Июль, расхристанный под грозами,
Прибитый молниями к стенам,
Змеится ввысь тревожно-розовым,
Животрепещущим растеньем.
Идёшь и дышишь океанами,
И выдыхаешь бессловесно,
Не смея знать, какими ранами
Немая мучается бездна…
И вдруг на раскалённой улице
В толпе – невидимые двое,
Они смеются и целуются,
И ночь у них над головою –
С такими звёздами нездешними,
В такой немыслимой печали,
Как будто окна занавешены,
А свет ещё не выключали…
«Замки сновидений вскрыты…»
Замки сновидений вскрыты,
Развёрнуты на просвет
Короткие птичьи вскрики,
Косые крыла газет.
Секунды короче вдвое,
И каждая горяча,
И нищей стоит вдовою
Покинутая печаль.
У ног на полу табличка,
Рваный сырой картон.
Слова читать неприлично,
И просит-то не о том,
А просто стоит, сутула,
На лестнице в переход –
Руку не протянула,
Мелочи не берёт.
«Как две страницы единственного письма…»
Как две страницы единственного письма
Читая судьбу, ищешь на обороте
Яви дневной – продолженье сна,
Во сне – оправданье дневной заботе…
Перемешались годы и города,
Слёзы и снег… Ступая на ветхий мостик
Памяти, знаешь ли ты, куда –
В прошлое или грядущее – выйдешь гостьей?
Странные звёзды: впитывающие свет.
Тихие имена: узнаёшь, не слыша.
Одна из миллиона земных примет
Ласточку приводит к тебе под крышу:
Попутчик невесомый, крылатый друг,
По небу несомый ладьёй невидимых рук…
И прежде, чем снова перевернуть листок,
Ждёшь, замирая: вот ласточка встрепенётся…
И воздух звенит и плещется между строк,
Словно вода в колодце.
«Мимо пригорка, вниз…»
Мимо пригорка, вниз,
Синим заборы крашены…
Это молитва-жизнь
Века позавчерашнего…
Взлает и смолкнет пёс,
Скрипнет снежок, калитка ли,
И тишина до слёз –
Словно уже окликнули.
Яблоневый дымок,
Снежное воскресение –
Если бы кто-то смог
В этом найти спасение,
Тропкой сойти к реке
И постоять у вымоин:
Вот он я – знать бы, кем
У бездорожья вымолен…
«Она горит, свеча-невольница…»
Она горит, свеча-невольница,
И заслоняется рукой:
Ей долго-долго будет помниться
Лоскутный сумрак городской
И эта рыхлая обочина,
Забрызганная дочерна,
И эта ночь, где между прочими
Она случайно зажжена
Не то обидою вчерашнею,
Не то грядущею бедой…
Она уже почти погашена
И умирает молодой.
Её зрачки – сплошное зарево,
И пепел – прядями волос.
И плоть её – бессильный воск –
Едва ли отольётся заново.
«Июльский ливень лип, рискующий пролиться…»
Июльский ливень лип, рискующий пролиться,
Держащий на весу немыслимую цветь…
Как слёзы на глазах наивного провидца,
Сквозь молодую жизнь увидевшего смерть.
Всё камень и металл – но липы вдоль проспекта,
И предвечерний час – над ними, на весу.
Всё музыка вокруг – и ничего не спето,
И я иду одна и музыку несу.
Вот-вот сорвёт струну растерянного взгляда,
Вот-вот обрушит мрак и ливень разольёт,
И цвет собьёт в траву, и жёлтой каплей яда
Горячая луна над городом взойдёт!
Но если удержать, не покачнувшись, если
Всей музыкою стать, всей дождевой водой,
Опомнишься: они из вечности воскресли
Для радости твоей, со-бытия с тобой.
Прощание с птицами
Поманил небесный берег,
Облачной чертою явленный –
Сколь серебряных свирелек
Брошено в саду под яблоней!
Рыжие обрывы рек ли,
Ветви, стрехи да скворечники
Затуманились, померкли
Перед гнёздами нездешними…
Нам привычней сеять ропот
И уста сушить молитвами –
Там ведь тоже нежность копят,
Ждут, поют, стучат калитками,
Выпекают жаворонков,
Выбегают, машут, празднуют,
В полотенечки на кромках
Заплетают нитки красные…
То-то край назвали раем
По его заботам истовым…
Мы свирельки подбираем,
Что-то грустное насвистываем.
Только больно неумело,
Даже если очень грустное:
Дунул – сердце онемело,
Сжал сильней – свирелька хрустнула…
«Листвы взволнованная речь…»
Листвы взволнованная речь
Ошеломляет, нарастая:
На этот ветер можно лечь
И долго мчаться, не взлетая,
Легко сминая гребни волн,
Сбивая лиственную пену,
Зелёный гул со всех сторон
Вбирая постепенно…
Пока в душе ещё темно,
Блуждает, словно свет в кристалле,
Всё то, что произнесено
Листвы закрытыми устами –
Всё то, что обретает слог
Вблизи молчанья, между строк.
Но если настигает страх,
И даже защититься нечем –
На всех немыслимых ветрах
Распустятся полотна речи:
Спасти, утешить, оберечь,
Дать мужества на ополченье…
И небо – речь, и поле – речь,
И рек студёные реченья.
«Необъяснимо – там было что-то иное…»
Необъяснимо – там было что-то иное:
В радужной плёнке палящего душу зноя
Горы вдали и облако над горами,
Словно платок, безнадёжно прижатый к ране.
Что-то иное: и поделиться не с кем
Не одиночеством – чистым озёрным плеском,
Зыбью, качающей лодочку или щепку…
Непостижимо! Но держит легко и цепко,
Словно репей, высыхая до золотого,
Память: ещё до света, ещё до слова.
Только тогда, не владея высоким слогом,
И никаким вообще, я делила с Богом
Тайну молчанья и тайну преображенья:
Лёгкого струения и скольженья…
Но то, что было водой, настигает лавой,
Славой кромешной и оттепелью кровавой,
Зверем, молча кладущим лапы на плечи,
Властно зрачки сужающим: жажда речи.
«Пади, вечерняя роса…»
Пади, вечерняя роса,
Роса вечерняя!
Прости за всё, за что нельзя
Просить прощения!
Пади, как падают в поклон
Пред виноватыми,
Сырой подол беря в полон
Лесными мятами!
Не зёрнышком среди хлебов,
Не рыбкой в неводе –
Пади, как падает любовь
Под ноги нелюби,
Пади на травы и цветы
Горючей влагою –
И он опомнится: «Да ты
Сегодня плакала?..»
«Выцвели бутоны полушалка…»
Выцвели бутоны полушалка,
Очи стали глубже и темней
В нищете безвыходной и жалкой,
В неизбывном страхе за детей.
Век сошёл, обрушилась держава,
Хищною травою поросла –
А она терпела и рожала,
Ношу неподъёмную несла,
Сберегая душу от надлома,
От пророчеств и иной чумы
Посреди ветшающего дома
В глубине почти недвижной тьмы…
Всё, что мир в безумии растратил,
Горьким пеплом в пажити легло.
Потемнела ликом Богоматерь,
Опустила кроткое чело.
А она жила покорно рядом
И шептала вечное «прости»,
Каждый день ловя печальным взглядом
Взгляд с холодной лаковой доски…
«Печаль становится блаженством…»
Печаль становится блаженством,
Почти спасением, когда
Грядущее небрежным жестом
Бросает свет на провода.
Он мчится над сырым проспектом,
Собою подводя черту:
Была печаль – и стала светом,
И свет уходит в темноту.
И, осыпаясь лёгким звоном,
Зима летит издалека –
Младенцам, старцам и влюблённым
Стелить перины-облака…
И тише, тише тайный шёпот
О том, кто сгинет, что грядёт,
Какая ложь холодным шёлком
К ногам под вечер ниспадёт…
Но объясните ж, Бога ради,
Зачем, вступая в свой черёд,
Оценщик в городском ломбарде
Весь этот блеск на вес берёт?
«Над хищным сколом острых скул…»
Над хищным сколом острых скул
Глаза – греховны.
Ты думаешь, твой сад уснул?
В саду – грифоны!
Сквозняк калитку приоткрыл