— Черт побери! Будет снег, — пробурчал Цайси и пошел обратно в хижину. Порыв ветра, налетевший со свистом со стороны тутового сада за рекой, отвернул полу его изодранной ватной куртки. Из дома выбежала облезлая рыжая собака. Она втянула голову, выгнула спину, и казалось, что свалявшаяся шерсть на ней встала дыбом.
— Эй, ты, скотина, что, тоже холода боишься? — Цайси протянул руку и схватил собаку за холку. Похоже было, он искал, на чем бы сорвать плохое настроение, — схватив собаку, он отшвырнул ее в сторону.
Свалившись, она перекувырнулась, молча поджала хвост и помчалась обратно в дом.
— Ха-ха-ха, — заливался Цайси, заходя в хижину. — Сюшэн! Погода меняется. Сегодня едем за травой юньцао, — громыхал в комнате его могучий голос.
В углу копошилось что-то черное — это был Сюшэн, который вообще-то считался в доме «главой семьи», хотя на самом деле приходился Цайси двоюродным племянником. Он был моложе его лет на десять, но на вид казался гораздо старше. С детских лет его мучали приступы желтухи. Сейчас Сюшэн занимался тем, что раскладывал в два мешка пять доу риса и пробовал мешки на вес, чтобы они были одинаковыми. Разогнув спину, он спросил:
— Что, сегодня ехать за юньцао? Мне в город надо, рис продавать.
— В город завтра поедешь! Посмотрим, что ты будешь делать, если повалит снег. А что, деньги, которые в тот раз получили за сальные желуди, уже кончились?
— Давно уже. Это все ты со своей покупкой теплых курток на зиму. У нас нет масла, кончилась соль, да вчера еще староста приходил требовать, чтобы господину Чэню быстрее внесли полтора юаня процентов. Разве я не говорил, когда продали желуди, что сначала нужно заплатить Чэню проценты, а куртки можно купить и попозже. Но ведь вы…
— Ты что! Если мы пропустим сегодняшний день, то нам водорослей не достанется! — вспылил Цайси и ушел за дом. Сюшэн в раздумье посмотрел на небо. Он тоже боялся, что пойдет снег, к тому же северо-западный ветер дул уже два дня, и в излучине и изгибах реки наверняка скопилась масса водорослей: день промедлишь — и если даже снег не выпадет, их заберут другие. Но не мог он забыть и того, что вчера сказал староста: «Ах, не будет завтра денег? Ладно. Тогда отдавай в залог рис!» А как только рис попадал в руки старосты, он уже шел не по три юаня, а по полтора.
«И рис продавать надо, и водоросли собирать тоже надо» — с такими мыслями Сюшэн взял коромысло и попробовал взвалить на плечи оба мешка. Опустив его, он решил пойти к соседу спросить, не едет ли кто в город, чтобы попросить продать рис.
Зайдя в дом, Цайси с трудом протиснулся в овчарню (это была его спальня). Стащив с нар синий матерчатый пояс, он туго подвязался им. Стало гораздо теплее. Овец здесь не держали уже года два — у Сюшэна не оставалось денег, чтобы купить ягнят, — но особый запах от них сохранился до сих пор. Цайси любил, чтобы было чисто, он не только постоянно выносил сушить доски, покрывавшие нары, но и подметал земляной настил, на котором когда-то спали овцы. Делал он это совсем не для того, чтобы уничтожить оставшийся после них запах, — наоборот, ему нравился этот легкий душок, — а для того, чтобы на сырой земле не разводилась гнилостная плесень.
Решив, пока не пошел снег, постелить на нары пару охапок свежей соломы, он вышел из овчарни и направился к стогу. Подойдя ближе, Цайси услышал всхлипывания. У самого стога на земле стояло ведро, до краев наполненное водой. В лицо пахнуло чем-то знакомым, напоминающим овечий запах. Тут же сообразив, кто мог здесь оказаться, он в три прыжка очутился у стога и увидел там скорчившуюся, плачущую жену Сюшэна.
— Что с тобой? — спросил Цайси и, подхватив здоровую молодую женщину, попытался поднять ее. Но, увидев, что та обеими руками держится за надутый, большой живот, отпустил ее и обеспокоенно проговорил: — Что живот болит? Пора рожать?
Женщина сначала закивала, но потом затрясла головой и еле выдавила из себя:
— Боюсь, что нет, еще рано, наверное, плод поврежден — взяла вот ведро воды, донесла досюда, и живот так схватило — сил нет!
Цайси машинально оглянулся на ведро с водой.
— Вчера ночью чуть душу из меня не вытряс, — промолвила женщина, стараясь держаться. — Сначала ругался, а потом ударил меня ногой в живот, как раз туда, где маленький, боюсь, что повредил малыша. Тогда вроде поболело и прошло, а сейчас…
Цайси в ответ возмущенно заорал:
— Как же так? Почему ты не кричала? Ты позволила ему бить себя? Да кто он такой, чтобы прикасаться к тебе? Из-за чего он ругался?
— Он говорит, что ребенок не от него. Ему он не нужен.
— И у него еще совести хватает такое говорить! Ребенка сделать не может, а еще мужик!
— Он грозится меня прирезать — я боюсь его, он обязательно…
— Куда ему, разве посмеет, — усмехнулся Цайси. Перед глазами у него мелькнуло одутловатое лицо Сюшэна без единой кровинки и руки, похожие на высохший хворост. Сравнив его с пышущей здоровьем и молодостью женщиной, от тела которой сильно пахло чем-то вроде кислого запаха овец в овчарне, Цайси понял, что они совершенно не подходят друг другу. До него дошло, что у здоровой, работящей крестьянки, которая гораздо сильнее своего несуразного мужа, на самом деле нет причин терпеть побои этого больного урода.
Однако Цайси вполне понимал, почему жена Сюшэна сносила от него эти унижения и стыд. Она признавала, что сама кое в чем грешна перед ним, и своим усердным трудом и терпеливой покорностью восполняла его ущербность. Но разве так было нужно? Цайси был в замешательстве. Он почувствовал, что мог бы поступить точно так же. В конце концов, он не виноват, что Сюшэн слабый и хилый.
С легким вздохом Цайси сказал:
— Но я не могу позволить, чтобы он молотил тебя ногами, как ему вздумается! А если ребенок погибнет, тогда что? Его ли это ребенок, мой ли, как бы то ни было, а вылезет он из твоего живота — все равно будет наша порода. Ну что, сейчас не болит?
Женщина кивнула головой и попыталась подняться. Но из-за раздутого, как большой барабан, живота, двигаться ей было неловко. Цайси подал ей руку и помог встать, но в этот момент ему в нос шибануло резким, сильным запахом ее тела, и он, не удержавшись, крепко обнял ее.
Цайси взял ведро с водой и первым вошел в дом.
Траву юньцао собирали для того, чтобы будущей весной сделать из нее удобрение. Рисовые поля в районе Цзяннани удобряли два раза: первый раз весной, в период «высевания рассады», и второй раз в июле-августе, когда рис уже доходил до пояса. По старой традиции тех мест, где жили Цайси и Сюшэн, летом рисовые поля удобряли соевыми жмыхами. Но однажды там, где делали жмыхи, произошел «политический переворот», и цена на них год от года стала расти. Крестьяне уже не в состоянии были покупать их, и производство жмыхов развалилось.
Поэтому бедным крестьянам ничего не оставалось, как удобрять почву всего один раз весной, и называлось у них это «первым окучиванием». Лучше всего было использовать для этого водоросли. Сюшэн и его односельчане называли их травой юньцао.
Собирать траву юньцао нужно было зимой, после того как отшумит северо-западный ветер. Когда он сгонял траву в одно место, собирать ее становилось легче. Но работать зимой там, где от холода никуда не спрячешься, было совсем не просто.
Крестьянам, которые лишились соевых жмыхов, ничего не оставалось, как вступить с жизнью в отчаянную схватку.
Цайси и Сюшэн в старой, обшарпанной лодке плыли на запад. По опыту они знали, что за двадцать ли от деревни будет протока, разливавшаяся на два рукава, где травы юньцао особенно много. Знали они и то, что перед ними из деревни уже отправились две лодки, поэтому нужно было в два раза быстрее преодолеть десять с лишним ли к западу, а затем повернуть на юг и пройти еще столько же — только в таком случае можно было достичь цели раньше всех. Так рассчитывал Цайси.
Лодка шла по течению против ветра, который все еще дул с прежней силой. Цайси работал шестом, а Сюшэн стоял у весла.
Играя растрепанными концами синего матерчатого пояса Цайси, ветер то и дело переплетал их с бамбуковым шестом; одним из них Цайси вытер пот с лица, и шест в очередной раз с шумом уперся в мерзлый берег, за кормой заплескались серебристо-белые буруны.
— У-у! — из могучей груди Цайси вырвался богатырский протяжный возглас, шест быстро и ловко заходил в его руках и наконец вошел в воду с другой стороны лодки. Цайси крепко прижал его обеими руками, затем потянул на себя и перенес обратно.
Он, казалось, нашел предмет, на котором мог бы сорвать злость, и поэтому жонглировал шестом с удесятеренной энергией и весь покрылся каплями победного, жаркого пота.
Примерно через десять с лишним ли река стала шире.
Перед глазами расстилались бескрайние просторы рисовых полей, с которых только что собрали урожай. Протока блестящей лентой обвивала поля, похожие на шахматную доску. Около этой «ленты» примостились то здесь, то там раздутые, как пузыри, тростниковые паруса водяных колес, которые поднимали на поля воду. Над разбросанной по земле неопределенными серыми пятнами деревушкой, поднимался белый дымок.
Между этими унылыми серыми полями то тут, то там горделиво возвышались небольшие могильники богачей.
Хлопая крыльями, из кучи тростника поднялась в воздух стая птиц, которые вдруг разлетелись в разные стороны и, превратившись в множество черных точек, исчезли за горизонтом.
Цайси с шестом в руках стоял на носу, он обнаружил, что хотя и прилично знал места, которые расстилались перед глазами, но в них появилось нечто новое. Великая природа как будто шепнула ему что-то своим неслышным языком. И он почувствовал, как в груди тоже что-то зашевелилось, словно желая выплеснуться наружу.
— У-у! — раздался протяжный крик Цайси над унылым полем. Его подхватил и унес северо-западный ветер. Цайси неторопливо положил шест. У берега тихо шелестел сухой тростник. Сзади слышались спокойные, неторопливые всплески весел.