— Есть раненые!
— Несколько человек убито!
Толпа и я вместе с ней двинулась к перекрестку. На асфальте тут и там темнели пятна крови. Дворец независимости был огражден несколькими рядами колючей проволоки. Площадь перед дворцом была заполнена солдатами в белых касках, через равные промежутки стояли бронетранспортеры. В дворцовом парке на одном из самых высоких деревьев кто-то вывесил белый флаг, но из здания продолжали стрелять. Солдаты отстреливались, но было заметно, что огонь с обеих сторон затихает.
Очевидно, энтузиазм участников переворота угас. Только толпа, заполнявшая улицу, продолжала возмущенно гудеть. Не обращая внимания на перестрелку, поток людей двигался с улицы Конгли на дворцовую площадь.
Я прислушивалась к голосам, ораторов, призывавших к свержению господства семьи Зьема, и мне казалось, что я различаю среди них охрипший голос Хиена. Я с трудом протиснулась сквозь толпу и на перекрестке улиц Пастера и Хонг Тхап Ты попыталась нагнать колонну, в которой шел Хиен, но мне это не удалось. Когда я подошла к дворцовой площади, то увидела, что солдаты разгоняют участников демонстрации. Они пытались задержать людской поток и не пустить его на дворцовую площадь, но остановить многотысячную массу было не так-то легко.
Джип с полковником и сопровождавшая их группа молодежи куда-то исчезли. Площадь перед дворцом загораживали несколько перевернутых грузовиков. На другой стороне площади стояла толпа — любопытные с соседних улиц пришли посмотреть на необычное зрелище.
События приобретали прямо-таки комический характер. Казалось, что для солдат главное не захват дворца, а борьба с населением, что основная их задача состоит в том, чтобы не подпустить людей к дворцу и даже к дворцовому парку.
В конце концов демонстранты были остановлены, и только колонна молодежи еще продолжала двигаться, с трудом пробиваясь сквозь солдатский заслон, не обращая внимания на штыки парашютистов и морских пехотинцев. На дворцовой площади вновь вспыхнула перестрелка. Колонна молодежи рассыпалась по обе стороны проспекта Тхонгнят, и все, словно по команде повернувшись в сторону дворца, начали выкрикивать: «Долой! Долой!» И тут я опять увидела Усатого Линя. Он энергично жестикулировал, отталкивая солдат, и кричал громче всех.
Когда молодежи все-таки удалось прорваться на площадь, в нее начали стрелять защитники дворца, засевшие в здании, а солдаты, выстроившиеся перед дворцом, угрожающе направили на демонстрантов дула автоматов, хотя стрелять не решились. Колонна молодежи смяла солдатский заслон и присоединилась к потоку, в котором была и я. И тут я увидела, как Хиен, высоко подняв над головой плакат, двинулся вперед. Солдаты встали на пути демонстрантов. Однако несколько человек, в их числе и Хиен, прорвались через заслон. Хиен с трудом тащил большой плакат. Из дворца раздались выстрелы. Солдаты тоже начали стрелять по толпе. Над нашими головами засвистели пули, загремели разрывы гранат, и я увидела, как двое или трое парней упали на землю, среди них был и Хиен. Я видела, как он, стоя на коленях, пытался поднять красный плакат. Раздался чей-то истошный крик: «Солдаты стреляют в народ!» Мне показалось, что это я сама кричала. Я рванулась вперед, проскочила через солдатский заслон и бросилась к лежавшим на дороге. С другой стороны к ним бежали еще несколько человек. Они опередили меня. Какой-то солдат наклонился и приподнял Хиена. Я подняла окровавленный плакат, закрывший его лицо. Солдат посмотрел на меня, покачал головой и тихо сказал:
— Все. Он уже мертв.
Я не могла глаз отвести от Хиена, не могла произнести ни слова и только молча глядела, как кровь медленно растекается по земле. Первые лучи солнца окрасили ее в ярко-алый цвет, который резко выделялся на темном асфальте. Рядом с Хиеном лежали еще двое, один из них был убит, второй тяжело ранен. Кто-то из стоявших рядом со мной парней зло выругался:
— Сволочи! Что же это за государственный переворот? Ведь они в народ стреляют!
Мы с Линем отнесли тело Хиена на соседнюю улочку, и я побежала сообщить его родственникам о случившемся горе.
В городе по-прежнему еще слышались редкие выстрелы. Жители, с раннего утра высыпавшие на улицы, постепенно расходились по домам. На рынке Бетхань почти уже никого не было. Остались лишь несколько торговцев да редкие покупатели.
Кто-то рассказывал, что в десять часов утра по радио передавалось сообщение командира районного отделения полиции, сторонника Нго Динь Зьема, но вдруг он оборвал речь на полуслове, и радио замолчало. А в районе Дворца независимости все еще продолжалась перестрелка. В городе ходили самые противоречивые слухи. Кто-то говорил, что участникам переворота наконец-то удалось захватить дворец, другие утверждали, что начались переговоры под руководством американского генерала — руководителя миссии США. Тут же сказали, что из Митхо прибыл племянник Зьема с верными войсками и восставшие вынуждены были отступить. Слухи… слухи… слухи…
Побывав у родителей Хиена, я рассказала о его гибели, а потом решила разыскать Хонг Лан. По соображениям конспирации, я не могла идти к ней домой и отправилась на почту, стала ее ждать в условленном месте. И тут вдруг подумала, что надо бы заглянуть к супругам Ба, может, они знают что-нибудь о Хоанге.
Когда я пришла к ним, было около двенадцати. Уличные громкоговорители передавали приказ военно-революционного народного совета, в котором объявлялось, чю «армия поднялась и свергла власть диктатора и феодала Нго Динь Зьема… приняла меры для борьбы против коммунистов, во имя спасения страны…».
Увидев меня, хозяин вскочил и возбужденно закричал:
— Что же это такое? Хороша революция по американскому образцу! Участники переворота выступают против коммунистов, они расстреливают наших соотечественников!
А жена тут же подхватила:
— Это не революция, не переворот! Это черт знает что! В результате еще больше разбогатеют лавочники, в руках у которых и рис и соль. Рис опять подорожал…
О судьбе Хоанга супруги Ба ничего не знали.
После неудачного переворота сразу же начались повальные аресты. Даже если ты не был коммунистом, тебя хватали как «мятежника и смутьяна». Любой житель города мог угодить в тюрьму, арестовывали всех подряд: военных, политических деятелей, интеллигентов, простых людей. Кто избежал ареста, спешил скрыться, уезжал из города в деревню, в горы. Среди них был и отец Линя. У них в доме произвели обыск, но Линь успел вовремя исчезнуть.
Итак, мы потеряли Хиена. Остальные были на местах, однако встречаться стало еще опасней. И не только потому, что в городе шли облавы, но еще и потому, что доносчик Ван, который учился когда-то вместе с нами, а потом исчез — говорили, будто уехал в Далат, — неожиданно объявился в городе и опять начал шататься возле школ. Однажды я и Хонг Лан чуть не столкнулись с ним на улице. Теперь нужно быть осторожными вдвойне. И в этой обстановке особенно приятно, было получить весточку от Хоанга — он назначил встречу.
Ровно в шесть часов вечера я села на велосипед и поехала на набережную Батьданг. Еще издали я увидела Хоанга, сидевшего рядом с Хонг Лан на каменной скамье и задумчиво смотревшего на реку. Я подъехала к ним, поздоровалась и села рядом.
Я была очень рада встрече, но при мысли о погибшем Хиене радость моя погасла. Хоанг сказал, что те, кто затеял переворот, и те, кого хотели свергнуть, боятся друг друга, но в десять раз больше они страшатся собственного народа. Этот страх и заставил вчерашних врагов объединиться, чтобы повернуть оружие против народа.
Мы понимали, что враг, точно смертельно раненный зверь, особенно злобен и жесток, и нам в этих трудных условиях следует соблюдать крайнюю осторожность, нужно сберечь людей. Недавно был схвачен наш связной, и теперь будет вынужденная передышка. Хоанг познакомил нас с планом предстоящих действий и еще раз напомнил о мерах предосторожности — нельзя допустить арестов в школе.
Так учителя Тана, преподававшего когда-то у нас физику, арестовали лишь за то, что он сочувствовал участникам переворота. Хоанг сообщил также, что учитель Хоа после того, как его выпустили из-под ареста, установил связь с нашими и был переправлен в освобожденную зону. Что касается Тхань, то по ее делу еще не вынесено решения. Недавно арестовали еще несколько человек, наверное, их всех сошлют на Пуло-Кондор[27]. Линь, по слухам, снова объявился в городе, надо бы найти его.
Наступил вечер, город расцветился огнями уличных фонарей. Их отблески дрожали на речной глади и словно уходили в воду до самого дна. Справа от нас высилась громада теплохода «Микань», бросавшего на набережную мощный поток света. С палубы доносились смех, голоса, музыка. Казалось, что теплоход покачивается не от речных волн, бившихся у наших ног, а от бурлившего на нем веселья.
Мы встали и медленно пошли в сторону от набережной — подальше от толпы, непрерывно текущей по ней. Мы уже все обсудили, пора было расходиться по домам, но мы никак не могли расстаться, слишком хорош был вечер, и эта прохладная река, и сверкавший огнями город. Нам не хотелось прощаться с Хоангом, которого мы давно не видели и увидим, возможно, не скоро. Хоанг стал для нас особенным человеком, он вселял в нас уверенность и душевное спокойствие.
Хоанг теперь работает «там» — так мы условно называли освобожденную зону, о которой у нас было самое смутное представление. Мы считали, что она находится где-то очень далеко и что наши соотечественники, которые живут там, испытывают немалые лишения и трудности. Однако они не теряют веры и энтузиазма — в этом убеждал нас Хоанг и тем самым придавал нам уверенности в своих силах. Вот почему нам так не хотелось отпускать его!
Видимо, Хоангу тоже было трудно расстаться с нами. Он замедлил шаг, повернулся к реке и стал смотреть на два больших судна, стоявших на рейде. Из их труб валил густой дым. На палубе не было ярких огней, не слышалось голосов, смеха и музыки, как на теплоходе «Микань». Это были иностранные суда, бросившие якорь в порту. На верхушках мачт мерцали одинокие огни, слабо освещавшие гладь реки по обе стороны судна, и развевались многоцветные флаги. Оба судна — будто усталые путники, которым наскучили скитания по океанским волнам, спрятались здесь, в темном углу пристани, подальше от городской суеты, от шумного веселья на теплоходе «Микань».