Засаленные рукава
И пальцы с грубыми кольцами.
И голос – низкий, молодой,
Тяжёлый, словно хлеб вчерашний…
И всё плывут передо мной –
Ах, леденцы! – дворцы да башни,
Да расписные терема,
Да облаков крутые льдины…
И что сума, и что тюрьма,
И что престол – тут всё едино.
И вроде память под замком,
Но лёгкой стайкой плещет снова:
Все поцелуи – на Тверском,
Все расставанья – у Страстного.
Привёл ли Бог, попутал чёрт –
Мне всё равно с собой не сладить.
На неразменный пятачок
Продай обманчивую сладость!
Городской романс
Громыхает твой трамвай через мост.
На весеннем льду сидят рыбаки.
Подымается река в полный рост,
Повинуясь мановенью руки.
Закружилась голова? Посиди,
Пьяный пол под башмаками держа.
Посмотри, как из небесной сети
Ускользает за душою душа.
Ты выходишь у крутых куполов.
За окном тебе мигает свеча.
Ты несёшь свой небывалый улов,
Тяжкий невод по каменьям влача:
Проку в том, что обходил за версту
Сад, который заповедал Господь!
Влажной тканью оберни пустоту –
Проступает обнажённая плоть.
Гости
И вина-то всем достанется,
И швыряют хлеб собакам.
Среди гула и беспамятства
Белым воском пол закапан.
Что за пир – а мы не позваны,
И не знают нас по имени,
Но с мороза щёки розовы
И ресницы в чёрном инее.
Рукава бобром опушены,
Пальцы струнами запутаны,
Очи строгие опущены –
За собою не зовут они.
Веселы, да не потешные,
Мы уйдём от вас в распутицу.
Наши песенки – нездешние,
Наша быль – не скоро сбудется.
«Если ткань собирается в складки небрежно и нежно…»
Если ткань собирается в складки небрежно и нежно,
Возвращается море к усталым стопам неизбежно,
Омывается пыль, растворяется боль и измена,
И душа возвращается в тело из вечного плена:
Проплывает по жилам, как снег проплывает по рекам,
Вырывается в свет, благодарная дрогнувшим векам,
Проникает в уста золотистой пыльцой винограда,
Перед небом чиста и земному младенчеству рада.
От нежданной печали робея и сладко немея,
Окликает по имени дерево, птицу и змея
И глядит на ладони, ещё не успев испугаться:
Дикий мёд проступает на кончиках дрогнувших пальцев.
«Ты слышишь – петухи кричат…»
Ты слышишь – петухи кричат
На всю Святую Русь!
Когда нас будут разлучать,
Я земно поклонюсь.
Кого спасать, кого судить –
Пускай без нас решат.
Когда я буду уходить,
Я оглянусь назад.
Нельзя былое проклинать
И предавать огню.
Когда я буду вспоминать,
Я сердце заслоню.
«Здесь добывали золото, а мы…»
Здесь добывали золото, а мы
Набрали только горсточку ракушек.
Потом, ладони влагою омыв,
Упали навзничь жаворонка слушать.
И как младенец гулила волна,
И пел камыш, сухие стиснув губы,
И небо я увидела до дна –
Густую синеву до чёрной глуби.
О, как хотелось вырваться туда,
В сияние торжественного гула!
Но, испугавшись, вскинулась вода
И брызгами в лицо моё плеснула.
Земля моя, прости мне забытьё,
Почти побег, почти уход украдкой!
Всегда со мной дыхание твоё
И камешек под левою лопаткой.
«Что было – то прошло…»
Что было – то прошло,
Привычно повторять.
И не приходит в сны,
И наяву не снится.
Но так прожгло перо
Заветную тетрадь,
Что вписано одно
На все её страницы:
Не минет горьких губ
Волшебное вино,
И если спит душа –
Ей суждено проснуться.
Но Господи, зачем
Мне было не дано
Молчаньем пробудить,
Дыханьем прикоснуться?..
«Зелёные веки травы засыпаны снегом…»
Зелёные веки травы засыпаны снегом.
«Не вижу!» – она говорит спокойно и грозно.
Дорога плывёт и пугает степным ночлегом,
И небо, как ветка, качает снежные грозди.
Мотор всё ещё хрипит, и сквозь эту ругань
Я вижу едва, а хотелось бы видеть лучше:
Конец дороги на мокром холме обрублен,
А дальше придётся идти прямиком сквозь тучи.
Наверное, только так одолеешь вьюгу,
Летящую вкось, словно скомканная газета.
Тогда мы с травой и посмотрим в глаза друг другу –
Два тёмных колодца немереной бездны света.
«Зима успела выцвести…»
Зима успела выцвести
И в серый лёд врасти.
Налюбовался – выпусти,
Как птицу из горсти.
Сусальным нежным золотом
Вблизи горят кресты,
И небо дышит солодом
Нездешней чистоты.
Задарена, заласкана
У храма нищета,
А уж какими сказками –
То не моя тщета.
Я постою на паперти,
Перекрещу чело.
Моей жестокой памяти
Не нужно ничего –
Всё отболело, минуло,
Зима белым-бела.
Как будто сердце вынула
И нищим отдала.
«Проспект оканчивается закатом…»
Проспект оканчивается закатом.
Но свет, уплывающий вдаль за кадром,
Каждый раз чуть быстрее срока
Встаёт с востока.
Огненная река проспекта
Течёт от края до края света,
Неся троллейбусы и авто –
Куда? – не знает никто.
А я жила у его истока.
Жила беспечно и одиноко,
И каждый вечер бросала взгляд
Вдаль, на закат.
И каждый раз на самую малость
Чуть позже солнце черты касалось,
А больше увериться было нечем,
Что путь мой вечен.
Теперь-то я уже понимаю:
Всё это было в апреле, мае,
Ещё – июнь до двадцать второго,
А после – снова
Мгновенья света идут на убыль,
Стекло обжигает ладони, губы ль,
Но где-то в самый разгар зимы
На миг становится меньше тьмы.
«Мне снилось, что меня судили…»
Мне снилось, что меня судили.
Все были в масках, за столом.
По залу сквозняки бродили,
Студили воздух над челом.
И, цепенея от озноба,
Я тихо говорила: да,
Виновна. Да, виновны оба,
Но не для этого суда.
Судите – нечего бояться,
Вы не посмеете понять,
Как можно лгать, и ложью клясться,
И страшной клятве изменять.
«Как быстро и цепко, и верно…»
Как быстро, и цепко, и верно,
И власти своей не тая,
Могучие цепи инферно
Растут из глубин бытия!
Покорствуй и властвуй, но помни
В бреду гениальных идей:
Тяжёлые хищные корни
Всё ждут неизбывных дождей,
Слезами иль кровью политы,
Растут, как дурная трава,
И глушат стихи и молитвы,
Как боль заглушает слова.
«Июля молочные зубки…»
Июля молочные зубки,
Пшеничные прядки,
Бессвязные вольные звуки –
Ни капли неправды.
И гулишь в ответ, и лепечешь,
Подкидыша нянча,
Но только надвинется вечер –
Всё будет иначе:
Зигзаги холодного света
И рокоты грома,
Свивальники с царскою метой –
Стрела и корона.
А после на млечную спелость
Сойдёт позолота –
Что грозно и радостно пелось,
Закроет зевота.
И вот уже мелкою медью
Налево, направо…
Как мало меж небом и смертью –
Обида и слава!
И вроде дитя неродное,
А сердце не терпит.
И осень накроет волною
Твой ласковый трепет.
«За пустырём, за жёлтым донником…»
За пустырём, за жёлтым донником,
За клёнами, за ивами
Ночь воздымается над домиком,
Где мы посмели быть счастливыми.
И небо – словно до креста ещё –
Горит звездами частыми
Над нашим маленьким пристанищем,
Где мы посмели быть несчастными.
Пирует жизнь с её приливами,
С её утратами несметными,
Где мы посмели быть счастливыми,
Несчастными – и даже смертными.
«Так стоят на паперти…»
Так стоят на паперти,
Но не тянут рук.
Мне довольно памяти,
Памяти, мой друг.
Если даже «здравствуйте»