Суан покачал головой.
— По-моему, они надули нас. Возможно, желтый действительно цвет нашей страны, это цвет золота, но голубой — это, скорее всего, цвет глаз француженок.
Будущий премьер-министр задумался.
— А гимн! — продолжал Суан. — Пожалуй, композитор тоже решил нас надуть. Вы только послушайте:
В дни,
когда ураган будоражит море
и пыль спиралями неба касается,
горе,
горе нам,
розовощеким красавицам…[32]
Ведь это вопль девки, которая из-за общественных беспорядков лишилась клиентуры!
Премьер, все еще о чем-то размышляя, вздохнул и поднял голову.
— Да, черт возьми! Как же нам быть?.. Скажите, а вам не хотелось бы стать заместителем премьер-министра и министра внутренних дел?
Суан усмехнулся и, оставив вопрос премьера без ответа, оказал:
— Я пошутил. Французы, конечно, правы, они не могут ошибаться. Наше дело слушаться их. Я забыл сказать, что без вашего ведома пригласил певцов из театра Фу Нюана. Они завтра исполнят гимн.
— О! — Тхинь испуганно вытаращил глаза и замахал руками.
— В чем дело?
— Ведь все певцы родом с Севера!
Суан нахмурился и ударил кулаком по столу.
— Ну и что? Пусть только посмеют… Прикажу солдатам быть наготове. Тогда им придется требовать единого Вьетнама на том свете. Ясно? — В ярости Суан брызгал слюной, выпученные глаза его метали молнии.
Тхинь побледнел.
— Да, да, — с деланным смехом сказал он. — Совершенно ясно! А вы могли бы посостязаться с Гитлером!
Они пожали друг другу руки, и Тхинь, торжествующе улыбаясь, ткнул себя в грудь:
— Премьер-министр и министр внутренних дел!
Суан тоже ткнул себя в грудь:
— Заместитель премьера и министра внутренних дел!
Оба расхохотались.
— Свободный и автономный Намки!
На следующее утро в Сайгоне состоялась торжественная церемония. Народу собралось много. Шесть тысяч десять человек приняли присягу: десять господ членов правительства и шесть тысяч агентов, охраняющих покой зоны Сайгон-Шолон. Там были еще вокальный квартет, французский танковый отряд, пулеметчики и несколько высокопоставленных французских чиновников.
В точно назначенное время генерал Леклерк[33], улыбаясь, вывел на трибуну доктора Тхиня и полковника Суана. Народные массы, то есть тайные агенты, застыли в безмолвии; каждый косился на соседа: не выражает ли он признаков недовольства? Молчание затянулось. Солдаты вскинули винтовки, навели их на толпу.
Прозвучала команда:
— Аплодисменты!..
В ту же секунду раздался взрыв рукоплесканий и приветственных криков.
Полковник Суан гордо выпятил грудь, увешанную орденами. Доктор Тхинь улыбался, хотя глаза его беспокойно бегали по сторонам. Снова раздалась команда:
— Отставить аплодисменты!..
Мгновенно все стихло. Теперь винтовки были направлены на певцов. Заиграла музыка, раздался жалобный плач «розовощеких красавиц». Славно платок из ящика фокусника, стало медленно подниматься вверх желто-голубое знамя.
Вдруг, откуда ни возьмись, появился запыхавшийся Нгуен Ван Там, бывший начальник уезда Кайлай в провинции Митхо, ныне заместитель министра политики. В руках он держал большую шкатулку.
— Господа, господа! Я, конечно, опоздал, но я должен был во что бы то ни стало разыскать эту драгоценность, — воскликнул он, потрясая шкатулкой.
Все удивленно смотрели на заместителя министра и его шкатулку.
— Что там?
— Жемчуга?
— Ценные бумаги?
Нгуен Ван Там засмеялся и покачал головой.
— Нет, господа. Вы не угадали. Это муравьиное гнездо. Да, да, муравейник. Подарок тем, кто все еще упорствует, помышляя о единой родине!..
Народные массы, то есть тайные агенты, захохотали. Нгуен Ван Там сверкнул глазами.
— Кто смеется? Повесить! Напустить муравьев в штаны да завязать покрепче!.. — Тут он вспомнил, что перед ним подчиненные, и запнулся, однако тотчас же нашелся и заорал: — Идиоты! Нашли время зубы скалить! На улице демонстрации, каждый третий ратует за единый Вьетнам, а вы не можете схватить хотя бы нескольких баб, чтобы испробовать на них муравьев!
«Народ» одобрительно зашумел. Самые расторопные агенты бросились выполнять приказ и вскоре вернулись, ведя за собой десяток шикарно одетых женщин. Нгуен Ван Там ринулся к ним, как зверь, почуявший лакомую добычу, но тут же замер, широко разинув рот. О небо! Уж не померещилось ли ему? Перед ним стояли супруги Нгуен Ван Тхиня, Нгуен Ван Суана, Чан Ван Таня, Нгуен Тхань Лапа, Бао Тоана, Нгуен Тхань Виня — жены всех членов правительства автономного Намки… И среди них — о ужас — была и его собственная жена! Неплохую шутку сыграли эти негодяи с заместителем министра!
Нгуен Ван Там сначала рассвирепел, потом гнев его сменился страхом. Он покосился на французских чиновников, растерянно огляделся по сторонам, словно ища повод улизнуть, и не нашел иного выхода, как обрушиться с руганью на не в меру усердных агентов.
— Так они же были на демонстрации! — закричали агенты, перебивая друг друга. — Они за единый Вьетнам!
— Собаки проклятые! Вы что, не знаете, что это жены министров? — взорвался Нгуен Ван Там.
Агенты в замешательстве смолкли. Однако тут вперед выступила его собственная жена и храбро сказала:
— Да, мы ваши жены, но вы — предатели родины, и мы не желаем разделять с вами позор. Мы привыкли есть рис и не желаем питаться падалью. Мы считаем Намки Вьетнамом, а жителей Намки — кровными братьями вьетнамцев Севера и Центра. Нам противно участвовать в вашей грязной игре в «автономию», мы не станем предавать родину и наших братьев…
Заместитель министра Нгуен Ван Там остолбенел. Жизнь, казалось, покинула его тело, — о, как он был похож в этот миг на великого Ты Хая[34], что стоя принял смерть в бою!.. Подошла машина, и беднягу увезли в больницу…
1945
Перевод И. Зимониной.
ОЖИДАНИЕ
Льеу тихонько сунула в руку дочке веер и уложила ее в кроватку рядом с малышом. Затем повернулась к другой кроватке, где, разбросав руки и ноги, крепким сном спал пятилетний Куан. Головка ребенка склонилась набок — казалось, он смотрит на дверь. Присев у изголовья, Льеу положила руку малышу на лоб. И лоб, и волосы были влажными. Мать осторожно вытерла капельки пота и принялась обмахивать мальчика веером, шепча ласковые слова. Льеу наслаждалась уютом и покоем, мысли ее рассеянно блуждали. Не часто удавалось ей спокойно посидеть возле детей и потому хотелось, чтобы эти счастливые минуты тянулись подольше.
Но сон скоро сморил ее, и она зевнула. Сквозь бамбуковую штору в комнату проник легкий ветерок, и Льеу ощутила приятную прохладу.
Сегодня она обработала всего несколько грядок. Проклятые французы наведывались трижды, и каждый раз приходилось бежать прятаться, не удивительно, что к вечеру она едва держалась на ногах от усталости. Хотелось прилечь хоть на минутку, но Льеу гнала от себя эти мысли, потому что знала: стоит лечь — и сразу уснешь. А спать нельзя. Надо наверстать потерянное время и при свете луны вскопать участок у входа в дом, а то днем, когда с минуты на минуту могут нагрянуть французы, много не наработаешь. Конечно, хорошо бы нанять кого-нибудь, но где взять денег? А детей кормить надо.
Некоторое время Льеу еще сидела, рассеянно поглаживая головку сына, потом решительно встала, потянулась и вышла во двор. Ярко светила луна. От развесистых бананов на землю ложились причудливые тени. Лунные блики играли на широких банановых листьях, которые временами едва заметно покачивались, казалось, медленно и неохотно, будто тоже устали за день. Лунный свет и ночная прохлада сразу прогнали дремоту. Льеу быстро подошла к дереву и, взяв прислоненную к стволу мотыгу, начала рыхлить не законченную днем грядку.
Мотыга равномерно поднималась и опускалась, с сочным чавканьем вонзаясь во влажную землю. С соседних участков, а если прислушаться, то и с дальних, тоже доносились удары мотыг. Во время полнолуния никто в деревне не спал, все торопились наверстать упущенное время: днем по нескольку раз приходилось отсиживаться, скрываясь от врага, в лесу. Каждый старался не отстать от соседа. Ведь нужно позаботиться не только о своем участке, но и об участках тех, кто сражается. Льеу улыбнулась, вспомнив слова, которые знали и старый и малый: «Увеличим урожай!» Главное сейчас — урожай! Удары мотыг, что слышались с разных сторон, зазвучали вдруг для нее как эхо этого слова: «Урожай!»
Луна медленно поднималась. Ночь вступила в свои права, все в природе умолкло, лишь удары мотыг нарушали тишину.
Вот луна уже совсем высоко. Глубокой ночью безмолвие почти ощутимо. Слышен даже шелест листвы в бамбуковых зарослях. Стук мотыг стал постепенно смолкать, значит, то на одном, то на другом участке кончали работу. Сон подкрался незаметно и набрасывал на деревню свой покров. С каждой минутой становилось тише.
Льеу без конца зевала. Движения стали неуверенными. Но у соседей еще работали. Значит, и ей рано спать! У кого нет детей, тем, конечно, можно работать днем, до самой последней минуты, пока французы не подойдут совсем близко. А у нее трое, мал мала меньше! Ей первой надо прятаться. Много ли наработаешь днем? Вот и приходится гнуть спину по ночам. «Днем высплюсь», — утешала себя Льеу.
Но вот и у соседей закончили работу. Руки Льеу совсем онемели. Тело стало каким-то чужим и непослушным, каждое движение стоило усилий. Она уже с трудом поднимала мотыгу. Глаза слипались, мысли путались.
Одиноко звучали неровные удары. И неоткуда ждать поддержки и утешения. Как плохо человеку, когда он одинок!
Луна висела теперь прямо над головой. Тени бананов и бамбуков подобрались к самым стволам уснувших деревьев.
Льеу вздохнула, перехватила мотыгу и направилась к дому. Посидев немного на пороге, чтобы остыть, она забрала одежду и пошла к пруду. Прохладная вода освежила ее и вернула силы.