В дневнике я нашел две фотографии: юноши и девушки. Юноша — наверно, часто упоминаемый в дневнике К., а девушка — Пин, друг К. и однокашница автора записей. Книжечка в изящном переплете из набивного ситца, между страницами — засушенные лепестки розы: девушка, видимо, очень дорожила своим дневником.
Все записи датированы, имена сокращены или зашифрованы. Почерк то каллиграфически четкий, то небрежный. Помарок в тексте нет, лишь в трех местах почему-то встречаются пропуски. В одном месте чернила расплылись, видимо, от слез. И хотя некоторые иероглифы невозможно прочесть, смысл ясен. Поэтому я решил опубликовать дневник в том виде, в каком я его нашел.
Увы! Безбрежное море жизни кишит оборотнями и дьяволами, и молодые люди не в силах противостоять их злым чарам. Это причиняет им невыразимые страдания, но они молчат, затаив жгучую ненависть.
Я рискую опубликовать дневник неизвестного автора исключительно для того, чтобы наши общественные деятели, которых по-настоящему волнует судьба молодежи, знали, как тяжко ей приходится: жизненные лишения и невозможность учиться усугубляются еще и моральными муками.
Прошу автора быть снисходительной к моей бесцеремонности, если же, к несчастью, ее уже нет в живых, желаю ее душе полного успокоения.
Я привел записи в порядок, переписал начисто и думаю, что настало время их опубликовать. Озаглавил я их словом «Распад». Пожалуй, оно достаточно точно характеризует все то, что пришлось пережить автору.
М а о Д у н ь
Лето 1941 года, г. Сянган
15 сентября
Трудно передать, как я страдаю, но некому рассказать об этом. Так хочется излить душу, но не с кем поделиться.
Прошлое причиняет невыносимые муки, я не в силах забыть его. Воспоминания, словно змеи, жалят в самое сердце, от них можно сойти с ума.
И все же во мне еще живет надежда! О, как я презираю себя за это! Иногда я даже позволяю себе мечтать. Вновь вижу я рядом с собой близкого человека, мы, как прежде, понимаем друг друга и счастливо улыбаемся. В такие минуты я верю, будто все вдруг изменилось, будто прежняя я умерла, а разговаривает и улыбается теперь совсем другая — та, что вновь родилась в сиянии солнечного дня. Порою мне даже кажется, что и работа мне по душе.
Как смею я предаваться подобным мечтам? Зачем стремлюсь к несбыточному? Разве можно вырваться из заколдованного круга, в который я попала?
Неужели сегодня пятнадцатое сентября? Погода прекрасная, к тому же нет воздушной тревоги. С утра пошла в управление и на веранде столкнулась с Жун. Разряженная пестро, как мотылек, она прохаживалась под руку с М. Пусть наряжается, пусть флиртует, я бы и не посмотрела на нее. Но эта девчонка встретила меня презрительной усмешкой и сказала какую-то колкость.
Я не стерпела:
— Смотреть на тебя противно, кошка мартовская! От одного твоего вида мутит! Хоть бы в зеркало на себя поглядела!
Тут Жун словно взбесилась. Бросилась ко мне и хотела вцепиться в волосы, но я с такой силой толкнула ее, что у меня лопнул халат. Жун затопала ногами и стала орать, что пожалуется начальнику. Вот так испугала! Ну и пусть жалуется! Разве я не испытала уже все, что можно испытать? Но М. меня возмутил. Он стоял в стороне, словно это его не касалось, и ухмылялся. Меня он совершенно не интересует, и это ему хорошо известно, но Жун буквально ходит за ним по пятам, совсем голову потеряла, а он спокойно смотрит, как мы деремся, и еще посмеивается. Что за мужчина! Бедняжка Жун! Мне даже стало жаль ее.
Я повернулась и пошла к начальнику отдела отпрашиваться.
Все, наверно, считали, что я ушла из-за скандала. Чепуха! Дело вовсе не в этом! Я взглянула на настенный календарь, висевший в управлении, и тут только сообразила, что сегодня пятнадцатое сентября! Я должна была спокойно провести этот день, мой день!
Просто не верится, что сегодня пятнадцатое сентября! Такая прекрасная погода! Даже досадно!
В моей жизни пятнадцатое сентября всегда было мрачным и страшным.
Двадцать четыре года назад в этот день моя мать произвела на свет маленькое существо. С тех пор как я себя помню, я ни разу не видела, чтобы мать улыбалась. Мачеха, такая же мерзкая, как Жун, и отец — ничуть не лучше этого М. — всю жизнь ее изводили. А я сколько страдала! Но теперь душа моя окаменела; я не могу ни радоваться, ни страдать.
Год назад в этот же день я сама произвела на свет маленькое жалкое существо. Где оно сейчас? В этом мире или в мире ином? Не знаю!
Откуда мне знать? После того рокового шага я и не пыталась ничего выяснять. Да, пожалуй, и не попытаюсь. Зачем? Я похоронила это крохотное созданье в глубине своего сердца, пусть же оно останется вечной тайной и в минуты одиночества терзает мое разбитое сердце!
Всякий раз, как я мысленно возвращаюсь к тем временам, каждая клетка моего тела переполняется ненавистью. Меня сжигает огонь мести. Этот человек был первым негодяем, первым трусом и ханжой, который вошел в мою жизнь после разрыва с Чжао. Помню, это случилось вскоре после 7 июля[36]. Изобразив скорбь на лице, он рассказывал об обрушившихся на него несчастьях. Он давно все решил, все подготовил, но продолжал притворяться, будто ему «случайно пришла в голову мысль о таком исходе», просил «все обсудить не торопясь». Он, конечно, считал меня, как и всех женщин, глупой бабой. Но мне достаточно было бы всего лишь нескольких слов, чтобы разоблачить этого мерзавца. Однако я решила по-другому: каждый из нас пойдет своим путем. Выслушав до конца его болтовню, я спокойно ответила:
— Что тут обсуждать? Как тебе удобно, так и поступай. С какой стати ты должен мучиться из-за меня? Верно? Я устала и душой, и телом, мне все безразлично. Желаю тебе счастья, я не смогу разделить его с тобой.
Он оторопело уставился на меня и долго молчал, не зная, что ответить. Глупец! Где ему было разгадать мои намерения! Он струсил, но я прекрасно знала, какая волна радости поднялась в его душе. Ведь я оказалась такой «уступчивой», так легко было меня обмануть. Прошло довольно много времени, прежде чем он, криво улыбаясь, промямлил:
— Я очень беспокоюсь, здесь все для тебя чужое — и люди, и город, а ты ждешь ребенка. Не уговаривай меня, я все равно буду тревожиться. К тому же…
— Ладно, хватит! Можешь не волноваться! — перебила я его, не в силах выслушивать подобные излияния. От его тупости и лицемерия тошнило. А он продолжал считать меня круглой дурой. Смешно!
— Как только приеду в Чанша, раздобуду денег и вышлю тебе. — Он старался говорить искренне, но я в ответ не проронила ни звука. Неужели он ожидал благодарности?
— Вот ты родишь, пройдет какой-нибудь месяц, дела мои уладятся, и я пришлю за тобой человека, — с жаром произнес он, но только дурак мог поверить ему!
Не прошло и часа после его ухода, как я обнаружила, что он не только лицемер и тупица, но и бесчестный негодяй. Он унес все деньги, прихватил золотое кольцо и все мои более или менее приличные платья! Хорош «передовой» деятель! Бросить женщину, да еще обворовать ее! Я легко могла добраться до вокзала, поезд еще не ушел, и поднять там скандал. Но к чему устраивать спектакль на потеху зевакам? Кто посочувствует мне? Люди, знавшие мою историю, лишь равнодушно сказали бы сама во всем виновата! Зачем, подобно другим женщинам, давать пищу для сплетен? Я не раскаиваюсь в том, что жила словно в тумане, у меня хватит сил вынести все. Предстоящие испытания не пугают меня. И я найду в себе мужество вынести все молча! Я…
— Я — не такая, как все женщины!
Можно было бы, конечно, обратиться к кому-нибудь за помощью. В Хэньяне работал учителем один мой однокашник, в Гуйяне тоже было несколько «приятелей», но я не хотела. Терпеть не могу, когда меня жалеют. Буду действовать по-другому.
И я решилась на отчаянный шаг.
Но за день до родов из церкви, которая была неподалеку от больницы, донеслись звуки торжественного песнопения, глаза ласкал мягкий свет лампы, и я расчувствовалась.
«Надо во что бы то ни стало сохранить эту маленькую жизнь, — думала я. — Если родится мальчик, я научу его уважать женщин, если — девочка, вкушу ей ненависть к мужчинам и расскажу, как надо поступать с негодяями». Я снова превратилась в идеалистку.
Особенно я разволновалась на второй день после родов, когда сестра внесла малютку и положила его около меня. Хотя это был мальчик, а я мечтала о дочери, я крепко прижала его к груди, словно боялась потерять. В тот момент для меня перестал существовать весь мир: остались только я и он — мой мальчик! Ведь я все потеряла в жизни! Мои слезы капнули ему на щечку, и он, словно ощутив это, вдруг коснулся ручонкой своего лица. Я дала ему грудь, закрыла глаза и погрузилась в блаженство.
Вдруг мне показалось, будто я слышу злобный смех, и волосы у меня встали дыбом: «Отец ребенка — он! Самый подлый и низкий из всех, кого я когда-либо встречала. Я никогда не смогу его простить!»
Но что поделаешь, ведь так оно и было! Каждый раз, глядя на своего ребенка, я возвращалась к этим тяжелым воспоминаниям, содрогалась от ненависти и еще сильнее терзалась. Я пыталась быть снисходительной, найти хоть что-нибудь хорошее в его отце — этом негодяе! Все напрасно. Ведь уже в самом начале он был неискренним. Я знала, чего он добивается, но я, зачем я согласилась? Видит небо, я не лгу! Так неужели именно за это я и должна страдать?
Пусть так, я ни в чем не раскаиваюсь, ничего не боюсь!
Вначале сердце мое разрывалось от горя. Мне даже казалось, будто я слышу, как оно мечется в груди. Но когда ребенку пошла третья неделя, я решила, что медлить больше нельзя. Однажды, когда сестра пришла измерять температуру, я сказала ей:
— Мне необходимо разыскать одного друга, это займет часа три. Вы не будете возражать? Присмотрите, пожалуйста, за ребенком. Я его накормила. Если он заплачет, дайте ему немного рисового отвара.
Последний раз кормила я своего ребенка. И он, будто предчувствуя это, жадно сосал, а когда я пыталась отнять его от груди — заливался слезами. Так было мне горько, но решения своего я не изменила. Вдруг из самых далеких уголков памяти всплыла фраза: «Из тысячи плохих дней один непременно бывает хорошим. Мы расстаемся навсегда, но я надеюсь, что когда-нибудь, когда ты будешь счастлива, ты вспомнишь хоть раз наш с тобой счастливый день!» Чьи же это слова? Только теперь я поняла их истинный смысл. Наконец я вспомнила, что это сказал Чжао. Я презирала его тогда за то, что у него нет мужества!