В ней тонут огни, а всплывает со дна только тина.
Но разве река в этой горечи смертной повинна?
Душа её где-то блуждает, по-детски легка.
Господь упаси прикоснуться к безумной воде:
Невидимый яд потечёт по испуганным жилам,
И кровь, замирая, осядет отравленным илом,
И сердце заплачет, как плачет дитя в темноте.
Я видела странника. Тяжкую ношу неся,
Он шёл издалёка. Одежда казалась седою.
Спустившись к реке, он умылся свинцовой водою,
И что он увидел – нам даже представить нельзя.
Река молчалива. В сырую весеннюю смуть
Она не бурлит, напоённая светом и снегом.
То солнце, то месяц её выбирают ночлегом,
А город всё чаще и чаще не может заснуть.
«От невесомого креста…»
От невесомого креста
Над древним куполом зелёным
Разбуженная пустота
Плывёт ко мне калёным звоном,
И тянут руки у ворот,
Благословления гнусавя,
И, прожигая чёрный лёд,
Проходит девочка босая –
Несёт янтарную свечу
Из переполненного храма,
И я откликнуться хочу,
Но сердце замирает: рано…
Она идёт между калек
В своей таинственной заботе,
И гасит милосердный снег
Её горящие лохмотья.
«Знать, из горького опыта…»
Знать, из горького опыта
Не выходит хорошего:
Что не продано – пропито,
Что не пропито – брошено.
Что не взято – отравлено,
У потомков украдено…
Если сказано правильно,
Ты прости меня, Родина…
«Всё снег да снег! Уж более недели…»
Всё снег да снег! Уж более недели
Я царствую на высоте метели,
Пеку душистый хлеб, кормлю детей,
А погляжу в окно – метель, метель…
Как будто нет свидетелей у века.
Как будто боль восходит в царство снега
И ниспадает белой пеленой,
Беспамятно оплаканная мной.
Как будто всё, что радостью казалось,
Когда стекла ладонями касалось,
Пересекая смутную черту,
Неслышно опадает в темноту.
Оставьте век наедине с метелью!
Бессмертный снег поёт над колыбелью.
Весна, от неба землю отделя,
Увидит: это новая земля.
«На том берегу Юрюзани…»
На том берегу Юрюзани,
Словно уже на небе,
Избы стоят высоко.
Мостиком в три дощечки,
Тропкой по косогору –
Разве туда взберёшься?
Речка бежит и плачет
К морю, как будто к маме –
Сбиты её коленки.
Платьице пенит ветер,
Выгоревшие прядки
К мокрым щекам прилипли.
Смотришь так отрешённо,
Словно душа узнала,
Куда ей потом вернуться.
«Ива как люстра сияет усталому небу предместья…»
Ива как люстра сияет усталому небу предместья,
И мотыльками слетается в ласковый свет малышня,
И запоздалое, горькое чувство обиды и мести
Медленно-медленно, но покидает меня.
Богу, наверно, виднее, пока эта люстра сияет
Зеленью, золотом, нежностью или сырой пустотой:
Он в октябре осторожно летучее пламя снимает,
Чтобы себя не обжечь и её не нарушить покой.
Он озабочен, наверно, цветными её мотыльками –
Всё бы огонь им разглядывать, смуглые лапки тянуть…
Он иногда раздвигает ветвистую крону руками,
Чтобы на них беспокойно и нежно поближе взглянуть.
Что ж, заводская общага, по-чёрному пьющая пойло,
В слабые жилы вонзающая пыточную иглу, –
Плачь, но живи, если Бог полагает, что стоило
Иву как люстру зажечь и в этом печальном углу.
Петербургской музе
Меж призрачным и настоящим
Ты пробегаешь налегке
В плаще, безудержно парящем
На флорентийском сквозняке,
С багряной розой в искрах света,
Прильнувшей иглами к груди…
Ворота каменного лета
Тебе распахнуты: входи!
Войди и вспомни: этот город
В твоём туманном сне расцвёл,
И вот его сквозь время гонит
Царей жестокий произвол.
Твой лёгкий плащ проспектом Невским
Плывёт, пока ещё в тени,
И режут нестерпимым блеском
Витрины, зеркала, огни…
Ты спросишь нас: зачем зовёте
И смуту сеете в умах,
Ведь всей дворцовой позолоте
Не отразить небрежный взмах
Плаща, полёт волнистой пряди,
Руки прозрачный холодок,
И молнию в случайном взгляде,
И спящей розы сладкий вздох…
Что настояще? Этот камень,
Точимый стылою волной,
Иль ты, неслышными шажками
Покинувшая мир иной,
Как девочка запретным садом,
Бегущая вдоль тёмных стен –
Всегда одна, со всеми рядом,
Не узнаваема никем…
Таганай
Даниилу
Мы были, где белые грозы куют золотые копья,
Где бурное небо стекает рекой в сырые долины,
Где сонные камни в горстях дыхание солнца копят,
Где древние ели строги как стихи, а снега невинны.
Мы заново там с тобой родились, но уже другими.
Мы черпали силу из родников, то сыты, то пьяны.
Там эхо каждому подарило другое имя
И кличет теперь назад – протяжно и постоянно.
Там каменные позвонки прорывают земную кожу,
И счастлив становится тот, кого эта боль коснётся.
Там вечность больше всего на стаю китов похожа,
На синюю стаю китов, плывущих навстречу солнцу.
«Мгновенье, когда крича…»
Мгновенье, когда, крича,
Падают ниц:
Движенье крыла – плеча –
Или взмах ресниц.
Когда умирает в руках
Полотно плаща:
О, этот последний страх
При слове «прощай»…
Так ветер вздымает вдали
Голубую муть.
Так чёрные корни земли
Прорастают в грудь.
«В свирепой нежности, в насмешливой гордыне…»
В свирепой нежности, в насмешливой гордыне –
Моей печалью Вы отмечены отныне,
Серебряный как лунь, но Ваша седина
Меж пальцев – ледяна.
Нарезан клёклый век корявыми ломтями,
Не всякий будет сыт, но кое-кто и пьян…
А небо, небо плещется меж нами –
Священной радости студёный океан.
Ещё расхлещут по лихим дорогам,
Ещё плеснут в раскрытое окно
Кипящей синью, но клянусь пред Богом –
Мне всё равно!
Я знаю – Вам назначено свиданье
Под каменной луной
На час, когда кончаются скитанья
И все пути – домой.
Что выберете Вы? – а впрочем, всё берите,
Пока судьба-индейка не жадна!
Вас подстрахует ангел мой хранитель,
А я покуда посижу одна.
«Только вытянув ладонь…»
Только вытянув ладонь
В пустоту, где всё безлико,
Вдруг почувствуешь огонь,
Обжигающий до крика.
Только глядя в вечный мрак,
Где и звёзд холодных нету,
Можешь сделать первый шаг
К ослепительному свету.
«Небо стелет дорогу моим стопам…»
Небо стелет дорогу моим стопам,
Но с недавних пор
Я боюсь поднести к губам
Эту чашу туманных гор –
То ли лунным хмелем она полна,
То ли грозным сном…
Я не пробовала вина,
Потому что была вином.
Устилает чашу осенней листвой
Золотых щедрот…
Я пригублю, Господь, с тобой,
Мать сырая земля допьёт.
«Хорошо в Твоих садах…»
Хорошо в Твоих садах –
Радостно и одиноко.
Нынче день Ильи-пророка,
Грозовой весёлый страх.
На дорогу бьют, как в щит,
Капли редкие, не целясь.
Оплывает нежный шелест
И жара уже горчит.
Первый взгляд из-под бровей
Полон неба, но неярок,
И передник полон яблок,
И последнее – в траве…
«Этот город сошёл с ума, преступил черту…»
Этот город сошёл с ума, преступил черту:
Он на детский плач отвечает выстрелом в темноту,
Он на женский крик отвечает хохотом – и опять
Начинает в живую и тёплую ночь стрелять.
А потом, цепляясь за крыши, встаёт рассвет.
Он один пережил этот страшный слепой расстрел.
Но луна, растворяясь, ещё донесёт своим,
Что сегодня отсюда кто-то ушёл живым.
«Москва, красавица Москва!..»
Москва, красавица Москва!
Ты всё торгуешь леденцами –