Фан Лолань и Чэнь Чжун в изумлении качали головой. Им было стыдно.
— Его деятельность после проникновения в партийный комитет, — продолжал Ли Кэ, — фактически была подлой игрой, которую он вел ради своих личных выгод, прикрываясь маской революционности. Самое отвратительное то, что он хотел установить влияние в профсоюзе рабочих и в крестьянском союзе и превратить их в опору для своих преступлений. Этот человек коварен и искусно маскировался. Не удивительно, что он так ловко вас обманывал.
— Он не только искусно маскировался, но и умел ловить удобный момент, — заметил Фан Лолань. — Помнится, во время волнений приказчиков он выступал очень решительно, нажил на этом политический капитал и таким путем пролез в партийный комитет. Теперь ясно, что, когда наша позиция в вопросе о приказчиках была шаткой, Ху Гогуан использовал благоприятный случай для спекуляции.
Фан Лолань словно терзался раскаянием.
— Мягкость, конечно, не годится, но и излишняя твердость вредна делу, — проговорил Чэнь Чжун. — Ху Гогуан — примазавшийся элемент. Это абсолютно ясно. Но такие, как Линь Бупин, по-видимому, страдают пороком чрезмерной твердости.
Ли Кэ засмеялся. На его неподвижном лице можно было прочесть несогласие. Он смотрел на Фан Лоланя, видимо ожидая, будет ли тот еще говорить.
— Нельзя применять только мягкость или твердость. Иногда следует использовать и то и другое, — вновь заговорил Ли Кэ, заметив, что Фан Лолань слегка кивнул головой. — Во всех недавних событиях вам не хватало ясного понимания дела, быстроты и решительности. Мягкость и твердость вы не применяли надлежащим образом. Иногда вам казалось, что вы действуете мягко, на самом же деле у вас просто не было ясности в данном вопросе и смелости. Но и твердость являлась следствием непонимания обстановки и действий вслепую. Поэтому вся работа проводилась наобум, а не продуманно. Отныне необходимо прежде всего уяснить себе обстановку. Однако в вопросах, для решения которых условия еще не созрели, можно проявить мягкость, но отнюдь нельзя о них забывать.
Ли Кэ говорил холодно и отвлеченно, видимо считая свои рассуждения очень важными.
Однако малоинтересные высказывания о «понимании», «мягкости и твердости» испортили настроение Фану и Чэню, и разговор постепенно иссяк. Чэнь Чжун даже позабыл задать вопрос о политике провинциальных властей, давно вертевшийся у него на языке.
Так как время было позднее, Чэнь Чжун и Фан Лолань оставили низкорослого особоуполномоченного. По дороге Чэнь Чжун тихо проговорил:
— Этот уполномоченный намного строже прошлого, но чересчур заносчив. Он считает, что наша работа никуда не годится, и критикует нас за непонимание обстановки, словно мы какие-нибудь деревенские старички и даже не понимаем значения революции и учения партии.
Фан Лолань задумчиво кивнул и промолчал.
Однако вскоре «непонимание» проявилось на практике. Ху Гогуан благополучно разгуливал на свободе и настраивал приказчиков против Ли Кэ. Профсоюз приказчиков неожиданно выступил с заявлением, где спрашивал в резкой форме, в чем виноват Ху Гогуан. Уездный комитет партии опубликовал доклад Ли Кэ о Ху Гогуане. Но профсоюз приказчиков вновь созвал собрание и потребовал, чтобы Ли Кэ пришел разъяснить сомнительные места в докладе.
За полчаса до собрания Линь Цзычун, услышав неприятную новость, пришел к Ли Кэ и стал убеждать его никуда не ходить.
— Приглашая тебе сегодня прийти дать пояснения, они просто-напросто заманивают тебя и хотят разделаться с тобой силой, — говорил Линь Цзычун очень серьезно, и даже голос его изменился, будто величайшая опасность была уже рядом.
Ли Кэ холодно покачал головой, неторопливо одевая свой серый френч.
— Это совершеннейшая правда, — продолжал Линь Цзычун.
— Да откуда ты узнал подобную нелепость?
— Мне сообщила Сунь Уян. У нее сведения из достоверных источников. Сообщения Сунь Уян всегда верны. Ты бы видел, как она растеряна!
— Если даже есть опасность, я должен идти.
— Можешь под предлогом занятости послать к ним на собрание кого-нибудь другого.
— Нельзя! Приказчики и так глубоко заблуждаются насчет Ху Гогуана. Я хочу пойти и рассказать им все.
— Сегодня не ходи, а в какой-нибудь день пригласи их руководителей и побеседуй с ними в комитете партии.
Ли Кэ твердо покачал головой, взглянул на часы и, не торопясь, надел фуражку.
— Раз уж ты непременно хочешь идти, — в отчаянье проговорил со вздохом Линь Цзычун, — ты должен взять с собой охрану!
— Может быть, прихватить с собой еще целый отряд? Не беспокойся, — улыбнулся Ли Кэ и спокойно ушел.
Линь Цзычун растерянно потоптался на месте. Решительное, хладнокровное лицо Ли Кэ все еще стояло перед его глазами. Постепенно к Линь Цзычуну вернулось спокойствие, и он подумал, что вряд ли сообщение Сунь Уян верно, а может быть, он не так понял. Он очень спешил и, услышав, как Сунь Уян сказала: «Они хотят избить Ли Кэ», — тотчас убежал. Быть может, она хотела добавить еще что-нибудь.
Линь Цзычун засмеялся, и, так как у него не было особых дел, он отправился в женский союз, думая найти Сунь Уян и подробно порасспросить ее обо всем.
Ветра не было, и солнце нещадно палило. На маленьких уличках было душно и жарко, как в парильне.
Линь Цзычун быстро шагал, держась теневой стороны. Проходя мимо ворот с прибитым на них матерчатым плакатом, он услыхал доносившийся оттуда очень знакомый мужской голос. Ему показалось, что это голос Ху Гогуана.
Линь Цзычун остановился, желая еще раз послушать, но теперь раздавался лишь нежный женский смех, а затем все затихло.
С большим трудом Линь Цзычун дошел до женского союза, но Сунь Уян там не оказалось. По обыкновению, на двери была приколота записка: «Ушла в комитет партии».
Линь Цзычун был весь в поту. Он не мог идти дальше. Усевшись в гостиной, он принялся просматривать газеты, ожидая возвращения Сунь Уян.
Линь Цзычун перелистал три старых газеты, подходил дважды к телефону, по которому неизвестно откуда вызывали Сунь Уян, и, увидев, что солнце уже склонилось к западу, решил уйти. Но тут как раз вернулась Сунь Уян.
— Браво. Ты здесь спокойно прохлаждаешься, а Ли Кэ избит! — в упор бросила она.
Линь Цзычун вскочил.
— Правда? Не надо шутить, — сказал он.
— Хорошо, если бы это была шутка. Пойди сам погляди, — серьезно ответила Сунь Уян, и Линь Цзычун не мог не поверить.
Он сразу же спросил:
— Как избит?! Тяжело ли ранен? Где он сейчас?
Сунь Уян торопливо ответила:
— Не успел он и слова сказать, как на него набросились. Вероятно, ему сильно досталось. Пойди, погляди!
— А где он?
— Все еще на старом месте, в своей комнате. Извини меня, я тебя оставлю. Я хочу переодеться и умыться.
Посмотрев вслед удаляющейся Сунь Уян и заметив, как она лениво потягивается, Линь Цзычун почувствовал сомнение. Почему она так поспешно ушла? Вероятно, вся эта история с избиением от начала до конца сочинена ею, чтобы подурачить его.
Он вновь отправился к Сунь Уян, но дверь была заперта и она не соглашалась ее открыть.
Придя в комитет партии, Линь Цзычун узнал, что Сунь Уян его не обманывала. Вряд ли Ли Кэ мог поправиться раньше чем через десять дней. Линь Цзычун сетовал, что его уговоры не подействовали, но раненый Ли Кэ покачал головой:
— Это хорошо, что меня избили. Теперь народ сможет отчетливо разглядеть, что за человек Ху Гогуан. Меня били немногие. Большинство людей помогало мне, защищало меня. Иначе я, пожалуй, распрощался бы с жизнью.
— На тебя накинулись, не дав сказать и слова? Ты так ничего им и не разъяснил?
— Я успел лишь произнести: «Граждане! Товарищи!» — и меня ударили. Я ничего не растолковал им, однако мое ранение является самым лучшим разъяснением.
Рассуждения Ли Кэ, может быть, и имели резон, но избиение его явилось первым звеном в цепи реакционного заговора.
Линь Цзычун внес в партийный комитет предложение провести реорганизацию профсоюза приказчиков, найти и наказать организаторов избиения. Однако Чэнь Чжун и другие, боясь вызвать ответное возмущение и усилить беспорядки, выпустили для видимости лишь воззвание, проникнутое возмущением.
Во второй половине дня в городке появилось с десяток молодых людей, одетых в военную форму, выглядевших очень устало. Переночевав в городке, они спешно отправились в провинциальный центр.
Сразу же из чайной «Цинфэнгэ» поползли страшные слухи. Знаток новостей Лу Мую рассказывал, что армия, выступающая против провинциального правительства[34], спускается по реке и через три-четыре дня будет здесь. Тогда все, кто прислан центром, будут арестованы и расстреляны.
Многие смекнули, что во всем городке только раненый Ли Кэ является уполномоченным провинции.
Но были и другие известия. Их сообщал гадатель, пришедший из пригорода Усинцяо. Округлив глаза, он холодно говорил:
— О, людей, которым грозит смерть, много! Будут убиты стриженые женщины. Мужчины, одетые в синее или желтое, тоже умрут. И те, кто вооружен копьями, погибнут. Все, кто состоит в рабочем или крестьянском союзе, будут казнены! Я своими глазами все видел. Будут убивать, убивать! Реки превратятся в потоки крови! Поистине, красной станет земля, которую освещает белое солнце на голубом небе.
Слова гадальщика на следующее утро превратились в маленькие записки, неизвестно когда и кем расклеенные по улицам. Это были квадратные бумажки, исписанные словами наподобие: «Вы… раньше… все погибнете, раскаиваться поздно».
В полдень по городку разбрасывались также прокламации. Обстановка с каждым часом становилась все более напряженной.
Вечером, после чрезвычайного совещания, профсоюз рабочих и крестьянский союз приказали пикетчикам выставить дозоры на важнейших улицах и попросили полицейское управление арестовать хулиганов, которые распространяли листовки. Наступило, видимо, равновесие сил.
Ли Кэ знал об этих событиях и пригласил Фан Лоланя и Чэнь Чжуна побеседовать.