{360}. Еще сделал визит графине Комаровской, осыпающей меня любезностями. Она предлагает мне партию с 100 000 р. годового дохода; это уже третье подобное предложение, которое я отвергаю. Если бы только я был вознагражден за это рукою Е., у которой нет, может быть, и десятой части этого!
Я не видел ее весь вчерашний день. К нравственным страданиям присоединились физические: все время у меня болит нога. – Я вернулся домой в 2 ч.
Вечером. – Весь день сильно болела нога, а за обедом у нее многолюдство мешало моему наслаждению. Я предполагал, кажется, что ее короткость с братьями и др. причиною того, что при них я не испытываю такого очарования в ее обществе. Но это неверно; сегодня я убедился, что при посторонних она еще более сдержана. Я хорошо понимаю, что не могу ревновать ее к ним; притом, я их всех очень люблю; настоящая причина – конечно в этой сдержанности. Сегодня она была холодна как лед. После обеда она поехала верхом кататься. Мать была вне себя. Я уехал, не дождавшись ее; хотелось бы знать, благополучно ли она вернулась. – Завтра они едут в Знаменское, я навещу мать. Я сделал неловкость, показав, что не решаюсь навестить ее (то есть мать) завтра одну. Е. успокоила меня, пожурив немного с некоторой резкостью, ей свойственной. В 7 ч. я вернулся домой и больше не выходил. У меня все еще сильные боли. Фока два часа рассказывал мне о домашних делах; они не очень утешительны.»
Дальше продолжалось так же. Петербургский дневник Кривцова обнимает всего 40 дней (с 22 мая по 2 июня 1817 г.); под конец этого небольшого срока его сердечные дела находились в таком же положении, как и в начале. Вадковская была сдержана и замкнута и не обнаруживала ни малейших признаков влюбленности. Кривцов продолжал бывать ежедневно, млел и мучился, но в общем был рад своему чувству. «Быть может со временем мои желания увенчаются успехом, но и теперь мое положение не лишено приятности»: этими словами кончается его дневник.
Между тем обещанное ему назначение в Англию все не выходило. Сначала отсутствовал граф Каподистрия, потом, в августе, надолго уехал из Петербурга государь. Его назначение состоялось только 1 января 1818 года[179].
Место ему вышло скромное: его назначили не самостоятельным агентом, а всего лишь сверхштатным чиновником при посольстве с жалованьем в 2000 руб. Он покорился необходимости, но не упустил выпросить на путевые издержки и на покрытие долгов, сделанных в ожидании места, годовой оклад жалованья[180]. В марте он выехал из Петербурга к месту своей новой службы[181]. Русским послом в Лондоне был тогда Ливен{361}, которого он знал по своей английской поездке 1815 года: тогда, проездом через Брайтон, он счел своим долгом явиться к нему и был им любезно принят. Сослуживцем Кривцова по Лондонскому посольству был Д. Н. Блудов{362}.
В последние месяцы своей петербургской жизни Кривцов сблизился с Пушкиным, только что, как уже сказано, окончившим лицей. Под 28 июня Кривцов записал в своем дневнике, что накануне провел вечер у Тургеневых, где видел молодого Пушкина «rempli d’ésprit et promettant encore plus qu’il ne fait tenir en ce moment»[182][183]. В этой характеристике отразилось, вероятно, не только непосредственное впечатление, которое производила на очевидцев кипучая жизненность Пушкина, но и оценка, уже установившаяся о гениальном юноше в кружке его старших друзей – приятелей Кривцова: Карамзиных, Тургенева, Жуковского. Несмотря на большую разность возраста, образованности и жизненного опыта, только что кончивший курс воспитанник Лицея и камергер-дипломат сошлись коротко, на ты. В течение осени и зимы они часто встречались в знакомых домах. 24 декабря Карамзин писал П. А. Вяземскому: «Добрый Тургенев бывает у нас часто, раза 3–4 в неделю… Второй наш собеседник есть Кривцов, добрый ésprit fort[184], а третий – поэт Пушкин»[185].
Как видно по позднейшим намекам, Кривцов «развращал» своего молодого друга, особенно своим безверием, вернее – поверхностным материализмом. На это указывают и два стихотворения, посвященные ему Пушкиным в эту зиму. Первое датировано декабрем 1817 года и озаглавлено именем греческого философа-атеиста: «К Анаксагору»{363}:
Не пугай нас, милый друг,
Гроба близким новосельем, и т. д.
Второе, под заглавием «Другу от друга»{364}, помечено 2 марта 1818 года: это – напутствие отъезжающему Кривцову; Пушкин, тогда больной, подарил ему в дорогу изящное карманное издание La Рисеllе[186] Вольтера[187], и в приложенном послании писал:
Когда сожмешь ты снова руку,
Которая тебе дарит
На скучный путь и на разлуку
Святую библию Харит?{365}
Амур нашел ее в Цитере
В архиве шалости младой.
По ней молись своей
Венере Благочестивою душой.
Прости, эпикуреец мой!
Останься век, каков ты ныне! и пр.
Кривцов и из Англии поддерживал сношения со своими петербургскими друзьями, в том числе с Пушкиным. В августе 1818 года А. И. Тургенев писал Вяземскому: «Кривцов не перестает развращать Пушкина и из Лондона и прислал ему безбожные стихи из благочестивой Англии»[188]. И Пушкин, как видно, с удовольствием вспоминал о нем. До нас дошел черновик письма Пушкина к Кривцову от июля или августа 1819 г., где Пушкин, извиняясь за долгое молчание, называл себя – «ленивец, которого ты верно помнишь (и любишь), который о тебе каждый день грустит»[189].
Вадковская, по-видимому, до конца оставалась неприступною. Но через два года она сделается женою Кривцова.
IV
И все, что способно образовать из человека твердого мужа, тут было употреблено в действие.
Первое благоприятное впечатление, произведенное Гофвилем на Сергея Кривцова, не было ошибочным. Институт Фелленберга представлял собою почти идеальную школу, достойную памяти на все времена. Идеальна она была не по замыслу – напротив, ее замысел был ложен, – и не по организации, обусловленной этим неверным замыслом, а по духу, которым сумели одушевить свое дело Фелленберг и его замечательные помощники.
Двадцати трех лет Фелленберг попал в Париж – в самый разгар революции, тотчас после смерти Робеспьера. Ужасы террора, которых он был свидетелем, произвели на него потрясающее впечатление. Когда, после трехлетнего путешествия по Франции и Германии, он вернулся на родину, он представлял собою законченный тип космополита-филантропа во вкусе того времени. Это был прекрасный тип: «друг человечества», «гражданин вселенной», говорили тогда. Фелленберг был к тому же очень умен, серьезно образован и энергичен. Он оказался одним из немногих людей, сумевших в то время сделать самостоятельный вывод из урока, который дала человечеству французская революция. Внимательное, глубоко-сочувственное наблюдение привело его к мысли, что корень общественного зла – не в учреждениях, а в нравственном состоянии общества, – в пагубном влиянии деспотизма на нравы, в эгоизме богатых и невежестве бедных. Отсюда он совершенно последовательно вывел, что ключ к лучшему будущему лежит в воспитании, так как только через воспитание может быть достигнуто нравственное обновление общества. Этому делу он решил посвятить свою жизнь. Он остался республиканцем, но отказался от мысли о материальном уравнении людей. Цель его была не та, чтобы слить высший и низший классы; нет: он хотел взять их порознь и воспитывать так, чтобы сделать из простолюдинов – культурных работников, из аристократов – мудрых, просвещенных законодателей и гуманных руководителей культуры; он хотел богатых сделать друзьями бедных, а бедных – достойными этой дружбы.
Этот ложный замысел был со строгой последовательностью проведен в организации института, основанного Фелленбергом. Институт состоял из двух основных учебных заведений: школы для бедных, и пансиона для богатых. И там, и здесь главной целью обучения было воспитание, то есть все усилия направлялись к тому, чтобы усвоение определенных знаний и навыков содействовало умственному и нравственному формированию личности. Для достижения этой воспитательной цели Фелленберг придумал в высшей степени оригинальный способ: бедных он решил формировать путем соответственного выбора предмета обучения, богатых – путем соответственной постановки методов обучения предметам, искони преподаваемым в школах. Именно, в школе для бедных все обучение должно было сосредоточиваться вокруг земледельческого труда, как ядра, в пансионе для богатых все традиционные предметы (впрочем, с сильным преобладанием естественных наук) должны были преподаваться не догматически и словесно, а так, чтобы способствовать выработке наблюдательности, самостоятельного мышления и выдержки. Обе эти школы функционировали раздельно и учащиеся той и другой не встречались. Но они могли сближаться по окончании курса – в «Институте теоретического и практического земледелия», куда переходили окончившие с успехом школу для бедных, и куда могли также вступать богатые по окончании пансиона. Земледелию Фелленберг придавал исключительное значение, не только как главному занятию народных масс, но и как наилучшему воспитательному средству, и земледелие он положил в основание своей педагогической системы. Кроме перечисленных трех школ, его институт включил в себя: образцовую ферму, опытную ферму, мастерскую для постройки земледельческих орудий, мастерскую для усовершенствования механических способов земледелия, и ремесленную школу, где все воспитанники школы для бедных, а также желающие из благородного пансиона обучались слесарному, столярному, плотничьему, кузнечному, сапожному, токарному и другим ремеслам.