Я кивнула головой и усмехнулась. Почему, интересно, она так растерялась?
Шуньин задумалась на минуту, затем продолжала:
— Здесь все так дорого, такое все скверное. Не жизнь, а мучение. Чашечка кофе стоит два юаня. Да и что за кофе! Настоящая бурда! В общем, тут куда хуже, чем в Шанхае; нет ни удобств, ни комфорта. Ехала бы ты в Шанхай. И Сицян там. Почему бы тебе не попросить перевода? Всегда можно что-нибудь придумать. Думаешь, работу там не найдешь? Еще получше твоей. Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Сицян — ты ведь хорошо помнишь его, — так вот, мне кажется, что его связь с «той стороной», вероятно, и есть его особое задание, верно?.. Но это лишь мое предположение, а ты что думаешь?
Я улыбнулась и ничего не ответила. Неужели из всего того, что я ей сейчас наговорила, Шуньин сделала такие далеко идущие выводы? Интересно, зачем она уговаривает меня ехать в Шанхай? А может быть, просто так?
Началась воздушная тревога. Шуньин быстро вскочила на ноги, подбежала к окну и, выглянув наружу, запричитала:
— Вот беда! Вот беда! Ничего отсюда не видно. Сколько там вывесили красных шаров?[38] Тут, наверно, очень опасно.
— Пустяки! — Я лениво поднялась со стула. — Тебе далеко? Тогда спускайся в убежище.
Но Шуньин помедлила немного и быстро направилась к выходу, оставив мне свой адрес.
Отбой дали только после часа дня. Я просидела в убежище целых два часа. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты потные лица, застывшие в страхе глаза. Люди болтали о чем угодно. Я сидела в неосвещенном углу, обхватив голову руками, и фразу за фразой вспоминала наш разговор с Шуньин. Какой очередной удар мне готовят? Надо принять контрмеры, а главное — не выпускать из рук инициативы. Я чувствовала, как пылает мое лицо, как тяжело стучит кровь в висках.
Вдруг у самого входа кто-то крикнул: «Зенитки бьют!» Глухой шум в убежище мгновенно стих, слышно было лишь тяжелое, прерывистое дыхание людей. Я почувствовала, как по всему телу волной разливается одиночество.
«Одна бомба, — с тоской подумала я, — и всему конец. Что же, это не так плохо!»
Помню, когда я была маленькой, мать часто говорила, что жизнь — это спектакль.
В школе, да и позднее, мне приходилось слышать, что жизнь — это борьба.
А у меня что: борьба или спектакль?
Пожалуй, и то и другое. Но самое страшное, что ни борьбе этой, ни спектаклю конца не видно. Сражение сменяет сражение, картина — картину. Зачем мне все это? Разве несколько лет назад я не была чище, лучше! В то время меня не мучили угрызения совести, я, как и все порядочные люди, шла прямым путем. Но кому-то, видимо, это мешало, и меня, совсем еще юную и неопытную, соблазнами и угрозами толкнули на иной путь. Да еще говорили, что все это ради моей же пользы, чтобы «устроить» мою жизнь. Вот и «устроили».
И первый же подлец, с которым меня связала судьба, теперь…
Неужели настанет день, когда я смогу разоблачить его и с ним рассчитаться, отомстить за то, что, действуя подло и бесчестно, он сделал меня такой. Спасибо Шуньин за эту новость.
Если стоит еще жить на свете, то лишь для того, чтобы мстить!
Я вышла из убежища. Яркое сентябрьское солнце и легкий ветерок придали мне силы. Подумала — и решила прежде всего отправиться к М., чтобы выяснить обстановку. Тут нужны смелость и осторожность, как во время охоты на тигра. Думаю, что мне удастся справиться с ним, я знаю, чем его укротить.
Однако пришла я некстати. У М., кажется, был «тайный посетитель». Я догадалась об этом по выражению лица слуги и сразу же направилась к выходу. Однако у самых ворот услыхала: «Пожалуйста, входи!» Неужели «посетитель» решил воспользоваться моим приходом и ретировался? Мне почему-то казалось, что М. предвидел мой визит. Что ж, значит, сегодня из нашей встречи может получиться неплохой спектакль.
Так и есть. Не успела я войти, как М., ехидно улыбаясь, сказал:
— Сестрица, за эти несколько дней я соскучился и решил кое-кого пригласить, чтобы немного развлечься.
О! Он занял оборонительную позицию, чтобы потом перейти в наступление! Значит, остается одно: ринуться в атаку.
— Мне надо поговорить с тобой! — начала я с каменным выражением лица. — Распорядись, пожалуйста, чтобы хоть час никого не принимали.
М. ухмыльнулся:
— Целый час? А выдержишь ли ты, сестрица?
Я пропустила его слова мимо ушей, взяла со стола бутылку, налила себе в стакан лимонаду, отпила глоток и продолжала:
— Скажи, что плохого я тебе сделала, зачем ты травишь меня? Игра не стоит свеч. Сам подумай, кто я, в конце концов, такая? Но оставим это, я пришла мириться с тобой.
М. стоял, скрестив руки на груди, и молча улыбался.
— Подумай еще и о том, — продолжала я наступать, — в какой обстановке я живу все эти годы. Каких только чудес не насмотрелась, чего не испытала! Но никогда я не нарушала своего принципа: не мешать людям. Разумеется, если на меня нападают — приходится обороняться. Меня можно уничтожить, я не боюсь, но какой в этом смысл?
М. стоял в прежней позе, словно застыл на месте, но уже не улыбался. В глазах его загорелись хищные огоньки, словно у волка. Вдруг огоньки погасли, и М. ледяным тоном произнес:
— Эта тирада, кажется, обращена ко мне? Не надо так увлекаться, сестрица. Спокойнее, спокойнее!
— Да, разумеется, я обращаюсь к тебе, к кому же еще! — крикнула я. — К черту спокойствие! Я всю жизнь из-за него страдаю! — Надо было во что бы то ни стало вывести его из терпения.
М. холодно рассмеялся, потом, в бешенстве взглянув на меня, резко повернулся и направился к выходу. Это было слишком неожиданно, я едва не бросилась вдогонку, но он остановился, обернулся и, подойдя вплотную, свистящим шепотом произнес:
— Поступай как знаешь, посмотрим, насколько остры твои зубки!
Пугает! Мне стало смешно, и я улыбнулась, потому что хорошо знала, что за этими хвастливыми словами скрывается трусость. Значит, в этой войне нервов преимущество на моей стороне. Я слегка наклонила голову и с обворожительной улыбкой ответила:
— Насколько остры мои зубки? Этого тебе никогда не узнать. Кусаться я не собираюсь. Но молчать, как прежде, хоть ты и хвалишь меня за это, я не буду. Вот и все.
Он большими шагами ходил по комнате, но, услышав мою последнюю фразу, остановился и стиснул руки так, что хрустнули пальцы.
— Вот проклятая! Еще пугает! — пробормотал он.
— Нет! — быстро ответила я, повысив голос. — Не пугаю, а просто хочу выяснить, не можем ли мы договориться.
Словно не слыша моих слов, М. снова стал ходить взад и вперед по комнате. Вдруг он подошел ко мне сзади и крепко обнял за талию. Я вскочила со стула, а он грязно усмехнулся и сказал:
— Пожалуй, мы и в самом деле можем договориться.
Я поняла его гнусный намек. Мерзкий развратник! Я вырвалась от него и закричала:
— Нечего ломать комедию! — И тут вдруг заметила, что на спинке стула висит пистолет. Одним прыжком я очутилась возле стула, выхватила пистолет из кобуры, отступила на шаг и примирительно сказала:
— Надеюсь, не стоит объяснять, что я нахожусь во фронтовом районе при исполнении служебных обязанностей?
Такой поворот событий был для меня неожиданным, но другого выхода я не видела.
М., кажется, испугался, но стоял, по-прежнему скрестив руки на груди, слегка склонив голову, и пристально следил за каждым моим движением. Вид у него был совершенно растерянный.
В это время кто-то тихонько постучал. Я положила пистолет на стол и открыла дверь. Слуга доложил, что гость собирается уходить.
— У тебя дела, увидимся завтра, — проговорила я с улыбкой и не торопясь вышла из комнаты. Лишь очутившись на улице, я почувствовала, как бешено колотится у меня сердце.
Нет, я не собираюсь сдаваться. Но я просчиталась. Скорее верблюд пролезет сквозь игольное ушко, чем этот тип пойдет на мировую. Мне надо было выяснить, по чьей указке действует Жун. Теперь это совершенно ясно.
Но успокаиваться пока рано. В таких условиях человеку порядочному — не цинику, не предателю — трудно выжить. А я еще не пала до такой степени. Единственное, что у меня осталось, — острые зубы, но это слабое оружие.
1 октября
В последние дни обстановка, кажется, немного разрядилась. Жун вдруг стала относиться ко мне, словно к любимой родственнице. М. с того памятного дня меня не замечает, да и я не ищу с ним встреч. А Чэнь говорит, что ничего особенного не произошло, что у меня просто расшатались нервы.
Словом, все реагируют по-разному. Кстати говоря, Чэнь разыгрывает роль доброго посредника и делает вид, будто стремится помирить обе стороны. Неужели все это так просто? Чэнь говорит, что у меня расшатались нервы! Чудесно! Замечательно!
Три дня назад Чэнь, будто случайно, зашел ко мне и завел разговор о случившемся. Потом заметил, что Жун немного истерична, но характер у нее прямой, и в конце концов сказал, что лучше не связываться… Уж не собирается ли он, как отшельник, проповедовать уход от жизни? Забавно!
Я не удержалась и съязвила:
— Никогда бы не подумала, что секретарь Чэнь устал от мирской суеты и хочет стать отшельником. Хорошо, что несколько дней назад я не обратилась к вам за помощью, а то вы оказались бы в весьма затруднительном положении.
— Ничего подобного! — с достоинством ответил Чэнь. — Стремление мирным путем разрешить любой конфликт вовсе не противоречит моим жизненным принципам.
Я не торопилась с ответом, тогда он наклонился ко мне совсем близко, так, что его лоснящиеся щеки коснулись моих волос, и принялся с жаром убеждать меня:
— Сплетни — здесь дело обычное. Ничего особенного ведь не произошло, и незачем так распускать нервы. Делать вам нечего — вот и все. Я прекрасно знаю Жун и М. Но знаю и тебя. Ты человек более тонкий, однако каждому свойственно ошибаться.
От Чэня пахло отвратительными духами, и я, слегка отстранившись, с улыбкой сказала: