Знает ли К. о том, что я… о моих прежних отношениях с Чжао? Тоже неизвестно.
Почему он решил ничего не говорить, боится?
Не понимаю, ничего не понимаю! Просто голова кругом идет! О, небо! Разве я не сделала все возможное, чтобы найти его!
Почему именно это так интересует М.?.. Особенно настойчив он был последний раз. И тон его и сам вопрос почему-то вызвали у меня подозрения. А может быть, я права? Может быть, М. сам состряпал все эти материалы? Я знаю, чего он хочет: чтобы я бросилась ему в объятия. Но со мной не так-то легко справиться!
А может быть, все это не так? Тогда М. воспользуется моей неудачей и начнет распространять слухи о том, что я уклоняюсь от задания или же в память о прошлом помогла Чжао скрыться. Что ж, попытаюсь еще раз. Мне не за что ухватиться, и я никак не могу напасть на его след.
Снова и снова обдумываю наш разговор с М. и чувствую, что мое второе предположение верно по меньшей мере на восемьдесят процентов. Вот уж не думала, что когда-нибудь моя жизнь снова будет связана с Чжао! Как жестоко порой смеется судьба над человеком!
24 октября
Все утро хозяйка ругала старушку прислугу. Та повесила проветрить какую-то одежду, и ее тут же стащили. За последнее время воры совсем обнаглели. Чэня тоже обворовали. Он последними словами ругал полицейских, кричал, что они только и знают жрать да… Даже полицейское отделение не уберегли, воры побывали там два раза, а может быть, больше. Но что поделаешь! Цены на рис растут не по дням, а по часам, так что сами полицейские скоро начнут красть.
Погода хорошая, ясная, значит, будет воздушная тревога. Сегодня я чувствую себя бодрее. Однако стоит мне вспомнить о «десятидневном сроке», как тут же начинает сосать под ложечкой. Вовсе не потому, что я боюсь не успеть, в конце концов это дело такое же, как и все другие. И я с ним, конечно, справлюсь. Но я до сих пор еще не решила, разыскивать мне Чжао или нет.
Сегодня мне почему-то кажется, что я непременно найду его.
Вчера я думала совсем иначе.
Если приступы малярии не прекратятся, все разрешится само собой. Но, как назло, хинин — очень эффективное средство.
Что ж, чему быть, того не миновать. Во всяком случае, я уже наметила план действий.
Начну с К. и Шуньин: эта госпожа — бывший член комитета — мне очень подозрительна. К., безусловно, многое знает, но я никак не могу хоть что-нибудь выведать у него. Шуньин тоже кое-что известно, и она может оказаться мне полезной. Вряд ли она приехала из Шанхая лишь для того, чтобы разыскать своих бывших соучениц.
Неожиданно явился Ф. Пришлось быть вежливой и предложить ему посидеть.
Заметив, что он чем-то расстроен, я с улыбкой спросила:
— Кто тебя обидел? Мне ты можешь все рассказать, как старшей сестре.
Теперь стоило Ф. увидеть меня, как на лице у него появилось выражение тревоги. И с некоторого времени я усвоила в разговоре с ним грубовато-снисходительный тон, потом перешла на более интимный. Но сегодня, сама не знаю почему, голос мой звучал не совсем естественно.
Ф. попытался отделаться шуткой, но из этого ничего не вышло, и атмосфера стала еще более напряженной.
У меня и без того было мрачное настроение, но я не хотела этого показывать. Если Ф. обиделся, что я недостаточно откровенна с ним, все равно я не стану ничего объяснять. Чтобы уменьшить боль, которую я причинила ему, я молча ласково посмотрела на него.
— Пожалуй, мы не сможем больше так часто встречаться, — тихо сказал он, и на лице у него появилось выражение беспомощности.
От неожиданности я даже вздрогнула, но тут же постаралась улыбнуться.
— Меня перевели на другую работу, вчера был приказ…
— Ну… — Я вздохнула. — Куда же тебя переводят? Далеко?
— Нет. В район Н., час езды автобусом. Новая работа почти ничем не отличается от теперешней, думаю, что это просто интриги.
— Интриги? — Я растерялась.
— Да, я даже наверняка знаю. Боюсь, что одна из причин… — Он взглянул на меня, но тут же отвел глаза. — Словом, все из-за того, что мы с тобой… сблизились!
Я не могла сдержать улыбки.
— Странно! — Но серьезный вид Ф. заставил меня изменить тон. — Пусть болтают что угодно! Неужели я… В общем, это мое личное дело, никто не вправе вмешиваться.
— Да, но… — Глаза его, полные слез, встретились с моими. — Потому они и отыгрываются на мне, что боятся совать нос в твои дела.
Никогда не думала, что Ф. настолько наивен. Я улыбнулась, чтобы подбодрить его. Из-за своей нервозности, мягкого характера и какой-то детской беспомощности, которую он проявлял во всех случаях жизни, он постоянно чего-то боялся. Поэтому трудно было относиться к нему серьезно. Он вызывал лишь жалость, но не уважение. Я решила ничего больше не говорить ему и, с трудом подавляя в себе чувство скуки, старалась быть с ним как можно ласковее.
— Есть еще причина, это уж совсем возмутительно! — повысив голос, сказал Ф., потом замолчал и уже более спокойно спросил: — Да ты, наверное, знаешь?
Я покачала головой:
— Ничего я не знаю, я ведь болела.
— Ах да, ты болела! Впрочем, дело пустяковое. — То ли Ф. уже на все махнул рукой, то ли хотел показать, что это так, — во всяком случае, говорил он намного спокойнее: — Все получилось из-за денег. Добычу не поделили! Историю с Цэнем ты знаешь, так вот, недавно поймали еще с десяток таких. Они надували друг друга, а потом концы в воду. Я, разумеется, не считал, но говорят, что у них взяли что-то около ста тысяч. И все это начальство слопало в один присест. Нам даже объедков не досталось. Подумай, какое хамство! Но самое возмутительное произошло потом… — Ф. помолчал, затем, понизив голос, быстро заговорил: — Среди этих спекулянтов оказалось двое настоящих ловкачей — они договорились с нашими. У них — деньги, у наших — сила и власть. Ну и пошли дела. Я уже не говорю о взвинчивании цен, началась контрабанда: из оккупированных районов ввозят промышленные товары, а местную продукцию вывозят, — словом, идет настоящая торговля. Нового, конечно, в этом ничего нет. Несколько лет тому назад я насмотрелся на подобные вещи в другом городе. Но там все было по справедливости — каждому отдавали его долю. Я рассказал об этом нашим — и испортил все дело!..
В голосе Ф. звучала обида. Он, не отрываясь, смотрел на меня.
— Неужели они так прямо и сказали тебе обо всем?
— До этого еще не дошло. Но на второй день встречает меня Жун и поздравляет с будущим богатством; я испугался, что она имеет в виду? А еще через день, то есть вчера, — приказ о моем переводе. Разве это случайно? Думаю, что этим не кончится, они только и ждут случая, чтобы расправиться со мной…
— А может быть, ты ошибаешься. — Я хотела успокоить Ф., но его трусость вызывала презрение. — К тому же новая работа ничуть не хуже старой.
— Что ты! — упавшим голосом произнес он. — Ты знаешь, что в этом районе…
— Знаю, учебные заведения. Ну и что же? — Я с трудом сдерживала охватившее меня раздражение.
— В этом-то и дело! — вздохнул Ф. — Я однажды работал среди студентов. Это было ужасно!
Мне стало смешно:
— Что, слишком хорошие результаты или наоборот?
— Я не о том. Здесь трудность особого рода — не знаешь, как писать рапорт. Говоря строго, кроме членов гоминьдана и молодежной организации, все студенты в той или иной степени настроены оппозиционно. Даже сами гоминьдановцы, не считая работников аппарата, которых очень мало, вызывают известные подозрения. В действительности же студенты — народ хороший, чистосердечный, только беспокойный. Однако начальство требует донесений, вот и не знаешь, что делать! Написать, что они лояльны, нельзя, что не лояльны — будет несправедливо.
Ф. сокрушенно покачал головой и вздохнул. Он сидел, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, и виновато смотрел на меня, словно моля о снисхождении.
Я вспомнила свои студенческие годы. Конечно, Ф. своим поведением может вывести из терпения кого угодно, но хорошо, что в нем еще хоть сохранилась человечность. Мне стало жаль его, и я спросила:
— Что же ты собираешься делать? Твой опыт…
— Мой опыт, — перебил меня Ф., — подсказывает, что следует как можно чаще писать доносы.
— О! — Я отпрянула назад, словно увидела ядовитую змею. Мне было страшно и в то же время противно.
А Ф. с горькой усмешкой продолжал:
— А что делать? Ведь надо же как-нибудь прокормиться, и не только прокормиться, а и сохранить себе жизнь. — Он вытянул вперед руки, посмотрел на них, сложил вместе и потер ладони. На губах у него застыла улыбка, он хотел скрыть за ней угрызения совести и душевные муки. Я следила за движениями его рук, и вдруг мне показалось, будто они в крови. Сердце мое затрепетало, и я невольно посмотрела на свои руки… А все же я не смею, как Ф., открыто признаться в собственной подлости. Я вскочила и зло крикнула:
— Нет теперь людей на свете! Мы — хуже зверей!
— Иногда и мне хочется бросить все это. — Ф. медленно поднялся с кресла. — Допустим, что так оно и будет, но разве мало найдется охотников на мое место?
Я расхохоталась, но тут же в страхе умолкла.
— Ладно, хватит! Ты, я вижу, нашел неплохой способ успокаивать себя!
— Неправда! Первое время по ночам меня мучили кошмары, днем казалось, будто кто-то преследует меня, хочет убить. Я не знал ни минуты покоя. Все это теперь сказывается, я стал труслив, подозрителен, врач говорит, что у меня истощение нервной системы. Думаю, что им известно мое состояние, поэтому меня и переводят, чтобы доконать! Но подумай, могу я нарушить приказ?
Ф. медленно пошел к двери. Сердце мое болезненно сжалось. Я старалась успокоить Ф.:
— Нельзя так мрачно смотреть на жизнь!
Ф. остановился, посмотрел на меня и, указывая себе на грудь, проговорил:
— Ты не знаешь, что творится в моем сердце… В нем не осталось никакой надежды. Боюсь, что мы никогда больше не увидимся.
Я шагнула к нему и, не в силах говорить, протянула руку. Он вяло пожал ее, затем стал сжимать сильнее, сильнее. Пальцы его были холодны как лед.