Мне сказать нельзя,
Так довольно радости
Опустить глаза…
«Гляжу в себя – и нет во мне смиренья…»
Гляжу в себя – и нет во мне смиренья,
Как будто я не жалкое творенье,
А существо, рождённое навек –
Свидетель, зритель: занавес раздвинут,
Я всё увижу, но придут и минут
Чума, пожар, и голод, и набег,
Смиренье, страсть, безумие, гордыня,
И гибель городов в багровом дыме,
И детский плач над мёртвой тишиной, –
И я пойму, что удивляться поздно.
И снова станет всё темно и звёздно,
И голос позовёт: «Иди за мной!»
На свет, как мотыльки, взметнутся веки,
И мы войдём в покой библиотеки,
И, оглядев стеллаж за стеллажом,
В углу между дубовых книжных стоек
Я вдруг увижу свой рабочий столик.
На нём тетрадь. Над нею свет зажжён…
«До Покрова в печальном золоте…»
До Покрова в печальном золоте,
А после – в нежном серебре…
Любимый, может быть, Вы вспомните,
Что мы встречались на земле.
Аллеями мы бродим дымными
И рассуждаем о судьбе,
А тени зыбкими долинами
Блуждают сами по себе.
И что там с нами – горе, смута ли, –
Нам не видать издалека.
Гадалки карты перепутали
На розах русского платка.
И на морозной людной паперти,
Где крохи делят со стола,
Я образок последней памяти
У Ваших ног подобрала…
Любимый, непременно вспомните,
Что мы встречались на земле:
До Покрова в печальном золоте,
А после – в нежном серебре.
«Песочные часы пустынь…»
Песочные часы пустынь
Перемеряют вечность,
И звёзды льются из одной вселенной
В другую, и душа перетекает
Из формы в форму:
Камень, незабудка,
Синица, человек, могучий разум
Вселенной, и опять сначала: камень…
Мы воздвигаем статуи и храмы,
Мы складываем тюрьмы и казармы,
А камень раскрывается на свет:
Из трещины травинка прорастает…
Электричка
У цыганки кричало дитя,
А старуха молитву шептала,
И вечерняя стая, летя,
На гудки отзывалась устало.
И на розовом теле луны,
Из-за леса встававшей упрямо,
Вдруг отчётливо стали видны
Незажившие алые шрамы…
И, сырою прохладой дыша,
Сумрак леса придвинулся ближе.
Отчего ты всё плачешь, душа?
Отвечает: я света не вижу!
Нам лететь через сети ветвей,
Сквозь корявые острые сучья,
В паутину вечерних теней,
Где у мрака повадка паучья.
Фонари заскользили, свистя,
Как тяжёлые слитки металла.
И уснуло больное дитя,
А старуха спала и шептала.
В гул и грохот вплетались слова,
И росли, и звучали огромно,
Как рокочущий глас божества
Над купелью студёной и тёмной.
«Целая вечность прошла наугад…»
Целая вечность прошла наугад,
А показалось – не больше недели.
Бабочкой затрепетал на губах
Зеленоватый воздух апреля.
Авто уходили за облака,
Бесшумно таяли на излёте.
Река, не меняя облика,
Ждала, что Вы её позовёте –
Ждала рвануться из-подо льда,
Снести мосты, затопить низины…
Но в небо выкатывала высота
Холодные твёрдые апельсины.
Гудела Пасха: Христос воскрес!
Дарила нежное целованье.
Целая вечность детских чудес
Прошла, как одно мгновение с Вами…
«Наложницей ли, рабой…»
Наложницей ли, рабой,
Служанкою полнолунья?
Да нет, я была певуньей –
Весёлой твоей судьбой.
Ты продал меня за грош –
Звени же бесценной медью!
Ты эту разлуку смертью
Когда-нибудь назовёшь.
Ты будешь теперь один
И волен в своих скитаньях,
Воспоминаний тайных
Единственный господин.
«Прости мне, Боже, мою печаль…»
Прости мне, Боже, мою печаль –
Живая душа во мне.
Кленовая зажжена свеча
На зеленом холме,
И мечется пламя у самых врат
Поруганного кремля –
Трепещет, рассеивая мрак
И радости моля.
Среди бескрайних сырых полей
И домиков-развалюх
Глухое молчанье земли моей
Обжигает мой слух.
И стынут губы мои, шепча
Последнюю из молитв…
Но как дрожит на ветру свеча,
Как ясно она горит!
«Живя меж облаками и людьми…»
Живя меж облаками и людьми,
Отдав долги и дерзости, и лести,
Я научилась кланяться любви
И праздновать тоску по-королевски.
Ни азбуку сомнительных утех,
Ни гордое затворничество в башне
Я не приму в отчаянье за грех
Любви вчерашней.
Всё сбудется – но не об этом речь.
Отыщется – но где мои утраты?
И разве мы хоть в чём-то виноваты,
Когда и сердца нам не устеречь?
«Ради шелеста, лепета, пенья…»
Ради шелеста, лепета, пенья,
Ради лиственной майской молвы
Дай мне, Боже, любви и терпенья,
И позволь не клонить головы.
Будет дымной пора листопада,
Будет горькой она, но пока,
Как тяжёлое млечное стадо,
Я пасу в небесах облака.
До тревожного птичьего вскрика
Сердце чистую пьёт синеву.
Повелительница повилика
Заплетает сырую траву.
Тихий звон отражая и множа,
Вьют кузнечики радужный зной,
Повторяя узорчатой кожей
Алфавит позабытый земной.
«Родина каменная…»
Родина каменная,
Родина глиняная,
За облаками – но
Ты не покинь меня.
Ты не оставь меня
В долгом скитании –
Родина тайная,
Словно дыхание.
Жизнь моя скудная –
Страх и смятение.
Родина смутная,
Как сновидение.
Словно прощение,
Держат над бездною
Камни священные,
Глина небесная.
«Если о жизни моей кто-то расскажет мне…»
Даниилу
Если о жизни моей кто-то расскажет мне,
Это будет похоже на мёртвый гипсовый слепок:
Наши даты рожденья покоятся в глубине
Атлантических впадин, в руинах дворцов и склепов.
Мы идём на восток, и нас очень легко узнать:
В наших чёрных лохмотьях горят золотые нити.
За нами штормит океан, силясь то ли догнать,
То ли просто припомнить последовательность событий.
Мы с трудом говорим, но очень легко поём.
Мы не боимся смерти – боимся смертельной фальши.
Когда восходит солнце – в его световой проём
Бросаются только тени, а наша дорога – дальше.
Забытые города выходят из-под земли,
Становятся прахом сны и в землю уходят страны.
Оглядываться нельзя – не все мосты сожжены,
Но даты рожденья стёрты ладонями океана.
«Всё пройдёт – и проходит! – прохожему надо спешить…»
Всё пройдёт – и проходит! – прохожему надо спешить.
Вот последний трамвай.
Лепестками и бабочками мельтешит
Наш неласковый май.
Поцелуй на прощанье – доверчивый детский секрет
В суете суеты.
Я навек остаюсь у витрины плохих сигарет,
У железной черты.
Нас не пеплом заносит, а пепельной майской пыльцой,
Сладковатой на вкус.
Всё пройдёт – и проходит! – но истины этой простой
Я уже не боюсь.
Посвящение
В сумрачных залах библиотек
Кружится, кружится вечный снег.
Здесь проступает вечерний свет
Сквозь сновиденья и миражи,
Здесь оживает то, чего нет –
Горькая истина всякой лжи.
Слугою, преданным королю,
Арфой эоловой на ветру
Каждое слово кричит: люблю!
Каждое слово кричит: умру!
О да, я знаю, исхода нет,
Но вижу: над стаей наших судеб
Кружится, кружится вечный снег,
Крошится, крошится вечный хлеб.
«Однажды в горы уходят последний раз…»
Г. П.
Однажды в горы уходят последний раз,
Чтобы вернуться в город и жить как все.
Идут к вершине, не поднимая глаз
В солёной росе.
Обычно в такую дорогу берут детей,
Словно передавая вечную страсть.
Дабы, живя в зелёных долинах, те
Знали: можно взлететь, а можно – упасть.
У каждой вершины есть имя. Она одна.
У каждой вершины – каменных толщ оплот.
Под каждой вершиной – дремучая глубина