не мог, что сразу после цинмина начнется жара. «Спокон веку такого не было», — подумал Тунбао и сплюнул.
Изредка по каналу проплывали лодки, поднимая на зеленой, гладкой как зеркало воде, легкую рябь. Тогда отражавшиеся в воде глинистые берега и шелковичные деревья приобретали расплывчатые очертания и какое-то время покачивались, словно хмельные, но вскоре вода успокаивалась, и все становилось на свои места. На тутовых сучьях, похожих на кулачки, уже появились маленькие, с мизинец, ростки с нежными зелеными листками. Тутовые деревья, росшие вдоль канала, бесконечными рядами уходили вдаль. Поля еще не были возделаны, земля высохла и потрескалась, а здесь уже цвела шелковица. За спиной у Тунбао тоже стоял целый лес низкорослых, словно застывших в раздумье тутовых деревьев. Пригретые солнцем, светло-зеленые листки появлялись буквально на глазах.
У дороги, неподалеку от того места, где расположился Тунбао, стояло светло-серое двухэтажное здание — фабричная кокономотальня. Вокруг самой фабрики были вырыты окопы — десять дней назад там находилась воинская часть. Опасаясь прихода японцев, богачи из соседнего городка бежали. Хотя солдаты ушли, ворота кокономотальни были на запоре — на фабрике, видимо, ждали, когда крестьяне понесут на рынок коконы и начнется оживленная торговля. Живший в соседнем городке сын молодого господина Чэня рассказывал Тунбао, что в Шанхае бездействуют все шелкомотальни, в городе неспокойно. Здешние кокономотальни, считал он, тоже вряд ли отопрут ворота. Но Тунбао этому не верил. Шестьдесят лет прожил он на свете, пережил не одну смуту, но чтобы нежно-зеленые листочки шелковицы увяли и засохли или чтобы ими овец кормили — такого он не видел. Бывало, правда, что шелкопряды не вылуплялись из грены[66], но тут уж ничего не сделаешь — на то воля Владыки неба!
«Только праздник весны, а такая теплынь», — думал Тунбао, с умилением глядя на курчавившиеся нежно-зелеными листочками молодые побеги, пробивающиеся из кулачков сучьев. Любуясь ими и все еще не веря в такое чудо, Тунбао вспомнил себя молодым, двадцатилетним, и повеселел. Тогда, как и нынче, сразу после праздника весны пришлось надеть легкую куртку, раньше чем обычно, стали оживать личинки шелкопряда. В том году Тунбао женился. Семья его не знала нужды; у отца, умудренного, точно старый бык, жизненным опытом, были золотые руки, а дед, обеспечивший семье благополучие, до самой старости оставался выносливым и крепким, хотя в молодости хлебнул немало горя в плену у «длинноволосых»[67]. В то время только что отошел в мир иной старый господин Чэнь, сын его еще не приохотился к опиуму, и семья Чэней жила богаче, нежели сейчас. Старик твердо верил, что судьба крепко связала обе семьи одной нитью, хотя Чэни были знатными господами, а Тунбао и все его предки — простыми крестьянами. Люди до сих пор помнят, что дед Тунбао и дед молодого господина Чэня сумели бежать из логова «длинноволосых», где целых семь лет мыкали горе, да еще прихватили с собой золото.
Господин Чэнь вскоре разбогател на торговле шелком, а семья Тунбао занялась разведением шелкопрядов и тоже год от года жила все лучше. Через десять лет у Тунбао уже было собственное рисовое поле в двадцать му, десять му тутовника и домик из трех комнат с двумя входами. Семья Тунбао жила в то время в деревне Дунцуньчжуан и вызывала зависть не меньшую, чем семья господина Чэня, прослывшего чуть ли не первым богачом в соседнем городе.
Но с годами обе семьи пришли в упадок. Вместо земли, которую Тунбао потерял, у него появился долг в триста с лишним юаней. Чэнь разорился еще раньше. Тунбао слышал, будто души ограбленных «длинноволосых» в преисподней пожаловались своему владыке Яньло[68] и владыка заставил господина Чэня отдать «длинноволосым» золотые слитки. Поэтому господин Чэнь и разорился так быстро. Люди зря говорить не станут. Отчего вдруг такой хороший человек, как господин Чэнь, стал бы курить опиум? Нет, без потусторонних сил тут не обошлось! Одного только старик, хоть убей, не разумел: почему вслед за семьей господина Чэня разорилась и его семья? Ведь его дед не грабил «длинноволосых» — это Тунбао знал точно. Правда, односельчане, которых теперь уже не было в живых, рассказывали Тунбао, что дед его, когда бежал от «длинноволосых», наткнулся на молодого парня, патрулировавшего дорогу, и пришлось его пристукнуть. Может, из-за этого все их беды? Но ведь с самого детства Тунбао помнит, как старалась его семья ублажить душу «длинноволосого». Сколько было отбито поклонов, сожжено бумажных «серебряных слитков»[69], прочитано молитв! Говоря по совести, душа невинно загубленного патрульного уже давно должна была переселиться в какого-нибудь человека[70].
Тунбао смутно помнил деда, зато собственными глазами видел, каким трудолюбивым и честным был отец. Да и сам Тунбао человек порядочный, и старший его сын и сноха Сы данян[71] достойные люди. В работе усердные, семейное добро зря не переводят. Даже младший Адо хоть пока еще молокосос и горя не знал, но, по всему видать, добро беречь будет.
Тунбао поднял темное, морщинистое лицо и с тоской обвел взглядом канал, плывущие по нему лодки, тутовые насаждения на берегах. Все как будто осталось по-прежнему, а жизнь изменилась. Теперь сноха все чаще варит тыкву, и у семьи долг в триста юаней.
Издалека, где канал сворачивал в сторону, донесся гудок. На том берегу тоже стояла кокономотальня, и если приглядеться, видно было, что пристань выложена камнем. Из-за поворота, как раз там, где находилась кокономотальная фабрика, показался небольшой пароход, ведя за собой три баржи, и важно поплыл в ту сторону, где сидел Тунбао. На канале поднялись и покатились к берегам волны. Посреди реки стояла утлая лодчонка. Человек стал быстро грести к берегу и ухватился за камыш, но лодка еще долго покачивалась на волнах, будто на качелях. Пароход нарушил тишину над тихой зеленой равниной и распространил вокруг неприятный запах нефти. Тунбао с ненавистью смотрел вслед пароходу, пока он, прогудев, не исчез за следующим поворотом.
Тунбао издавна питал ненависть к пароходам, этому «порождению» заморских дьяволов[72]. С самими дьяволами Тунбао, правда, не приходилось встречаться, но отец рассказывал, что старый господин Чэнь видел их не раз — брови у них рыжие, глаза зеленые, а ходят они, не сгибая колен[73]. Господин Чэнь тоже презирал заморских дьяволов, говорил, что они «хитростью выманивали бронзовые и золотые украшения». Тунбао знал о господине Чэне со слов других, ему и десяти лет не было, когда Чэнь умер. Он ясно представлял себе, как Чэнь, ругая заморских дьяволов, теребил бороду и сокрушенно качал головой. Каким образом заморские дьяволы умудрялись выманивать чужие украшения, этого Тунбао до сих пор не понимал, но не мог же господин говорить неправду?! Да Тунбао и сам видит, что делается: с каждым днем дешевеет все, что выращивает он и его семья, зато городские товары дорожают и дорожают. И началось это с той самой поры, как на канале появились заморские пароходы и в деревню стали завозить заморские товары — шелк, ткани, керосин. Отцовское наследство тает буквально на глазах, скоро от него ничего не останется.
Тунбао не зря ненавидел заморских дьяволов и не скрывал этого. Лет пять назад кто-то ему сказал: «Опять у нас новая власть. Говорят, теперь выгонят заморских дьяволов». Но старого Тунбао не так-то легко было провести. В городе он вдоволь насмотрелся на парней, которые во все горло кричали: «Долой заморских дьяволов», а сами щеголяли в заграничных костюмах. Наверняка были связаны с заморскими дьяволами — только морочили людей. Потом, правда, они перестали кричать, но городские товары день ото дня дорожали, а налоги и поборы росли. И уж тут, конечно, не обошлось без заморских дьяволов!
А в прошлом году Тунбао чуть не заболел от огорчения, когда услыхал, что появились заморские коконы и дань[74] стоит дороже китайских на десять юаней. Из-за этих коконов он едва не поссорился со снохой, с которой до сих пор они жили в мире. Сноха захотела разводить шелковичных червей из иностранной грены и нашла поддержку у младшего сына. Старший промолчал, но было ясно, что и он не возражает. Пришлось Тунбао смириться — одному с тремя не справиться! К двум листам грены местного шелкопряда в доме прибавился лист иностранного. «И вправду, все переменилось», — сокрушался Тунбао. Посматривая на тутовые деревья, он мрачно думал: «Через год, другой, глядишь, и тутовые листья будут заморскими! Ну и жизнь!..»
Старик вытащил из-за пояса трубку и в сердцах стукнул ею о сухую землю, выбивая пепел. Солнце стояло в зените, и тень Тунбао стала короткой, как обгоревший пень. В зимнем халате было нестерпимо жарко. Тунбао расстегнул несколько пуговиц и начал обмахиваться полой, затем поднялся и пошел к дому. Рисовые поля позади тутовника кое-где были вспаханы и равномерно покрыты кусочками глинистой земли. На овощах уже появились цветы, и воздух был напоен пряным ароматом. Вдали виднелась деревушка, в ней жило уже третье поколение семьи Тунбао. Над крышами вился белый дымок.
Старик вышел из тутовой рощи, дошел до тропы на меже и оглянулся. Он никак не мог налюбоваться шелковистыми зелеными листочками. Вдруг на другом конце поля появился мальчик лет двенадцати.
— Дедушка! — крикнул он. — Иди обедать! Мама ждет!
Это был Сяобао, внук старика.
Тунбао откликнулся, но не пошел, а продолжал стоять на месте, не в силах оторвать глаз от тутовых деревьев. Подумать только, едва прошел праздник весны, а листочки уже величиной с мизинец. Такое Тунбао за всю жизнь видел всего дважды. Должно быть, нынче шелкопряды на славу уродятся. Сколько же коконов выйдет из трех листов грены? Только бы не случилось, как в прошлом году, беды. Тогда они смогут отдать хоть часть долга.