Ведут, матерясь, к обрыву или к стене,
На сквозном перекрёстке иных дорог
Свернут напоследок цигарку: курни, браток…
И ты вдыхаешь дымок и не помнишь зла.
О жизни ли горевать, если всё – зола?
О смерти ли, если даже махра – сыра?
Крайнему: докурите, а мне – пора.
«Шпили, башенки, колоколенки до колен…»
Шпили, башенки, колоколенки до колен:
На закате город у ног моих догорел.
Я не помню, что пели уголья под стопой.
Затоптала огонь до искорки золотой!
Шпили, башенки, колоколенки – всё зола…
Даже имя позабыла, каким звала.
Отворила створы – неси, река, невесомый прах,
Напои опалённые корни подземных трав.
По лихим местам, да по выжженным,
Порастай, земля, частым вишеньем!
«Выходя из маршрутки у базара или вокзала…»
Выходя из маршрутки у базара или вокзала,
«Ты высокий как небо» – цыганка ему сказала
И пошла, загребая подолом сухой снежок,
У бродячей судьбы золотой забирать должок.
А водила… Водила до первого поворота
На дорогу глядел и лыбился криворото,
И дышало небо в крутое его плечо
Равнодушно разгневанно, холодно горячо.
«А мы – нездешние… Нездешним…»
А мы – нездешние… Нездешним
Приказ: ютиться по скворешням
В предместьях века, в тополях,
Где лепет переходит в ропот,
А ропот опадает в прах.
Мы опрометчиво мгновенны:
Снег заполняет наши вены,
Гроза вонзает в них персты,
И сердце ждёт прикосновенья
Блуждающей звезды…
Как тополя, тысячеусты,
Мы замираем от предчувствий:
Нет имени тому, что – мы…
Листва неведомого древа,
Мы добываем свет из тьмы.
На всех ветрах, клонящих долу,
Звучат бессонные глаголы,
Таинственные сторожа
Потрескавшейся колыбели,
Где спит и царствует душа.
«Время пахнет пихтами…»
Время пахнет пихтами,
снега нет в помине.
Спит бисквит фарфоровый
на картонном блюдце.
Вспыхивает золото
стрелами в камине.
Слышите? – приехали!
Слышите? – смеются!
Входят, нежно-розовы,
разбирают чарки,
Лёгкий воздух комкают,
губы вытирая…
За стеною сумерки,
в сумерках овчарки,
Кто-то в куртке кожаной
и с ключом от рая.
Лес, дорога, звёздочки –
впереди и выше
Тьма стоит столетняя,
как вино в стакане.
Выругался, выспался,
похмелился, вышел –
Банька…
То ли с девками,
то ли с пауками.
«Когда это было, в каком году и в каком бою?..»
Когда это было, в каком году и в каком бою?
Мне кажется иногда, что в самом раю,
Где мёртвые живы и так беззащитно спят…
Где ты до сих пор над победой своей распят.
Я повзрослела рано, а ты был сед,
Как будто сверху случайно пролили свет,
Пригоршню света – прямо у той черты,
Где встретились мы и навеки остался ты.
Когда это время гостит у меня во сне,
Я снова встаю с тобою спина к спине,
И вечность проходит, и в очи не посмотреть:
Ведь если это любовь, то она же – смерть.
Откуда ты знаешь, где я живу сейчас,
Как жду я этого сна, не смыкая глаз?
Когда ты прильнёшь устами к моим губам –
Я снова проснусь, а ты останешься там.
«Далеко, на кордоне, в горах над гремучей речкою…»
Далеко, на кордоне, в горах над гремучей речкою
Облака в распадок текут зелёными склонами.
Речку звать Киалим, а мне и ответить нечего –
Имена мои с молчаньем крепко-накрепко скованы.
В городе, сидя у окна, вязала бы, шила бы,
Никогда б не очнулась и не узнала бы,
Как по вечерам собирают росу кувшинами
Нежные, бледные, простоволосые юные жалобы.
Между кромкой воды и кромкой тайги нехоженой
Появляются тихо, струятся и наклоняются
За каждой слезою чистой… Но Боже, Боже мой,
Как быстро кувшины до краешка наполняются!
Они не поют, и в странной своей повинности
Печальны как счастье, нежданно-негаданно обретённое.
И я молчу, иначе душе не под силу вынести
Короткую ночь июльскую,
звёзды ясные,
небо тёмное.
«Музыка моя, Иремель тоски…»
Музыка моя, Иремель тоски,
Кисловатая карамель высот,
Даже если гибель и не спасти –
Всё равно спасёт.
Даже если смотришь издалека.
Даже если просто помнишь – и всё,
Будет рядом музыка и тоска,
И спасёт.
Ах, сметало ж небо к зиме стога
Для спасенья наших голодных душ –
Иремель, Зюраткуль да Зигальга,
Таганай, Нургуш…
Караваны лет, череда веков,
Гиблой юности золотая скань –
Всё к ногам твоим! Чтобы встать легко,
Если скажешь: «Встань!»
Обжигая губы об имена,
Не позаришься на чужую ложь.
Три глотка спасительных: «Ро-ди-на» –
И опять живёшь.
«Такси и музыка воровская…»
Такси и музыка воровская,
Густеет ночь, а ехать далёко.
Звёздочка розовая у края
Горячего чёрного небостока.
А музыка рвётся в окно, тоскуя,
От слова к слову перелетая:
«Ах, полюби меня хоть такую –
Смотри, какая я молодая…»
Слушать нельзя, а не слышать – мука,
Думать не о чем – сердцу горько.
Машина летит как стрела из лука,
И кажется, небо плывёт под горку.
И душно – как будто страну украли,
И пошло теперь уповать на милость,
И звёздочка розовая у края,
У самого края остановилась,
И музыка падает, нелюбима,
Мешая пыль со слюной и кровью…
Водила смеётся – его калыма
Не обломать никакой тоскою.
«Что за река – одни излучины!..»
Что за река – одни излучины!
И стрекозою над плечом
Твой смех, искусно подзолоченный
Закатным праздничным лучом.
Вот так бы плыть да плыть извивами
Вдоль по течению травы,
Под изукрашенными ивами
Не наклоняя головы,
Вот так бы петь и петь беззвучные,
Необъяснимые слова
Про золочёные излучины,
Речные рукава…
Куда назавтра сердце дену я?
Хоть на прощанье – оглянись:
Ведь это наша, неподдельная,
Всепроникающая жизнь.
«Тает воск от лица огня…»
Ольге Никифоровой
Тает воск от лица огня,
И за воздухом, как за тканью,
Жизнь таинственная меня
Опаляет своим дыханьем.
Золотится её пушок
Над высокими тополями.
Прикасаешься – словно шёлк,
А вдохнёшь – и взлетает пламя.
Светел храм, где свеча свечу
В тишине узнаёт по свету,
По молитвенному лучу,
Нисходящему словно сверху
И вплавляющему во плоть
Ненадёжную, восковую
Всё, что мыслил во мне Господь,
Всё, что я в небесах взыскую.
«Тоске не выискать обновы…»
Тоске не выискать обновы –
Ну разве что среди полей
У края полога льняного
Увидеть журавлей,
Домой летящих бездорожьем
Весны небесной и земной…
О Господи, как осторожно
Ты говоришь со мной
О неизбежном и суровом,
О неизбывном и родном!
Не словом, Господи, не словом,
А словно сном…
Так заслоняют лёгкой тканью
Свет, обжигающий глаза –
И не бывает проще тайны,
И разгадать нельзя.
«Кафешка, стёклышко, где мы с тобой сидели…»
Кафешка, стёклышко, где мы с тобой сидели,
Где низок потолок, но всюду ариэли,
Летая по столам вперегонки,
Устраивали в сердце сквозняки…
Кафешка, закуток под боком шумной стройки,
Где окна в жалюзи линованы под строки:
Пиши что хочешь, благо, не видна
По синеве чернил голубизна…
Кафешка сломана. Её хрустальный воздух
Блестит в пыли, змеится в острых звёздах
Рассыпанного по земле стекла…
Я плакала бы, если бы могла.
Но ариэлям, беспрестанно вьющим нити
Для невесомой голубой канвы событий,
Нужна свобода. Воздух между строк
Бывает так же радостно жесток:
Погибшие слова лежат в столетнем хламе,
То, что не названо, в восторге бьёт крылами,