Я с тоской взглянула на ребенка и осторожно положила его на кровать. Потом склонилась над ним, нежно поцеловала и, медленно выпрямившись, прижала руки к груди. Вдруг я вспомнила, что еще не дала ему имени! «Маленький Чжао, я назову его — маленький Чжао!» — вырвалось у меня со вздохом.
Почему бы не назвать его так? Ведь это имя напоминает мне об одной из страниц моей жизни. Прав был Чжао, когда говорил, что из тысячи дней всегда бывает один хороший. За год нашего знакомства мы знали много печальных дней, но один все же был счастливым. Увы! Этот день невозможно вернуть. Да, я никогда больше не увижу моего ребенка.
Я еще раз взглянула на маленького Чжао, взяла узелок, который заранее приготовила, и вышла из палаты. Во дворе я столкнулась с медсестрой, ничего не сказала ей, только кивнула, указала пальцем на свою палату и выбежала со двора. В эту минуту я навсегда потеряла своего ребенка!
Кажется, будто все это произошло лишь вчера.
Я задолжала больнице более двухсот юаней, но оставила им сына. Неужели мой маленький Чжао не стоит этих денег? Представляю, как меня ругали там: и низкой женщиной, и бессердечной матерью. Низкая женщина — я? Нет, тысячу раз нет! Бессердечная мать? Только я могу так думать о себе, но люди не имеют на это никакого права!
Я не похожа на других женщин, но знаю, что я такая же мать, как другие!
Я могла, разумеется, прибегнуть и к испытанному способу. Написать длинное слезное письмо и спрятать его на груди у ребенка. Можно было сочинить целую историю.
Я, мол, беженка из дальних мест, растеряла всех родных. И вот сейчас отрываю от себя кусочек своей плоти и отправляюсь в дальний путь на поиски мужа. Меня ждут переходы через горы и пропасти. Брать с собой ребенка — значит увеличивать и без того огромные трудности. Мне остается лишь одно: просить позаботиться о нем — месяца три, самое большее — полгода. К тому времени я раздобуду денег и приеду за ним. И все в таком духе. В общем, я могла оправдаться перед людьми и в то же время развязать себе руки. Но с какой стати я должна была превращать трагедию в пошлую мелодраму? И потом, чем могла я подкрепить свои обещания? Задолжать людям деньги, бросить собственного ребенка да еще сохранить о себе хорошее мнение было бы поистине «благородно», но я не пала еще так низко!
Если бы какой-нибудь добрый человек воспитал маленького Чжао и, когда он вырастет, показал бы ему это лживое письмо, мой сын поверил бы, что я — святая, непорочная женщина. Смешно! Правда? Бросить ребенка на произвол судьбы и стремиться занять в его неискушенном сердце какое-то место! Есть такие «герои», но я еще не до конца потеряла совесть.
Даже если бы у меня появилась возможность взять сына к себе, я все равно не смогла бы как следует воспитать его, потому что не знаю, смогу ли порвать с ненавистной мне средой. А допустить, чтобы сын видел, как я веду двойную игру, было бы преступлением.
Но главное то, что я еще не рассчиталась с моими заклятыми врагами, всеми этими подлецами и негодяями. А для этого я должна быть совершенно свободна.
Теперь я наконец поняла, кому должна мстить!
19 сентября
Вчера была годовщина вторжения японских войск в Маньчжурию[37]. С самого утра получила приказ отправиться в район Е. Мне было сказано, за кого я должна себя выдавать там. В мою задачу входило: во-первых, взять на заметку самых активных, во-вторых, выяснить, как они между собой связаны, и, наконец, установить за кем-нибудь из них слежку.
Туда же направили Жун, разумеется, не предупредив меня, но эта дура, не помня себя от радости, так вызывающе взглянула на меня и так нагло ухмыльнулась, что я сразу обо всем догадалась и тут же попыталась ее «прощупать».
— Знаешь, Жун, дружба дружбой, а служба службой, давай не будем ссориться.
От изумления Жун не сразу нашлась что ответить. А я продолжала:
— И потом, если говорить о наших личных отношениях, то я перед тобой совсем не виновата, ты сама была не права в тот день.
Жун изменилась в лице, но все же с улыбкой ответила:
— О чем это ты? Ничего не понимаю! — и моментально скрылась в управлении.
Это подтвердило мои догадки. Не зря она так нагло посмотрела на меня.
Что эта дрянь замышляет? Уж не решила ли она воспользоваться случаем, чтобы отомстить мне за тот злополучный день? Или же М. наговорил обо мне всякие пакости, решив сделать ей приятное? Во всяком случае, надо быть осторожной. Здесь люди часто за улыбкой прячут нож, заманят на крышу — и уберут лестницу, словом, используют любые методы. Не заметишь, как попадешь в ловушку. Стоит хоть на секунду ослабить волю — и ты пропал.
Нечего успокаивать себя тем, что Жун глупа. За спиной таких тупиц всегда стоит человек, который направляет их действия.
Клубок сомнений стал постепенно распутываться лишь после того, как я приступила к выполнению задания. Я обнаружила, что Жун ни на минуту не выпускает меня из поля зрения. Она просто следит за мной. Значит, для этого ее сюда направили! Ладно же!
Нет ничего особенного в том, что за мной следят, — следят за всеми. Но почему именно Жун? Хотя использовать Жун против меня — не так уж плохо. Но до чего же она глупа! Ходит за мной по пятам, подслушивает и думает, что я ничего не замечаю. Не понимает, что не все такие тупицы, как она!
Сначала я собиралась выполнить задание кое-как, лишь бы настрочить рапорт. Но, обнаружив, что эта девчонка шпионит за мной, передумала. Притворилась, будто я ничего не замечаю, и делала все, чтобы сбить ее с толку. Я не забыла, что мне приказано установить за кем-нибудь слежку. Почему бы не воспользоваться этим и не поймать эту дуру на крючок? Возможно, Жун действительно поручили следить за мной, но ей могли ничего не сказать о моем задании. Ну, моя глупышка, я постараюсь, чтобы у тебя было достаточно материала для рапорта. Есть тут один юноша, который хочет поближе познакомиться со мной. Вот я и сделаю его своим «объектом».
Ему лет двадцать с небольшим, произношение у него северное. Он подошел ко мне и, краснея, спросил, где я работаю. Я что-то выдумала, но не стала интересоваться, чем занимается он. Мы обменялись несколькими общими фразами, и тут я нарочно понизила голос, чтобы привлечь внимание Жун. Эта тупица заволновалась и, притворившись, будто смотрит в небо, стала медленно приближаться к нам. Тут я увлекла моего нового знакомого в сторону и тихо, но так, чтобы Жун слышала, сказала:
— У меня очень опасная работа, в любой момент можно провалиться.
— А… ты… — Юноша с изумлением смотрел на меня, не понимая, почему вдруг я произнесла эту бессмысленную фразу. — Ты… о какой… работе говоришь?
Я улыбнулась, ничего не ответила и покосилась на Жун.
Кажется, мой знакомый начал кое о чем догадываться, но в это время Жун подошла к нам с другой стороны. Я дернула молодого человека за край куртки и отошла на несколько шагов в сторону. Когда я обернулась, он стоял рядом. Я наклонилась к самому его уху и шепнула:
— Видишь ту женщину?
Он удивленно вскинул брови, но тут же лицо его приняло прежнее выражение.
Я нарисовала на ладони иероглиф и шепнула при этом:
— Она… это самое!
— А-а! — Молодой человек, видно, струсил (не знаю только, кого из нас он испугался). Потом вдруг резко повернулся и пошел прямо навстречу Жун. Поравнявшись с ней, он окинул ее взглядом, а потом еще оглянулся. Я не ожидала он него подобной выходки и слегка растерялась…
Это было чересчур демонстративно. Если Жун сообразит, в чем дело, — я пропала.
Пройдясь несколько раз вдоль улицы, я снова подошла к молодому человеку и сказала:
— Разве можно поступать так неосторожно? Она могла запомнить тебя.
Он ничего не ответил, лишь улыбнулся. Почему, я не поняла, но нетрудно было догадаться, что мой новый знакомый не робкого десятка. Мне не хотелось вести с ним пустой разговор и кокетничать. Поэтому я прямо спросила:
— Где мы можем встретиться? Я хотела бы поговорить с тобой.
— Я часто бываю в клубе «Общества C—S», — равнодушно ответил он, — просматриваю там газеты.
Возвращаясь домой, я снова и снова вспоминала каждое его движение, каждое слово и постепенно нарисовала себе его образ. Странно, но мне казалось, будто этот образ давно живет в моем сердце и навсегда останется в нем.
Между тем надо было писать рапорт. Два противоречивых чувства боролись в моей душе: сообщать начальству об этом человеке или не сообщать? Но ведь Жун непременно захочет показать, что она «не подкачала», и приукрасит все, что видела. Поэтому я решила все же упомянуть о моем новом знакомом, но несколько исказила факты. Зачем? Я и сама не знаю. Какое-то непонятное чувство заставило меня поступить именно так.
Но не успела я отправить рапорт, как сейчас же раскаялась. А если мне прикажут «охотиться» за ним, что тогда я буду делать? О, небо! Меня совсем не беспокоит то, что я так неосторожна. Волнует меня другое: как бы иллюзии не заполнили пустоту в моем сердце. Я не хочу связывать себе руки. Как все это странно! Не правда ли?
Чувствую, что на меня надвигаются новые беды.
Уж не испугалась ли я? Нет! Что может испугать человека с искалеченной душой?
Правда, теперь на карту поставлена еще одна судьба, но не в моих силах что-либо изменить.
22 сентября
Пожалуй, Жун уже состряпала свое донесение. Точно ничего не знаю, но чувствую, что это так. Нетрудно представить себе, как она там все расписала. Я хорошо знаю такого сорта людей, они готовы навредить каждому.
Атмосфера все сильнее и сильнее накаляется. Против меня начался настоящий поход, затеваются интриги.
За спиной Жун, безусловно, кто-то стоит, но кто? Уж не М. ли? Рассуждая здраво, у него нет оснований пакостить мне. Но для таких, как М., логики не существует. В свое время я отвергла его ухаживания, но не оскорбила его, а, напротив, была очень деликатна. Я сказала ему: «Представь себе, что я соглашусь и обо всем узнает эта дрянь Л. Я не боюсь ее, но тебе она может навредить. К тому же Чэнь давно посматривает на меня маслеными глазками. Так что и я не в лучшем положении. Давай повременим».