция» прозвучали тяжелым упреком, да и обвинение в половинчатой речи было неприятным. Поэтому Линь Цзычун и Пэн Ган встали на сторону Ху Гогуана.
По существу и Фан Лолань был согласен с ним, и его реплика: «Можно обсудить практические меры» — означала, что он больше не будет категорически возражать. Таким образом, вместо того чтобы решать вопрос о приемлемости выдвинутого проекта, перешли к рассмотрению способов его осуществления. Фактически это означало молчаливое согласие с предложением Ху Гогуана.
— Распределение женщин равносильно полному пренебрежению к их человеческому достоинству, — заметил Линь Цзычун. — Попросту говоря, женщина опять превращается в товар. Так нельзя. Я предлагаю освободить женщин от оков, возвратить им свободу и этим ограничиться.
Фан Лолань слегка кивал головой и молчал.
Чжан вновь выступила против. Она утверждала, что наложницы и служанки пока еще не смогут воспользоваться свободой. Если освободить их и предоставить самим себе, их вновь развратят и сделают рабынями. Чжан предлагала дать освобожденным женщинам образование за счет государства и научить их работать, а затем предоставить им право жить, как им захочется. Все признали это предложение правильным, и никто не возражал.
Однако вопрос, следует ли освобождать вдов и каким принципом руководствоваться в отношении служанок и наложниц, снова вызвал разногласия. Ху Гогуан всеми силами ратовал за освобождение вдов, мотивируя это тем, что так будет нанесен удар старой феодальной идеологии.
Спор продолжался долго. Когда все устали, приняли следующее решение:
«Освободить всех служанок; с наложницами старше сорока лет поступать в соответствии с их желанием; освободить всех монахинь; с престарелыми поступать в соответствии с их волей; освободить всех бездетных вдов моложе тридцати лет; с остальными поступать по их усмотрению».
Кроме того, постановили:
«Обязать женский отдел совместно с женским союзом в недельный срок провести обследование. Поместить служанок, наложниц и монахинь в Дом освобожденных женщин».