сие и упал. И тут же заорал благим матом: сказалась многолетняя привычка. Подобрав обломок кирпича, он хотел раскроить себе голову, но одумался, был еще недостаточно пьян для этого. Что толку шуметь здесь? Надо идти прямо к этим потаскухам! Расправиться с обеими, а главное, с этой ведьмой — теткой. Если же не выйдет их прикончить, вот тогда и разбить себе голову, созвать народ. А для того, чтобы все хорошо получилось, надо еще выпить, бутылку хотя бы… Но странное дело, Ти Фео пил и совсем не пьянел, только острее ощущал тоску. Ему все время мерещился запах луковой похлебки, и даже винный дух не мог перебить его. Закрыв лицо руками и содрогаясь всем телом, Ти Фео рыдал, потом снова брался за бутылку. Наконец он напился так, что собственное тело стало чужим и непослушным.
Заткнув за пояс нож и бормоча: «Я должен прикончить эту сволочную бабу, должен прикончить», — Ти Фео вышел из хижины, но что-то помешало ему свернуть на тропинку, ведущую к дому Тхи Но. Сумасшедшие и пьяницы часто забывают собственные решения.
Была сильная жара, и Ти Фео никого не встретил. Он шел и шел, продолжая ругаться, и все кричал, что «убьет эту сволочную бабу». Сам того не заметив, Ти Фео очутился около дома советника Киена и решительно свернул на дорожку, ведущую к нему. Семья советника работала в поле, а сам он отдыхал, укрывшись в тени. Услыхав голос Ти Фео, Киен почувствовал раздражение. С самого утра у него болела голова, и он был не в духе. Так хотелось, чтобы чья-нибудь прохладная рука легла ему на лоб. А может быть, главной причиной дурного настроения были слишком продолжительные отлучки четвертой жены? Кто знает, где она шляется? Ведь она еще молода! И выглядит неплохо, хотя ей скоро сорок, — пожалуй, даже слишком хорошо! А зачем ей быть молодой и красивой, если сам он перешагнул шестой десяток! От этих мыслей советнику становилось еще горше. Да, жена по-прежнему молода, красива и легкомысленна, будто ей двадцать. Смотреть на нее, конечно, одно удовольствие, но и досадно. Все равно что кладут перед тобой сочный кусочек, а у тебя и зубов нет, чтобы разжевать его. Киен живо представил себе ее блестящие, слегка прищуренные глаза, свежие чувственные губы, с которых не сходила лукавая улыбка, и розовые щеки. О, как он ненавидит молодых повес, которые увиваются вокруг нее, хотя по возрасту годятся в сыновья, ненавидит их плоские вульгарные шуточки, дурацкую привычку вечно хохотать по любому поводу. Не желают считаться ни с его возрастом, ни с положением. Проклятье!.. Засадить бы их всех в тюрьму!
Когда одолевают подобные мысли, трудно сохранить хорошее настроение и выдержку, а тут еще принесла нелегкая Ти Фео. Не иначе как явился клянчить на выпивку. Советник решил бросить ему пять хао, чтобы поскорее убрался, но при этом не выдержал и крикнул:
— Опять притащился! Пора бы знать свое место, здесь тебе не банк!
С этими словами он с размаху швырнул монету прямо на землю.
— Забирай и катись, чтобы духу твоего не было, живо! Сколько раз говорил: научись жить честно!
Глаза Ти Фео засверкали от ярости, и, подняв руку, он наставил палец прямо в лицо советнику.
— Возьми их себе! Я пришел не затем, чтобы клянчить у тебя пять хао!
Советник испугался.
— Ладно, ладно, бери, больше у меня нет, — добавил он уже более миролюбивым тоном.
— Сказано тебе: не за деньгами пришел, — гордо вскинув голову, ответил Ти Фео.
— О небо! Впервые слышу от тебя такое! Чего же тебе надо?
— Хочу стать порядочным человеком, — отчеканил Ти Фео.
— Надо же придумать такое, — не выдержав, расхохотался советник, — что же, в добрый час, хотя и поздновато. От всей души желаю тебе успеха на радость всей деревне.
— Не выйдет! — Ти Фео тряхнул головой. — Как мне стать теперь порядочным? Кто сотрет с моего лица эти шрамы? Жизнь прошла! Понятно?.. Теперь мне осталось одно! Только одно!! Сейчас ты узнаешь, что именно!!!
И, выхватив нож, Ти Фео бросился на советника. Тот в страхе привстал, но успел крикнуть только один раз. В слепой ярости Ти Фео наносил удар за ударом и орал во все горло, созывая народ. Однако соседи давно уже не обращали внимания на его вопли. Когда же наконец они явились, то увидали Ти Фео распростертым на земле в луже крови рядом с трупом советника. Глаза Ти Фео вылезли из орбит, рот его судорожно дергался, будто он пытался что-то сказать, из раны да шее все еще текла кровь.
Деревня гудела, как потревоженный улей. Только и было разговоров, что об этом невероятном событии. Некоторые радовались втайне, другие открыто. Осторожные говорили уклончиво: «Небо все видит…» Те, кто посмелее, рубили напрямик: «Если о ком и жалеть, то не об этих двух… Никто тут не виноват, сами, наверное, прикончили друг друга!» Но больше всех радовались деревенские богатеи. Они приходили в дом Киена будто для того, чтобы выразить соболезнование, в действительности же им не терпелось злорадно и вызывающе взглянуть на старосту, сына убитого. Сержант Тао, которому не было нужды опасаться, ораторствовал прямо на базаре:
— С папашей покончено, ну а с сынком тоже скоро кое-кто разделается!
Все понимали, что этот «кое-кто» и есть сам сержант. Те, что помоложе, тихонько говорили:
— Уф, теперь без старого кровопийцы хоть дышать станет полегче.
Однако люди поопытнее с сомнением причмокивали губами:
— На смену старому бамбуку идут молодые побеги. Один умер, другой остался. Уж мы-то от этого ничего не выиграли…
Тетка Тхи Но торжествовала:
— Счастье твое, дура, — говорила она неразумной племяннице, тыча ей пальцем в лицо. — Хороша бы ты теперь была, если бы бросилась ему на шею!
Тхи Но засмеялась и ничего не ответила. А немного погодя сказала:
— Вчера писали протокол. Говорят, старосте это обошлось около сотни. И отца у него убили, да еще и денежки потерял…
А про себя добавила: «Странно, ведь Ти Фео мог быть кротким, как овца».
Ей вспомнились счастливые дни их близости. Она украдкой взглянула на тетку, потом на свой живот: «А вдруг я беременна, что тогда?»
И тут она подумала о заброшенной печи для обжига кирпича, что стоит в стороне от дороги и человеческого жилья…
1941
Перевод И. Быстрова.
РАССКАЗЫ
ПОЛНОЧЬ
В его имени ничего примечательного не было. Имя как имя: Жи, Ле Ван Жи. Он был начальником деревенской стражи, и потому его еще называли начальником Жи. Когда же он стал заниматься грабежом, ему дали кличку «Громобой». И вот как это случилось.
Всякий раз, как бандиты собирались на совет, Жи обычно молчал, налегая на еду и вино. Напившись и наевшись, он принимался, тараща глаза, ковырять в зубах. Ждал, пока ему что-нибудь поручат. А дождавшись, бросал зубочистку, поднимался со своего места, подтягивал штаны и шел, как говорят, на дело. Существует поверье, что дух Грома никого не убивает по собственной воле, если нет на то приказа неба. Жи тоже был убежден, что нужно убивать лишь по приказу. За это кто-то и назвал его в шутку Громобоем. Прозвище так прилипло к нему, что в деревне Вудай все забыли его настоящее имя. Никто толком так и не знал, за что ему дали эту кличку. Одни считали, что за дерзость и горячность, другие — за зычный голос. Действительно, стоило ему заговорить, как все невольно вспоминали о раскатах грома. К тому же он часто сердился и кричал, а потам долго не мог успокоиться, точь-в-точь как дух Грома.
Свою грозную кличку Жи получил, когда ему уже перевалило за тридцать. У него была темная, как обуглившаяся головешка, кожа, обезображенное оспой, изможденное лицо с широкими скулами, низкий, сдавленный у висков лоб, изогнутые и мохнатые, как гусеницы, брови, короткий вздернутый нос.
Волосы его торчали во все стороны, блестящие, точно совьи, глазки все время бегали, челюсть сильно выдавалась вперед, а зубы были желтые и щербатые.
Словом, страшилище, да и только.
Дети, завидев его, начинали орать, словно их резали. Он был для них пугалом. «Замолчи сейчас же, — кричали матери. — Перестань реветь, а то отдам тебя Громобою!..» Откуда он взялся, из каких мест происходил — никто не знал. Родители его никогда здесь не жили. Совсем маленьким его усыновила Тхить — богатая и еще молодая вдова, славившаяся на всю округу своей добротой. Однажды к ней пришел незнакомый человек с маленьким ребенком на руках. «Это сын одной несчастной женщины, которая живет подаянием, — сказал тот человек вдове. — Она не может сама его вырастить и потому оставила у меня. Сделайте доброе дело, возьмите его на воспитание. У вас ведь нет своих детей?» Тетушка Тхить согласилась. Она лелеяла мальчика, как родного, хотя злые языки утверждали, будто отец его осужден за убийство, а мать просто бросила ребенка. Говорили даже, что она живет теперь с другим мужем, совсем недалеко, в каких-нибудь нескольких днях ходьбы отсюда. Но тетушка Тхить не хотела верить этому. Мало ли что люди болтают.
Она очень любила мальчика. Он рос удивительно быстро, но так же быстро росли в нем грубость и злость. Он никогда не любил тетушку. Ребенком часто плакал, но какими-то недетскими, злыми слезами. А когда подрос, целыми днями сидел свирепо насупившись, словно обдумывал, как бы всадить нож в спину злейшему врагу. Потом он захотел стать стражником, чтобы убивать бандитов. И, наконец, сам стал бандитом, чтобы убивать стражников и тех, чей покой они оберегают. Однако быть стражником или бандитом — это все равно что писать романы, стихи или играть в карты — таким ремеслом не прокормишься. Я лично не знаю ни одного бандита, стражника или поэта, который бы разбогател. Это просто своего рода страсть. А страсть, как хорошо известно, к добру не приводит. Человеку нужна настоящая профессия. Это каждому ясно и понятно. И Громобой пошел на бойню. Столь ужасная работа пришлась ему вполне по душе. Ему доставляло наслаждение смотреть, как трепещут под ножом живые существа, как хлещет кровь и с бульканьем стекает в лохань. К тому же теперь не было недостатка в закуске — кроваво-красной похлебки с мелкими кусочками мяса на бойне всегда было вдоволь. Похоже, он просто уродился кровожадным.