Я, в свою очередь, рассказала Хоангу о себе, рассказала не только о том, что узнали мои друзья во время поездки в Биенхоа, но и о родителях, о братьях и сестрах, о других наших родственниках. Вспомнила я и совсем недавние события, — как в пятьдесят шестом году — я училась тогда в пятом классе в Биенхоа — был низложен Баодай[17]. Ученики нашего класса в этот день должны были идти на демонстрацию с портретами Нго Динь Зьема и Баодая. Портреты Нго Динь Зьема были только что нарисованы, а портреты Баодая нас заставили перечеркнуть краской или кирпичом. Но мы не хотели нести ни те, ни другие. Помню, я прибежала домой и попросила своего брата Хая дать мне портрет дядюшки Хо. Он ответил, что портрета Хо Ши Мина у него нет, но дал мне старую купюру — пять донгов — и предложил нарисовать портрет Хо Ши Мина с нее. Мы так и сделали — нарисовали пять больших портретов и вышли о ними на демонстрацию. Но когда мы появились на улице, то увидели, что многие несут портреты дядюшки Хо, В толпе кричали: «Долой Баодая!», «Поддержку Нго Динь Зьему!», но большинство участников демонстрации, и мы в том числе, кричали: «Поддержку Хо Ши Мину!» Многих участников демонстрации арестовали, но потом всех выпустили.
Тут Хоанг вдруг перебил меня и попросил подробнее рассказать о моем брате. Я рассказала все, что знала о нем. Рассказала я и о том, как собиралась в Сайгон, как дала матери обещание, что буду хорошо учиться и не буду знаться с парнями и убивать время на развлечения. Хоанг засмеялся и сказал:
— Ты и теперь так думаешь?
Я ответила, что сейчас, конечно, думаю по-другому, так как поняла, что не все парни шалопаи и бездельники, что есть много хороших ребят. Хоанг продолжал?
— А что это значит — «хорошие»?
Я почему-то смутилась.
— Хорошие — это… это приличные… порядочные…
Хоанг весело засмеялся и перевел разговор на другую тему. Мы вновь, в который раз, заговорили о нашем будущем.
Однажды, когда мы втроем сидели у Лан, она сказала, что хотела бы стать поэтессой. Мы были настоящими друзьями и могли говорить друг другу обо всех своих заветных мечтах без утайки, но когда о наших планах слышали другие ребята из класса, они только смеялись в ответ. В тот вечер Хоанг очень внимательно слушал Лан и изредка кивал головой. Потом задумчиво произнес:
— Да, да, это замечательно! Быть поэтом, художником, воспевать прекрасное, воспевать наши идеалы — что может быть благороднее!
И, как бы спрашивая сам себя, воскликнул:
— Но что такое красота, идеал?!
И мы начали рассуждать о том, существуют ли идеалы в жизни. Хоанг мечтал заняться наукой. И когда мы спрашивали его, для чего это ему, он только смеялся в ответ.
Хоанг знал, что я собираюсь стать доктором или учительницей начальных классов, но никогда не говорил, как относится к моим планам. А сегодня вдруг спросил:
— Ты по-прежнему хочешь стать учительницей или врачом? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжал: — Прекрасно, но любить свое дело еще недостаточно. Надо ясно представлять, где ты можешь принести обществу максимальную пользу!..
Он напомнил мне мой рассказ о посещении сестры в детской больнице в Говапе. Там дети были уже большие, они уже все понимали и потому привязались к нам. Но вот ему пришлось побывать в детской больнице в Тихоа, где находились совсем крошечные, только что родившиеся дети. Родители либо отдали их в больницу, либо подбросили. Однажды утром сказали, что ночью умерло двое детей, а вскоре принесли пятерых. Одного привезли из роддома — мать отказалась от своего ребенка, других подобрали на улице, в саду или где-то еще.
И тут Хоанг заметил:
— О какой человечности можно говорить в обществе, где люди доведены до крайнего отчаяния — отказываются от своих детей!.. Да, подкидышей берут монахини на воспитание, но может ли эта благотворительность хоть сколько-нибудь искупить пороки общества? А к тому же еще неизвестно, благотворительность ли это.
Хоанг рассказал, как в годы войны Сопротивления французы организовывали специальные лагеря для сирот. Здесь детей воспитывали и обучали, чтобы сделать из них диверсантов и шпионов. И сегодня местные «государственные деятели» не прочь вернуться к старой идее.
Я вспомнила ночь, когда Тхань, сидя на берегу моря, говорила мне, что хочет жить как-то иначе. Тогда я впервые подумала, что хорошо учиться, интересоваться только школьными делами уже недостаточно: надо иметь цель в жизни!..
После разговора с Хоангом что-то вновь всколыхнулось в моей душе. И моя давняя мечта стать учительницей или медсестрой словно потускнела. Я почувствовала, что надо иметь другую, более широкую цель в жизни, я еще не представляла себе, какую именно, но она уже зрела в моем сердце. Однако меня не покидала какая-то смутная тревога и мне было грустно расставаться с мечтою детства — словно я расставалась с самим детством.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Точь-в-точь пещера отшельника!
— А кто же этот отшельник? — спросила наша Брижит Бардо, выразительно посмотрев на Нена, красивого черноглазого парня с тонкими чертами лица.
Мы все тоже уставились на него. Нен был родом из деревни Каймон, находившейся на границе провинций Бенче и Виньлонг. Эти провинции знамениты своими садами и набожностью жителей-католиков. В каждом доме непременно распятие или иконы Христа, божьей матери. За нежное, почти девичье лицо и набожность Нена прозвали у нас «Нен-богородица».
Тхань спросила об отшельнике явно в шутку. Мы ждали, что ответит Нен. Судя по всему, он действительно поверил в «отшельника».
Небольшая речушка Там Тхем уходила в грот, а выйдя из него, попадала в трубу, проложенную под дорогой, которую строили американцы. Дно грота было усеяно камнями, и вода с шумом бежала по ним. Мы любили бывать здесь и называли это место «пещерой отшельника». Нен оказался в гроте впервые. Его друг Хиен, невысокий смуглый крепыш, тоже приехал с нами, но он уже знал о «пещере».
Мы слышали, как по дороге проносятся одна за другой машины, но этот шум для нас, городских жителей, был привычным, он не мешал нам веселиться, смеяться и болтать, усевшись на камнях у входа в грот. Для новичков, которые приходили сюда впервые, мы обычно придумывали какой-нибудь розыгрыш, но Нен был такой простодушный и добрый парень, что мы все, не сговариваясь, решили не трогать его. Усатый Линь растянулся на большом камне и задумчиво пускал кольца дыма, глядя, как они тают в воздухе. Вдруг он заявил:
— Кто хочет быть отшельником, пусть становится им, а мне такая жизнь не подходит…
Дык, присевший на корточки за спиной Хоанга, спросил:
— Значит, ты согласен идти в солдаты, согласен бросить школу?
Тхань вскочила со своего места.
— А почему он не должен идти в солдаты? Вас ждет слава и известность, вас ждет блестящее будущее, почет, — патетически произнесла она, словно отвечая урок по гражданской обороне.
Линь обернулся и иронически посмотрел на нее, неужели она не поняла, что он хотел сказать?! И, равнодушным взглядом провожая кольца дыма, произнес скучным голосом:
— Да какая там слава и почет! Почему-то детки наших тузов не рвутся в армию, хотя мы часто слышим, как они бьют себя кулаком в грудь и клянутся защищать родину и бороться против коммунистов. Правда, и среди них встречаются такие, что идут в армию, хотя трясутся от страха. В конце концов никому не избежать воинской службы, раз надо — ничего не поделаешь. Каждому свое — кому положено учиться, тот учится, кому гулять, тот гуляет, а как наступит срок, всех загребут в армию. Что толку вздыхать и жаловаться на судьбу!
Линь приподнялся и поудобнее устроился на камне. Бросив недокуренную сигарету в ручей, он смешно подергал свои усы.
— Как бы мы ни относились к этому, ни одному из нас не избежать армии. Да и не положено мужчине уклоняться от воинской службы.
Все расхохотались. Линь понял, что мы смеемся над ним. Из «утомленного героя» он превратился в «пылкого патриота». Он покраснел, но тут же взял себя в руки и, стараясь говорить спокойно, не повышая голоса, перевел разговор на другое.
— Ну как будем жить дальше? Вернемся в Сайгон или останемся здесь и попытаемся добыть себе пропитание?
Он с улыбкой смотрел на Тхань, явно желая, чтобы она осталась. Хонг Лан повернулась к Хоангу, но тот смотрел на Линя. Тогда Лан обратилась ко всем:
— Может, останемся здесь до вечера, а Линь на своей машине привезет нам поесть?
— Хлеба, кокосовых орехов, грейпфрутов, пива, льда и кока-колы, — поспешно добавила Тхань.
— А вы, Хиен и Нен? — спросила Лан.
— Мы остаемся! — ответили они в один голос.
— Ты как, Фыонг? — обратилась она ко мне.
— Поеду в Биенхоа.
При этом я посмотрела на Хоанга, надеясь, что он тоже выразит желание поехать вместе со мной. Лан обернулась к Дыку.
— А ты остаешься?
Тхань, закусив губу, быстро ответила вместо него:
— Он тоже уезжает.
Дык согласно кивнул головой.
— Да, я еду.
С Дыком у меня приключилась любопытная история. Когда мы только начали учиться в восьмом классе, Тхань однажды показала мне в стенгазете заметку под заглавием: «Друзей надо искать повсюду», подписанную каким-то Лам Тхиен Фыонгом. Он обращался ко мне, называя меня прямо по имени, и предлагал дружить, причем обращался ко мне на «вы». Тхань насмешливо сказала:
— Ответьте, пожалуйста, этому Лам Тхиен Фыонгу, жаждущему установить с вами сердечные отношения!
Разумеется, я не ответила, так как не имела никакого желания устанавливать «сердечные отношения» с человеком, которого даже не знала. Но через несколько дней я получила длинное письмо, автор которого умолял ответить ему. Подпись была та же — Лам Тхиен Фыонг. Я показала письмо подруге, и Тхань, лукаво улыбнувшись, сказала:
— Хорошо, я помогу тебе раскрыть тайну этого поклонника.
Как-то раз Тхань попросила меня внимательно прочесть стихи, помещенные в нашей стенгазете, и обратить внимание на то, что написаны они были тем же почерком, что и послание ко мне, но на этот раз подпись стояла другая — Сосна. Хоанг сказал мне, что стихи эти написал Дык, а подписывается он так потому, что родом из приморского района Центрального Вьетнама, где горы сплошь покрыты сосновыми лесами. Опасаясь, как бы его почерк не узнали, Дык писал стихи левой рукой. Однако Тхань все-таки заметила, что некоторые буквы написаны точно так же, как в письме, адресованном мне. Я попросила Тхань сохранить все это в тайне, чтобы не смущать парня. Дык хорошо учился, состоял членом нашего математического кружка, выглядел всегда подтянутым и аккуратным. Но с того дня, как подруга открыла мне имя моего таинственного поклонника, я поняла, почему мне частенько говорили, смеясь, что Дык «очень уж увивается за девушками», — этот намек в первую очередь относился ко мне.