Чжао продолжал молчать, хотя и у него, я думаю, накопилось многое, о чем он мог мне рассказать.
Зато он больше не кричал, не ругался. Я во всем соглашалась с ним, уговаривала, как маленького. Ни мне, ни ему не хотелось говорить о прошлом, ни слова не сказал Чжао и о своей жизни после того, как мы расстались, и меня ни о чем не спрашивал, может быть, ждал, что я сама скажу? Но когда я спросила, как с ним обращаются здесь, он после минутного молчания разоткровенничался.
Оказалось, за десять дней его трижды пытали и два раза уговаривали «по-хорошему», а четыре дня назад подвесили к балке вниз головой, и он висел, пока не потерял сознание. Пытал его тип с уродливым лицом и свиными глазками-щелочками… По-моему, это был М.
— Они били сюда! — Чжао показал рукой на поясницу. — Чего доброго, останусь калекой!.. Но ты не беспокойся, — добавил он, взглянув на мои покрасневшие от слез глаза, — может, обойдется.
Время от времени я поглядывала на глазок в двери, где мелькала тень. За нами все время следили. Как назло, разговор не клеился. Несколько раз я порывалась спросить, нет ли у него друга по фамилии К., но не решалась. На душе становилось все тревожнее, я схватила руку Чжао, прижала ее к своему пылавшему лицу, потом, не знаю почему, вдруг укусила его за руку и уронила голову ему на грудь.
Чжао вскрикнул, но тут же испугался и очень тихо сказал:
— Ты… что это?
— Ненавижу тебя! — Я прижала его руку к груди. — Ненавижу… Если бы ты знал, как мне тяжело! Но ты никогда этого не узнаешь!
Чжао ничего не сказал, только взял меня за подбородок и задумчиво посмотрел мне в глаза. Я почувствовала, как он осторожно освобождает свою руку.
— Расскажи хоть о своей работе в кооперативе — все веселее будет.
Чжао нехотя улыбнулся, но слово за словом разговорился. Рассказывал он больше о своей борьбе с сельскими богачами.
Деревенский староста, который донес на Чжао, держал в своих руках всю деревню и наживался на этом. Появление кооператива, разумеется, привело его в ярость.
— Староста и сельские богатеи, эти подонки, старались оклеветать членов кооператива, говорили, что все они коммунисты… Думаешь, одного меня посадили? — с возмущением говорил Чжао.
В это время за дверью послышались чьи-то шаги и легкое покашливанье. Я взглянула на часы: пора уходить. Надо быть осторожной и ради Чжао, и ради самой себя!
Я молча сжала его руку, указала на глазок в дверях, затем — на свое сердце и, наклонившись к нему, прошептала:
— Понял? — и тут же громко добавила: — Ты немного успокоился… а теперь хорошенько обдумай все, я завтра еще зайду.
Уже у самой двери я оглянулась. Он стоял посредине камеры и смотрел на меня. Я улыбнулась и торопливо вышла. За дверью никого не было, кроме охранника, который стоял, наклонив голову, и о чем-то думал.
14 ноября
Утром снова пошла к Чжао. Разыскала дежурного офицера, передала ему все распоряжения Р. и спросила, получил ли он соответствующие указания. Офицер этот болван болваном, двух слов сказать не умеет, а тоже корчит из себя невесть что и ехидно улыбается.
— Вы принесли заключенному все необходимое? — спросила я.
Офицер скорчил дурацкую гримасу:
— Сама сейчас увидишь!
Я разозлилась. Воображаю, как они тут перемывают мои косточки!
Откуда-то появился еще один охранник, в штатском. Он доложил мне, что его прислали для всяких поручений. Какая «любезность»!
Дверь в камеру была приоткрыта. Я заглянула. Там появились две табуретки и сломанный стол. У стола, опустив голову, стоял Чжао и о чем-то думал. Незадолго до нашей разлуки я часто видела его в такой позе.
Я тихонько вошла, потом отступила на шаг, заложила руку за спину и, прислонившись к двери, ласково улыбнулась.
Чжао сел на табурет, подпер рукой подбородок и окинул меня взглядом. На мне было все новое — подарки Шуньин, и даже волосы я завила. Зачем — сама не знаю. Почему-то мне казалось, что так будет лучше.
— Что смотришь? Не узнал? — подойдя к нему, спросила я.
Чжао понимающе улыбнулся, но промолчал. Однако, заметив, что радостное выражение на моем лице сменилось горькой усмешкой, как бы извиняясь, сказал:
— Плохо спал.
Я сердито взглянула на Чжао, но тут же легонько погладила его руку. Чжао вздохнул, посмотрел на глазок в двери и тихо заговорил:
— Не сон ли все это! Нет, не сон. Такое и во сне не приснится. Я только что выходил во двор, все небо затянуто туманом: так вот, я словно в тумане. — Чжао не сводил с меня глаз, потом губы его скривились в улыбке.
— Не смей так говорить, — сказала я полушутя-полусерьезно. — Я не желаю этого слышать. Хочешь — живи, как в тумане, а я не буду, я должна оберегать тебя, что бы ни случилось. — Чжао не поднимал на меня глаз, но я продолжала: — Представь себе, что ты в больнице, а я — твоя сиделка, ты должен слушаться меня во всем. Я буду исполнять любое твое желание.
Чжао медленно поднял голову:
— В таком случае принеси мне несколько книг, ладно?
— По правде говоря, чтение больным противопоказано, — не в силах сдержать улыбки, ответила я. — Но раз тебе так хочется, я принесу. Не знаю только, что тебя интересует.
Чжао не сразу ответил — он был озадачен, потом попросил:
— Да все что угодно. Можно и газеты, если с книгами трудно.
Я не поняла, почему вдруг он стал так покладист. Быть может, поверил мне, а возможно, стал еще подозрительнее. Но я не виню его в этом. Кто может верить мне в моем нынешнем положении? Вчера целый вечер думала об этом. Не надо торопиться, в конце концов он поймет меня. Я пообещала Чжао принести книги и газеты и заговорила о другом.
Поскольку Р. одобрил мои «действия», то сегодня я безо всякой опаски начала разговор о том, что произошло с каждым из нас после того, как мы расстались. Я рассказала лишь о том времени, когда находилась на фронте, пожалуй, самом славном периоде моей жизни. Чжао слушал очень внимательно, время от времени кивал головой, потом с горечью произнес:
— В начале войны мне пришлось побывать в районах боевых действий вместе со студентами-беженцами из Пекина и Тяньцзиня, но в армии я никогда не служил; вспоминаю все это сейчас как далекий сон.
Я воспользовалась случаем, набралась храбрости и спросила:
— Тогда-то и завязалась твоя дружба с К.?
— Нет, — не задумываясь ответил Чжао. — У меня, разумеется, есть друзья, но такого я не знаю.
Я улыбнулась и погрозила ему пальцем.
— Не веришь, как тебе угодно, — не глядя на меня, ответил Чжао и, видно, рассердился.
Я обвила руками его шею, повернула лицом к себе и зашептала:
— Не надо лгать, мой дорогой. Не такая уж я дура. Ты слишком быстро ответил, и в голосе твоем звучала фальшь. Но я спросила просто так, не будем больше к этому возвращаться… Да, вот еще что… Ты был женат?
Он изумленно взглянул на меня; я почувствовала, что краснею, потом усмехнулся и лукаво спросил:
— А если и был, не все ли тебе равно?
— Хотелось бы взглянуть на твою жену! — глухо ответила я и отодвинулась от него.
— Но ее не было.
— Зачем ты обманываешь меня? Какой смысл?
— Опять не веришь, что ж, пусть так, — быстро проговорил он. — Конечно, опыт в любви я кое-какой приобрел, во всяком случае, теперь я знаю, что нет человека, который мог бы любить вечно.
— Ошибаешься! — Не сводя с Чжао глаз, я придвинулась к нему, закрыла лицо руками и шепнула: — Есть такой человек!
Неожиданно скрипнула дверь, мы оба вскочили. Вошел охранник в штатском.
— Что тебе? — спросила я.
— Мне показалось, будто вы звали меня, — ухмыльнувшись, ответил он и вышел, не прикрыв за собой дверь.
Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица… Во что бы то ни стало потребую сменить этого негодяя. Разве Р. не предоставил мне полную «свободу действий»? Кто же это додумался подослать сюда этого типа?
Чжао взглянул на меня и посмотрел на дверь:
— Что ему нужно здесь?
— Явился предлагать свои услуги, подлец!
Чжао никак не мог успокоиться. Заложив руки за спину, он прошелся по камере, потом подошел к двери и позвал охранника:
— Я видел, вы вчера играли в кости, их еще не унесли? Прибавился партнер, можно сыграть.
Охранник, осклабившись, молчал. Я сразу поняла, что задумал Чжао, и не стала ему мешать. Охранник принес кости и привел с собой какого-то человека в штатском. Человек этот поздоровался с Чжао как со старым знакомым. (Позднее я узнала от Чжао, что они познакомились при аресте, что потом этот человек клялся ему в дружеском сочувствии, увещевал его, советовал «раскаяться» и все в таком духе.)
Стали играть в «девятку». Все сразу оживились. Даже Чжао играл с интересом. Я то и дело посматривала на него, но он будто не замечал. Тоска и усталость, назойливые, как мухи, снова стали мучить меня. Я машинально ставила кость, но на каждой из них мне мерещилось какое-то лицо, и приходилось изо всех сил тереть глаза, чтобы рассмотреть, сколько точек на кости. Почему Чжао не хочет признаться, что был женат и что у него есть друг по фамилии К.? Смешно! Я очень хорошо запомнила историю, рассказанную К. И сейчас уже больше не сомневалась, что речь шла именно о Чжао. Да и участник того «загадочного дела» сидит рядом со мной. Как говорится, спала вода, и обнажились камни — тайное стало явным. Женщина, которая видела все собственными глазами, как утверждает К., — жена арестованного, или, быть может, я ослышалась? А Чжао говорит, что не женат.
Я не выдержала и рассмеялась. Чжао вопросительно взглянул на меня. Играла я не думая, ставила первую попавшуюся кость и в конце кона даже не могла понять, выиграла я или проиграла.
Взяла две кости, и вдруг мне показалось, будто одна — это Чжао, а другая — К. Кто-то из них лжет, или, во всяком случае, К. не совсем точно рассказал об аресте своего друга. «Эх, К., надо было сказать, что арестовали твоего друга, неужели ты не понял, что я не собираюсь губить тебя?»
Я не глядя перевернула кость.