— Прошу тебя, помоги мне, не надо раздувать из этого историю.
— А если начальство спросит меня? — Я решила поставить Ф. в тупик. — Неужели я скрою правду? Где гарантия, что другие не расскажут обо всем?
— Этого не случится, — решительно заявил Ф. — По крайней мере в ближайшие два-три дня.
Я улыбнулась и уклончиво ответила:
— Ладно, ты мне все равно что брат родной, как же не помочь! Только не вздумай переправляться через реку и на время забудь обо мне.
После ухода Ф. я умылась и привела себя в порядок. В городе меня ждала Н.
Время от времени я вспоминала свой сон, и мне становилось не по себе.
6 февраля
Кажется, все идет по намеченному плану. Этой чертовке Н. везет. Когда третьего числа вечером я привезла ее к моему земляку-лавочнику, она так радовалась, что я даже позавидовала.
— Пока рано веселишься, — урезонивала я ее, — впереди еще столько всяких проблем! Видишь, как я забочусь о тебе! Так о возлюбленной не заботятся!
Завтра под любым предлогом я снова должна попасть в город. Это, разумеется, не очень удобно, но я не могу иначе, мне надо знать, как идут дела у Н. Земляк и вся его семья уверены, что Н. — моя двоюродная сестра, что она осталась без работы и теперь едет к моему отцу, так как после смерти мачехи о нем некому заботиться.
Пока все благополучно, не решен лишь вопрос с деньгами. Говорят, что на дорогу нужно не менее семисот, а то и восьмисот юаней.
Я умею выходить из любого положения, неужели же на этот раз вернусь с полдороги? Письма от отца все нет. Может быть, дать телеграмму?
Еще многое можно было бы обсудить с Н., но все в той или иной степени упирается в деньги. А у Н. денег нет, это я точно знаю. Если же она узнает, что и у меня их нет, то непременно заупрямится так, что ее с места не сдвинешь, начнет доказывать, что лучше всего ей умереть…
Нет, я одна должна все решить. Пусть Н. остается в блаженном неведении и верит в то, что не сегодня завтра она сможет выехать.
Завтра надо «заболеть». Поеду в город в больницу, повидаюсь с Н., а затем…
8 февраля
Какой густой туман! Кажется, что он пробирает до мозга костей. Когда я вошла к Н., она еще не проснулась и вся разрумянилась во сне. Я осторожно прикрыла дверь, но Н. проснулась.
— Так и знала, что ты придешь, — улыбнулась она. — Но, пожалуй, не стоит тебе так часто бывать у меня.
— Не могу, все беспокоюсь, как тебе тут живется… — сказала я, присев на край постели.
— Очень хорошо. Твои земляки относятся ко мне, как к родной. — Н. погладила меня по руке. — О, почему у тебя руки такие холодные?
— Шла пешком от больницы… но ты не волнуйся, я совершенно здорова…
Н. встала, коснулась щекой моего лба, затем приложила ухо к груди, чтобы послушать сердце.
— Ты зачем притворилась больной? Говорят, это нехорошая примета, можно всерьез заболеть. — Но она тут же рассмеялась: — Вчера вечером они заставили меня играть в кости, и представь — я выиграла! Да ты посмотри…
Она соскочила с постели, подбежала к столу, достала несколько банкнот и начала возбужденно рассказывать:
— Я загадала: если выиграю — значит, мы обе выберемся отсюда. Смотри: разве это не выигрыш?
— Не радуйся раньше времени. — Я взяла халат и набросила ей на плечи. — Говорят, «старик» поклялся разыскать тебя или…
— Неправда, — сказала она, бледнея. — Я не верю в это.
— Зачем мне обманывать тебя?
Н. огорченно взглянула на меня, но тут же снова улыбнулась.
— Никто не сможет найти меня. Ведь я теперь твоя двоюродная сестра и живу в доме почтенного торговца Вана.
— Ты неисправимая оптимистка, — не могла не улыбнуться я. — Ладно, предположим, что «старик» ничего не сможет сделать. Но ведь есть еще тот, «девятиголовый».
— А он что? — Н. еще больше побледнела.
— Пока ничего. Но ты оденься, а то простудишься…
— Нет, говори. Я прижмусь к тебе, и ты меня согреешь.
— Несколько дней тому назад я узнала от него, что они собираются доложить о твоем самоубийстве — словом, хотят замять дело! Но я им этого не прощу!
Н. растерялась, но потом улыбнулась, еще крепче прижалась ко мне и зашептала на ухо:
— Правильно, не прощай, не прощай!
Я высвободилась из ее объятий, поправила волосы и сказала:
— За судьбу студентки Н. они мне, конечно, ответят. Что же касается моей двоюродной сестры — то это совсем другое дело. Могу сообщить тебе, что Ван обещал достать билет не позднее чем через две недели.
Вдруг Н. стала серьезной, о чем-то задумалась и начала быстро одеваться. Надела платье, но не застегнула его, подошла ко мне, положила мне руки на плечи и грустно спросила:
— А ты, сестрица?
— Что я?
— Ты когда поедешь? — Она приблизила ко мне свое лицо так, что оно почти касалось моего.
— Обо мне не беспокойся. Я уеду через месяц или несколько позднее. Самое главное — получить отпуск. Ты ведь понимаешь, что это от меня не зависит!
Мне показалось, что Н. вздрогнула. Она прильнула ко мне и почти неслышно проговорила:
— Я подожду. Мы поедем вместе.
— Ты будешь ждать? — невольно рассмеялась я. — Зачем? Ведь это ребячество!
— Непременно буду ждать! — сказала Н. чуть громче и села рядом со мной. — Одна я не поеду! Может, ты прикажешь связать меня и усадить в поезд? Я не допущу, чтобы ты осталась здесь.
Я с улыбкой покачала головой, взяла ее за подбородок и повернула лицом к себе — глаза Н. были полны слез. Вздохнув, я стала ласково уговаривать ее:
— Пойми, ты должна уехать раньше. Что будет, если все раскроется?
— Я тоже думала об этом. Но посуди сама, я ведь тоже смогу выехать не раньше, чем через две недели. — Неожиданно она рассмеялась. — А потом, обещаниям торговцев верить нельзя. Говорит, через две недели, а там, смотришь, пройдут три, а то и все четыре. Постарайся успеть к тому времени, и поедем вместе.
В ответ я что-то промямлила. Н. была так радужно настроена, что у меня духу не хватило испортить ей настроение. И потом не так легко было с ней справиться — она умела настоять на своем. Но, говоря откровенно, я не верила, что в решительный момент она действительно откажется ехать, поэтому я улыбнулась и ничего не сказала, лишь просила ее побыстрее одеться.
А она радовалась, словно ребенок, носилась по комнате, весело смотрела на меня и улыбалась.
Но вдруг глаза ее стали грустными, она подошла ко мне и потащила к окну:
— А кто у тебя есть, кроме отца?
— Кажется, брат, — не задумываясь, ответила я.
Она рассмеялась:
— Почему «кажется»? Если есть — значит, есть.
— Видишь ли, я точно не помню, я никогда его не видела… Это сын моей мачехи.
Она опустила голову и стала медленно ходить по комнате.
— А ты смогла бы поладить с мачехой? — снова спросила Н.
— Но ведь она умерла…
— Сколько же лет твоему брату? — Она остановилась и обняла меня.
— Пожалуй, не больше десяти, — после минутного раздумья ответила я. — Но его, я думаю, уже нет в живых… — Н. не отводила от меня сочувственного взгляда, и я, не сдержавшись, улыбнулась. — Ты интересуешься такими подробностями, словно собираешься войти в наш дом снохой, но, к сожалению, у меня…
— Что «к сожалению»? — несколько растерянно переспросила она.
— К сожалению, у меня нет взрослого брата.
— Это не важно! — покачала головой Н. — Я жалею о том, что не родилась мужчиной!
Я рассмеялась, вспомнив, как в день нашего знакомства она в шутку назвала себя моим кавалером. Н. не поняла, почему я смеюсь, и изумленно на меня смотрела.
— И не стыдно тебе всегда думать о своей выгоде!
Н. даже не улыбнулась в ответ на мою шутку, лишь со вздохом сказала:
— Раз и ты считаешь, что мужчиной быть лучше, что ж — я предоставляю тебе эту возможность, лишь бы всегда быть рядом с тобой. Это так прекрасно!
Н. вздохнула. Мне тоже стало как-то не по себе, душила тоска.
Мы подошли к окну, сели на один стул и, крепко прижавшись друг к другу, молчали.
Вдруг Н., пристально глядя мне в глаза, тихо сказала:
— Угадай, о чем я сейчас думаю.
Я погладила ее красивые, черные как смоль волосы и с улыбкой ответила:
— Наверно, о том, как стать мужчиной…
— Вовсе нет! — перебила меня Н. — Я думаю о тебе.
— Могу ли я превратиться в мужчину?
— Да нет же! — Н. рассмеялась. — Я думаю о том, что в тебе действительно много мужского и в то же время ты более женственна, чем любая женщина.
— Не болтай чепухи! Как можно быть женственнее любой из женщин? И что это вообще значит?
— Это значит… Быть вдвойне женщиной — значит быть матерью!
Я по-прежнему улыбалась, но уже как-то неестественно, потому что вспомнила о моем ребенке. Я вздохнула. Н. заметила перемену в моем настроении и, видимо, поняв истинную причину этой перемены, ни о чем больше меня не спрашивала, лишь нежно прижалась щекой к моей щеке. Через несколько минут она снова заговорила:
— Знаешь, прошлой ночью мне снилось, будто мы с тобой идем по какой-то дороге и вдруг нам встречается какой-то мужчина, говорит, что он твой муж, и уводит тебя… Я плакала, кричала… И от этого проснулась. Лицо мое было мокро от слез.
Я еще больше расстроилась, но заставила себя улыбнуться:
— Ты шутишь, не может быть, чтобы тебе такое приснилось.
— Отчего же? Я и раньше видела подобные сны.
— А ты всегда была одна? Ты ведь моложе меня, красивее, умнее…
Н. зажала мне рот рукой:
— Хватит! Еще одно слово — и я никогда тебе этого не прощу! Может быть, я моложе, красивее, умнее — не знаю. Но характер у меня скверный. Я очень капризна!
Я осторожно вложила свою руку в ее и со вздохом сказала:
— И все же я говорю правду!
Н. молчала, рассеянно глядя в окно, за которым медленно таял туман. Вдруг она с улыбкой повернулась ко мне:
— Если у тебя когда-нибудь родится ребенок, я буду его нянчить, нет, мы вместе вырастим его. Он будет таким красавцем, что все станут удивляться.