У дверей послышался кашель, и в комнату, ковыляя, вошла тощая госпожа Линь. Она не на шутку испугалась, увидев дочь — раздетую, в одной шерстяной рубашке, и разбросанные в беспорядке платья. И, как обычно, от волнения у нее начался приступ кашля, мешавший ей говорить.
Минсю в отчаянии бросилась к матери:
— Мама! Что я завтра надену? Ведь у меня все японское, другого нет!
Ухватившись за плечо дочери, госпожа Линь свободной рукой растирала себе грудь и трясла головой, пока наконец, сквозь кашель, проговорила:
— Ты почему стоишь раздетая? Смотри, простудишься! Замучила меня эта болезнь, с тех пор как родила тебя, все маюсь, и с каждым днем все хуже и хуже!
— Ты лучше скажи, что я завтра надену? Придется, видно, дома сидеть, а то засмеют, задразнят!
Госпожа Линь ничего не ответила, не переставая кашлять, подошла к постели, отыскала платье на верблюжьей шерсти, накинула его на плечи Минсю и похлопала рукой по кровати, приглашая дочь сесть. К девушке тихонько подошел котенок, жмурясь, поглядел на госпожу Линь, потом на Минсю, лег девушке прямо на ногу и стал тереться животом о туфлю. Минсю отшвырнула его, бросилась на кровать и уткнулась лицом в спину матери.
Некоторое время обе молчали. Мать продолжала кашлять, а дочь все думала, в чем ей завтра выйти. Не только платья — любимая сумочка и автоматический карандаш, предмет постоянной зависти одноклассников, — тоже японские.
— Ты не голодна, доченька? — задала госпожа Линь свой обычный вопрос, когда кашель утих.
— Нет, не голодна. Ну что ты ко мне пристаешь со своей едой, когда я не знаю, в чем завтра в школу пойду! — капризно проговорила Минсю. Она все еще лежала, свернувшись калачиком, уткнувшись лицом в материнскую спину.
Только теперь госпожа Линь призадумалась над словами дочери, потому что никак не могла взять в толк, отчего это Минсю твердит, что ей надеть нечего, но тут ее снова одолел проклятый кашель. В комнату вошел господин Линь с какой-то бумагой в руке. Лицо его было пепельно-серым. Увидев задыхавшуюся от кашля жену и дочь на постели, среди вороха платьев, он сразу понял, в чем дело, и, хмурясь, спросил:
— Что, Минсю, и в вашей школе появился антияпонский комитет? Вот только что подучил письмо. Пишут, что, если завтра ты опять явишься в японском платье, они его сожгут, — черт знает что такое!.. Ни на что не похоже! Кто в наше время не ходит в японском — но почему-то придираются именно к нам! Все лавки завалены японскими товарами, но почему-то считают, что только наша нарушает законы и подлежит опечатанию! — И раздраженный Линь устало опустился на стул.
— Избавь нас, Гуаньинь[48], от бед и напастей, — проговорила госпожа Линь.
— Знаешь, папа, у меня есть одно старое платье, подбитое ватой, материя там как будто не японская, — сказала Минсю, — но если я его надену, надо мной все равно будут смеяться.
Она хотела попросить отца, чтобы он заказал ей новое платье, но, заметив, что он не в духе, не решилась. Однако представив себе, какие насмешки вызовет ее старое платье, не выдержала и разрыдалась.
— Не плачь, доченька, — сказала госпожа Линь, — никто не станет над тобой смеяться.
— Завтра дома посидишь! Теперь не до учебы! Скоро есть будет нечего, — в сердцах сказал господин Линь и, разорвав письмо в клочки, топнул ногой, вздохнул и вышел. Но тут же вернулся.
— Где ключ от шкафа? — спросил он у жены. — Дай сюда!
Госпожа Линь изменилась в лице и во все глаза уставилась на мужа — даже кашлять перестала.
— Делать нечего, придется дать этим мерзавцам в лапу…
Господин Линь умолк, потом продолжал со вздохом:
— Дам гоминьдановцам юаней четыреста, и хватит. Мало покажется — пусть опечатывают! В лавке «Юйчансян», что через дорогу, японских товаров побольше, чем у меня, — тысяч на десять с лишним, а хозяин дал всего пятьсот юаней, и все обошлось. Пятьсот юаней! Будем считать, что я несколько раз не получил по счетам. Давай ключ! За наш золотой нашейный обруч всегда можно выручить сотни три…
— Да это просто грабеж!
Госпожа Линь дрожащими руками достала ключ, из глаз ее потекли слезы.
Заплаканная Минсю смотрела прямо перед собой. Вдруг ей почудилось, будто похожий на бандита, противный рябой гоминьдановец, который делал у них в школе доклад и, словно голодный пес, жадно смотрел на нее, скачет, прыгает с золотым обручем в руках, громко хохочет, кричит на отца, бьет его…
Девушка испуганно вскрикнула и прижалась к матери.
— Не плачь, доченька, после праздника у отца будут деньги, и он купит тебе новое платье. Эти бандиты не знают жалости! Вцепились в нас, будто мы и вправду богачи, а тут что ни год — убыток, на подношениях тоже чуть не разорились, теперь наша лавка только на чужих деньгах и держится. А тут еще хворь вконец замучила! Погоди, через два годочка сравняется тебе девятнадцать, жениха подыщем хорошего — тогда хоть умру спокойно! Спаси нас, бодисатва, от бед и напастей! Кхе… Кхе…
На следующий день в лавке Линя все преобразилось: японские товары, которые чуть не неделю приходилось прятать, вновь стояли на виду. На окнах, как в больших магазинах, были наклеены полосы из красной и зеленой бумаги с надписями: «Большое снижение цен. Скидка десять процентов!» Было двадцать третье число двенадцатого месяца по лунному календарю — самое время для бойкой торговли заморскими товарами в городах и в деревнях. И у Линя появилась надежда возместить израсходованные сверх сметы четыреста юаней. Будет или не будет у Минсю новое платье — тоже зависело от успеха торговли в эти дни.
В одиннадцатом часу на улице стали появляться деревенские жители, группками направлявшиеся на рынок; они шли с корзинами, таща за собой детей, болтая, крича и переругиваясь. У красочных витрин господина Линя останавливались, женщины подзывали мужей, дети — родителей, и все с восхищением разглядывали товары. Близился. Новый год: дети мечтали о новых чулках, женщины вспоминали, что прохудился умывальный таз, что на всю семью одно полотенце, да и то рваное, что вот уже месяц, как в доме нет мыла, и не плохо бы на этой дешевой распродаже что-нибудь купить. Господин Линь, улыбчивый, полный энергии, сидел за конторкой; он смотрел на крестьян и время от времени поглядывал на двух своих приказчиков и двух учеников, всем сердцем надеясь, что товар уйдет, а деньги придут. Но крестьяне, поглазев, потыкав пальцами, повосхищавшись, не торопясь переходили улицу и останавливались у витрин «Юйчансяна». Господин Линь, вытянув шею, провожал всех горящим взглядом — так хотелось ему их вернуть!
Госпожа Линь, сидевшая позади конторки, возле резной двустворчатой дверцы, которая отделяла лавку от внутренних помещений, не выдержала и закашлялась. Минсю, прижавшись к матери, оцепенело смотрела на улицу. Сердце ее учащенно билось: надежда на новое платье испарилась по меньшей мере уже наполовину…
Терзаемый завистью, господин Линь выбежал из-за прилавка и уставился на лавку конкурента. Тамошние приказчики — их было человек пять, — чинно выстроившись у прилавка, ждали покупателей. Но ни один из крестьян даже близко не подошел: поглядев, они шли дальше. У Линя отлегло от сердца, и он невольно усмехнулся.
Но вот к его лавке подошла еще группа крестьян — человек семь-восемь. Молодой парень шагнул вперед и, наклонив голову набок, принялся разглядывать заграничные зонтики. Господин Линь тут же повернулся к нему и осклабился: он решил лично заняться покупателем.
— Что, брат, заморский зонтик хочешь купить? Недорого возьму: стоит юань, отдам за девять мао![49] Ты только погляди, какой товар!
Приказчик мигом снял с полки два зонтика, раскрыл один, энергично сунул его парню в руку и пустил в ход всю свою профессиональную сноровку:
— Гляди, молодой хозяин! Верх сатиновый, ручка — из цельной кости, в дождь ли, в вёдро ли — надежно и красиво! Девять мао за штуку — куда еще дешевле?.. Те, что по юаню штука, и то хуже, сам погляди — сразу увидишь.
Парень стоял с зонтиком в руке, в растерянности раскрыв рот, не зная, на что решиться. Потом повернулся к старику, которому было уже за пятьдесят, как будто спрашивая: «Купить, что ли?» Но старик сердито закричал:
— Да ты что, Ада, рехнулся, что ли, зонтик покупать! За лодку дров едва выручили три юаня с небольшим, мать нас домой с рисом ждет — откуда у нас деньги на зонтик?
— Товар дешевый, да денег нет, — вздохнув, сказали стоявшие рядом крестьяне и неторопливо двинулись дальше. Парень весь залился краской, покачал головой и, положив зонтик, последовал за ними. Отчаявшись, Линь поспешил пойти на уступки:
— Эй, эй, братец, а сколько дашь? Да ты погляди: вещь-то какая прочная!
— Дешево-то оно дешево, да денег маловато, — ответил за парня старик и, схватив сына за руку, чуть не бегом заковылял дальше.
Господин Линь совсем приуныл и, чувствуя слабость во всем теле, вернулся за конторку. Да, торговать он еще не разучился — но крестьяне до того обеднели, что даже и зонтик за девять мао купить не могут!
Он снова покосился на лавку «Юйчансян»: люди стояли и смотрели, но к прилавку никто не подходил. А перед мелочной лавкой «Шэнтай» и кондитерской «Ваньшэнь» и вовсе никого не было. Корзины, которые несли крестьяне, были пустыми: редко когда выглядывал оттуда узелок из синей холстины, судя по всему — с рисом. Помещики и ростовщики успели подчистую отобрать у них даже поздний рис, собранный всего месяц назад, и крестьянам приходилось теперь втридорога покупать шэн[50]-другой для собственных нужд. «Вот так-то, — подумал Линь, — они и меня обобрали!»
Время близилось к полудню, улица обезлюдела, а Линь наторговал чуть побольше юаня — только-только, чтобы покрыть расходы на красно-зеленые бумажные полосы с извещениями о «снижении цен» и о «десятипроцентной скидке». Печальный, не решаясь поднять голову и взглянуть на дочь и на жену, вернулся господин Линь во внутренние помещения. Минсю, чуть не плача, забилась в угол.