Шуньин изумленно смотрела на меня и не произносила ни слова.
— События последних дней очень тревожат меня, но об этом, пожалуй, не стоит говорить. Награды мне не нужны, но и упреков я не желаю слушать. Мне хотелось бы знать только одно: что же, в конце концов, делать? Если они действительно договорились, надо было сообщить мне об этом, чтобы я знала, как себя вести, и не выглядела дурой, когда вызовет начальство. Шуньин, мы с тобой — старые подруги, почти что сестры, скажи мне: права я или нет?
— Гм… мне кажется, что ты слишком мнительна.
— Мнительна?! Наоборот, я до глупости доверчива!
— Но все, что ты говоришь, не очень красиво.
— Скажи мне все же, считаете вы меня своей или нет?
— Что значит «своей»?
— А очень просто: если считаете, то нечего обращать внимание, красиво или не красиво то, что я говорю. Лучше скажите, что делать. Иначе мне самой придется о себе беспокоиться. И если события примут совершенно неожиданный оборот — не вините меня!
По лицу Шуньин было видно, что она растерялась. Она сжала мою руку и нерешительно произнесла:
— Но…
Я перебила ее:
— Только без всяких «но». Скажи по совести: должна я подготовить себе пути к отступлению или не должна? У каждого свое. Представь себя на моем месте: в течение месяца что ни день, то новое событие; то ты смеешься, то рыдаешь, то совершенно теряешь голову и перестаешь понимать самые простые вещи. Тут недолго и с ума сойти. Несколько раз мне даже приходили в голову мысли о смерти. Но я осталась жива. Да и с какой стати я должна умереть? Если бы я погибла, это, разумеется, не было бы большой потерей для общества. Но я никому не мешаю, разве что нескольким негодяям. И я не желаю, чтобы эти презренные твари радовались моей смерти.
Шуньин молча слушала, не сводя глаз с моего лица; то ли старалась понять меня, то ли была удивлена. Когда я умолкла, она сочувственно произнесла:
— За последнее время ты действительно несколько изменилась. Но не нужно так мрачно смотреть на вещи. Неужели все так беспросветно? У тебя есть друзья, готовые помочь… по первому твоему зову.
— Друзья!.. — Я горько усмехнулась и закрыла глаза, чтобы мысленно представить себе физиономии этих «друзей», всегда готовых помочь. Я похлопала Шуньин по плечу:
— Спасибо тебе, сестрица, но, к сожалению, дела мои так запутаны, что в них не разберешься. Друзья же помогают мне вовсе не по-дружески. Я одна полезла в воду и одна чувствую, как она холодна.
Пожалуй, Шуньин не поняла смысла последней фразы, но, несомненно, она произвела на нее впечатление. Какое-то время она сидела обескураженная, затем неожиданно, будто что-то вспомнив, привлекла меня к себе.
— Все это естественно… но нельзя думать, что несчастье, которое случилось с ним, навсегда изломало твою жизнь!
— Несчастье? С кем же? — Я ничего не понимала.
— С кем… с твоим Чжао!
— Что же с ним случилось? — с замиранием сердца спросила я, предчувствуя недоброе.
— Как? Разве Чэнь ничего тебе не говорил?
Я покачала головой:
— За это я и не люблю его! Ведь пустяковое для него дело, а он все виляет, ни слова правды от него не добьешься.
— А что говорить? — Шуньин посмотрела на меня и тут же отвела взгляд. — Подумай сама и поймешь. Было бы что-нибудь хорошее — непременно бы сказали. А так… Подумай, и тебе все станет ясно.
— Его убили! — только и смогла я выговорить. К горлу подступил комок, я вцепилась в руку Шуньин. Этого надо было ожидать, но целый месяц я надеялась на «чудо», теперь же не на что больше надеяться…
26 декабря
Голова у меня распухла от дум, а в груди будто что-то оборвалось. Стою перед зеркалом и спрашиваю свое отражение:
— Неужели это я? — А голос какой-то чужой, охрипший.
Неудивительно, что я так похудела. Но мои глаза! Что с ними стало? Кто лишил их огня?
В них не оставалось ни любви, ни ненависти, ни гнева — только смертельная тоска.
Гибель Чжао потрясла меня. Шуньин даже говорила, что у меня в глазах появились «дьявольские огоньки», и она боится, как бы я не лишилась рассудка. Чепуха! С какой стати я должна сходить с ума? Чтобы вызывать насмешки, отвращение или никому не нужное сочувствие? Вначале в глазах моих действительно появилось что-то странное, Шуньин была права, но это потому, что в душе у меня затеплилась неясная надежда, я вдруг почувствовала необычайную легкость во всем теле, словно не было у меня больше ни забот, ни печалей, и одного движения, казалось, было достаточно, чтобы взлететь ввысь. Я еще больше стала презирать всех этих негодяев.
Но сейчас Шуньин уже не увидела бы в моих глазах «дьявольских огоньков». В душе моей не осталось ни любви, ни ненависти, ни гнева.
И эти перемены произошли со мной за последние два-три дня, я даже не заметила, когда именно. Может, вчера, когда я сказала Суншэну и толстяку Чэню все, что говорила тогда Шуньин? Я отчетливо помню свои ощущения в тот момент. Именно вчера я вернулась с неба на землю и трезво взглянула на окружающий меня мир. У меня были на то основания. Я живу в этом мире и должна подчиняться его законам. О, у меня всегда находятся «какие-то основания». Когда же все это кончится?
Вчера был праздник… праздник.
Улицы украшены разноцветными фонариками, полотнищами, флагами. Я не могла понять, отчего так радуются люди. Я всем этим сыта по горло. Однако вечером, часу в десятом, Шуньин и ее компания потащили меня в дансинг. Услыхав, что чашечка кофе стоит пять юаней, а пирожное — пятьдесят, я зло рассмеялась. Вот сволочи! Но почему я одна должна печалиться из-за этого и сидеть с грустным видом? Веселиться так веселиться. Как мне хотелось обругать их, этих гадов, излить на них всю свою ненависть, все омерзение, накопившиеся за эти долгие дни.
Но это — лишь иллюзия. В действительности же во мне ничего не осталось, кроме головной боли, вялости мыслей и полной опустошенности.
В дансинге видела «дядюшку» Чжоу, того самого, с которым я познакомилась у Шуньин. Вытирая вспотевшее после танца лицо, он сказал мне:
— Совсем как в мирное время, совсем! — Затем наклонился ко мне и уже тише добавил: — Я ни капельки не преувеличиваю, а просто заранее поздравляю. Мир и в самом деле наступит очень скоро… Это — не пустые слова!
Подобные вечера, пожалуй, войдут в моду. Кто говорит, что у этих негодяев нет сердца? У них есть сердце, но кинь его собакам или свиньям, они не станут есть.
30 декабря
В самые ближайшие дни я покину дом, в котором прожила больше полугода. Раньше он не вызывал во мне никаких чувств, но сейчас, перед отъездом, я вдруг поняла, что успела привыкнуть к нему. Верно говорят: «Всегда жаль то, с чем расстаешься». Ведь эта маленькая комнатушка была свидетельницей моих радостей и горестей. Здесь я мечтала, здесь изливала свой гнев. Никогда я ее не забуду!
Еще утром я представить себе не могла, что завтра или послезавтра мне придется уехать. Шум дождя, падающего на листья банана, голос офицерской жены, которая жалобно пела под аккомпанемент скрипки, вызвали во мне какую-то горькую радость. Я вновь почувствовала себя человеком, полным жизненных сил, со своими стремлениями и мыслями. Ко мне возвратилась способность любить и ненавидеть.
Это печальное пенье, казалось, очистило мою душу. Я вдруг подумала, что эта бедная женщина достойна сочувствия.
И вот сейчас я должна расстаться со всем этим привычным для меня миром!
Я уеду в совершенно неизвестный мне район, так называемый район высших учебных заведений. Возможно, там, во многих студентках, я узнаю самое себя — такую, какой была шесть лет тому назад. Быть может, я встречу молодую девушку, как и я, обманутую и вступившую на скользкий путь, для которой нет уже спасения.
Заставить человека вновь пережить давно проклятое им прошлое! Что может быть более жестоким!
Возможно, именно поэтому я вдруг почувствовала, насколько дорога мне моя комнатушка.
Кому пришла в голову мысль перевести меня в другое место? О моем новом назначении мне сообщил Ф., который явился сегодня утром с поздравлениями.
Я не поверила, но он сказал:
— Уехать и сменить обстановку гораздо лучше, чем каждую минуту ждать пакостей. Верно?
Мне не оставалось ничего другого, как улыбкой поблагодарить его за утешение.
Только безразличный ко всему человек может так думать!
А по-моему, куда лучше каждую минуту ждать пакостей. В борьбе по крайней мере я вижу смысл жизни. Я едва сдержалась, чтобы не плюнуть в рожу этому безмозглому идиоту.
Ф., видимо, заметил, что я не очень-то довольна новостью, и поспешил сменить тему разговора:
— Ну как, поправилась? Я узнал обо всем только на следующий день… Лишь вечером двадцать седьмого мне сообщили, что ты попала в больницу, поэтому я и не смог тебя проведать. Куда же тебя ранили?
— Да ничего серьезного, слегка поцарапало, и все! — равнодушно ответила я.
— Но ты хоть запомнила этого негодяя? — Ф. был вне себя от волнения, он наклонился ко мне и прошептал: — Все подозревают, что его подослал тот урод!
— Понятия не имею! Да и не все ли мне равно? — ответила я с улыбкой. Поведение Ф. казалось мне странным.
— В тот вечер мне нездоровилось, но одна старая приятельница очень просила зайти к ней, отказаться было неудобно. На углу улицы Х. передо мной неожиданно вырос человек, и я увидела направленный на меня пистолет. Он, видимо, целился сюда, — я указала на левый бок. — В тот момент я потеряла сознание и упала. Лишь потом я узнала, что у меня только содрана кожа.
— Какой ужас! Ты едва не погибла! Счастье еще, что этот бандит промахнулся!
— Да он, пожалуй, не собирался убивать меня, — ответила я совершенно равнодушно и улыбнулась. — Поэтому, как только я упала, он тут же скрылся. По-моему, это была шутка, кому-то захотелось припугнуть меня! Я ведь себя знаю. Порой я ни с чем и ни с кем не желаю считаться, и подобное предостережение мне полезно, я даже благодарна им, если хочешь знать.