«Они послушались ее совета и еще раз исследовали больного. Причина болезни обнаружена. Необходим длительный отдых. Она может не волноваться, они позаботились и о ее здоровье. Они знают теперь, что их уважаемая и любимая сестра отличается мужеством, умом и дальновидностью. Пусть бережет себя.
Стоит им подумать о том, в какой обстановке ей приходится работать, как чувство тревоги за ее судьбу сменяется негодованием против людей, которые ее окружают».
Я подошла к Н. и выхватила у нее листок.
— Хватит, — проговорила я, силясь улыбнуться. — Раз прочла — говори, что ты думаешь об этом.
Но Н. молчала, словно не слышала моих слов. Потом вдруг спросила:
— Скажи, а кто это уважаемая и любимая сестра?
— Ты думаешь, это я писала?
— Только что сама призналась, а теперь отказываешься.
— Я призналась? Когда же?
Н. наклонила голову, подумала и вдруг улыбнулась:
— Но я не дочитала, — и она протянула руку за листком. Я не хотела давать ей письма, но боялась, что мы разорвем его, и задержала ее руку:
— Погоди, я сама тебе прочту. «Жизнь идет не так, как нам хотелось бы, но и не очень плохо. Мы сами должны строить ее. Женщина, которую любил наш славный боец, настоящая героиня. Она может начать новую жизнь, ей помогут миллионы друзей. Прими наш сердечный привет!» Вот и все. Как мне горько! Однако… Скажи Н., встречала ты когда-нибудь такого человека?
— Какого именно? — не поняла Н.
— Ну, хотя бы такого, как эта женщина, о которой здесь написано.
— Право, не знаю. К тому же тут многое непонятно. — Н. помолчала, потом подбежала ко мне и хлопнула по плечу: — Хватит прикидываться! Это, конечно, письмо. Надо только заменить местоимения, и все станет ясно.
Я улыбнулась и, пропустив ее слова мимо ушей, спрятала листок в ящик.
— Думай, что хочешь. А я знаю, что такой человек существует.
Потом мы заговорили о другом, и вскоре Н. ушла.
Я никогда не видела почерка К., но была уверена, что это письмо от него.
Это письмо согрело мне душу. Я поняла, что еще не все потеряно в жизни, что я вовсе не одинока. Но как мне начать новую жизнь? Прошло уже два дня, а письмо, которого я с таким нетерпением ждала, все не приходило…
15 января
Упорно говорят о том, что на юге провинции Аньхой произошли серьезные события[43]. У нас в районе тоже запахло кровью.
Местные заправилы развили бурную деятельность: вынюхивают, высматривают, подслушивают. И стоит молодым людям собраться вместе посмеяться и поболтать, как эти ищейки тут как тут. Я тоже получила новые указания. Проклятье! Эти бесконечные подозрения и домыслы — всего лишь свидетельство слабых нервов.
Ненадежным считается почти каждый, кто не состоит на государственной службе. Вот до чего дошло дело! Вне подозрений только богачи и убийцы.
По словам и по внешнему виду не определишь, что у человека на душе… Не так просто узнать что-нибудь по выражению лица и глаз…
Вдруг вспомнились слова Шуньин: «Политический курс определен».
А кто его определяет? Такие, как Шуньин и ее компания. Они первые узнают обо всем. Как жаль, что я оставила ее слова без внимания.
Но кто меня насмешил, так это Ф.
С видом ярого патриота он полдня просвещал меня. Наконец я не выдержала:
— Спасибо, но я настолько тупа, что не в состоянии постичь всей сложности государственной машины. Если до сих пор я хоть что-то понимала, то сейчас, после разговора с тобой, совсем запуталась. Хорошо, что я теперь занимаюсь корреспонденцией, работа, как ты говоришь, механическая. А то наделала бы глупостей и получила взыскание. Где уж мне с моими скудными способностями мечтать о повышении. Нет неприятностей — и благодарение небу.
Никогда бы не подумала, что этот олух не поймет даже такого грубого намека! Глядя на меня с сожалением, он заявил:
— Это неважно, что ты имеешь теперь дело только с письмами, необходимо разбираться в политике, возьмем, например…
Я нарочно громко рассмеялась, и Ф. прекратил свои излияния и с недоумением посмотрел на меня:
— Чему ты смеешься?
Я молча покачала головой, но, увидев, что он собирается продолжать, быстро перебила его:
— Ты, конечно, извини, но я не могу больше разговаривать, живот разболелся.
Ф. ничего не оставалось, как уйти…
Условились с Н. встретиться вечером в закусочной. Здесь цены сравнительно сносные, но говорят, что хозяева — преподаватели и чиновники — заботятся не столько о том, чтобы дешево кормить, сколько о собственной выгоде. Осматривая скрытые от нескромных взоров кабинки, я с улыбкой сказала:
— Прекрасное место для влюбленных. Жаль, что мы с тобой не влюбленные!
Н. как-то странно улыбнулась. Я почувствовала, что она обеспокоена.
Когда нам принесли закуски, снаружи вдруг послышались громкие голоса, из соседней кабинки кто-то позвал официанта, застучали по тарелке палочки для еды.
Н. так и не донесла еду до рта — рука ее застыла в воздухе. На лице была растерянность.
Через щель в бамбуковой перегородке я заглянула в соседнюю кабину, но Н. замахала на меня руками и зашептала в самое ухо:
— Не смотри, я всех их знаю — по голосу узнала.
Я кивнула. Мне показалось, что Н. чего-то боится, не стала ее ни о чем расспрашивать и занялась едой.
Мы сидели совсем тихо, зато в соседней кабинке творилось что-то невообразимое. Сначала там кричали все вместе, перебивая друг друга, потом шум постепенно стал стихать и можно было разобрать, что говорят о женщинах. Один, с местным выговором, зло подшучивал над своим дружком, а тот огрызался:
— Рано или поздно она попадет ко мне в руки. В этих делах я не признаю спешки. Обожаю поиграть в кошки-мышки. Женщин здесь хватает. Разве в прошлый раз я не добился своего? Без шума, без скандала она сама предложила. Хочешь пари?
Судя по выговору, это был приезжий.
— Хватит трепаться! Можно подумать, что ты танский монах[44] в женском государстве! Что ты здесь, единственный мужчина? Я уже не говорю о том, что у тебя есть соперник. Его называют «девятиголовой птицей», он действует с молниеносной быстротой, не то, что ты!
— Да будь он хоть гадом с девятью жалами — плевать мне на него. Ты лучше скажи: хочешь пари?
— Черт их подери! Принесут нам когда-нибудь закуску? — Кто-то хватил кулаком по столу и с такой силой, что задрожала бамбуковая перегородка.
Н. побледнела и изменилась в лице, глаза ее сверкали гневом. Я перестала есть.
Мне хотелось привлечь к себе Н., успокоить ее, но тут за перегородкой снова заговорили:
— Что же, можно и пари, только ты объясни сначала: о чем будешь спорить? Что ты добьешься своего? Это одно. Но ведь часто, когда нам подают холодный суп, мы хотим горячего — тут уж спор совершенно о другом. Ясно? Ладно, давай сначала тяпнем по маленькой, а потом поговорим.
— Вот дьявол, ты просто хочешь раздразнить меня!
— Пока ты здесь будешь злиться, кое-кто успеет полакомиться горяченьким! Уж лучше не хватайся, Акью[45], успокойся, садись в сторонке и жди, пока «девятиголовый» насытится, тогда вылижешь тарелку!
— Сам ты Акью, подлец, сам…
Раздался смех:
— Не веришь? Давай пойдем в клуб, только скорее, может тебе хоть объедки достанутся.
На меня упала чья-то тень. Я подняла голову и увидела, что передо мной стоит Н. Она оперлась о мое плечо, наклонилась и, скрипнув зубами, едва слышно проговорила:
— Пойдем отсюда!
За перегородкой снова кто-то ударил кулаком по столу, задрожала посуда, грубый голос заорал:
— Сволочь! На что спорим? Я сейчас приволоку ее сюда, вот тогда увидишь!
Н. передернуло, и она бессильно опустилась на мою скамейку. Я выглянула из кабинки, посмотрела по сторонам.
— Погоди, зачем торопиться? Эй, кто там, черт бы вас побрал! Живее поворачивайтесь!
Кажется, кто-то запустил в стену тарелкой, раздалась брань, потом послышался испуганный голос хозяина.
— Пошли. — Я взяла Н. под руку. — Иди с этой стороны и спрячься за меня.
Мы бежали что было сил. Лишь у меня в комнате Н. перевела дух.
— Скоты, а не люди! Хуже скотов!
— Жаль, что не удалось разглядеть их физиономии, — спокойно ответила я. — Чтобы хоть можно было остерегаться: увидев их на одной стороне улицы, перейти на другую сторону. Они страшнее собак бешеных.
Н. о чем-то задумалась, низко опустив голову и глядя в пол.
— Что это за тип? — спросила я, почему-то понизив голос.
— Который? — не поднимая головы, спросила Н. — Тот, приезжий? Я почти ничего о нем не знаю. Не знаю даже, где он раньше учился. Мне известно лишь, что он очень богат, потому что на денежные премии для студентов он один вносит по крайней мере треть необходимых средств…
— Но разве это дает ему право так безобразно вести себя?
— Разумеется, нет, просто это его стиль. Он надеется, что… — Тут Н. замолчала, взглянула на меня и заговорила о другом. — Все эти наши внутренние дела в двух словах не объяснишь. Да и лучше тебе ничего не знать.
Но я все прекрасно поняла. Моя работа многому меня научила. Достаточно было знать Жун, М., толстяка Чэня и всю их шайку, чтобы понять, какие типы оказались нашими соседями в закусочной. Неудивительно, что Н. не совсем откровенна со мной. Она еще не знает, где я работаю!
Я решила поговорить с Н. по душам и, взяв ее за руку, пристально на нее посмотрела:
— Я старше тебя, поэтому позволь мне называть тебя просто младшей сестрой. Мы с первого же взгляда почувствовали симпатию друг к другу, но скажи, знаешь ли ты, что я за человек, чем занимаюсь?
— Ты работаешь на почте, только я не знаю…
— Не знаешь, что я за человек? Но погоди, давай раньше поговорим о тебе. Я сразу тебя раскусила. Ты действуешь по заданию: сегодня выполняешь одно, завтра — другое. Подслушиваешь, подсматриваешь. Увидишь, что люди собрались, ты уже тут как тут, или же… — Но Н. не дала мне договорить и, краснея, сердито крикнула: