В печали ты ясна, в печали ты прозрачна,
И тайной глубиной мерцаешь, как звезда –
Но страшно пить вдвоём твоё вино удачи:
Ты выбираешь раз и губишь навсегда.
Не родина, не мать – одной любви под силу
Простор твоей души, пожар твоей крови.
Но только для тебя я эту жизнь просила,
И отдаю тебе – как хочешь, так крои.
В печали ты ясна – я повторяю это
Как заклинанье – вслух, и вся печаль во мне
Восходит словно свет, а то, что прежде света,
Жемчужным холодком покоится на дне…
«Покуда ехали, стемнело…»
Покуда ехали, стемнело.
И свет, испуганный впотьмах,
Метался, рвался то и дело
И опрокидывался в страх.
Но обочь, с каждого пригорка,
Куда усталый взор ни кинь,
Звенела нестерпимо горько
Сухая серая полынь.
Сама уже почти у края
Апрельского небытия,
Она как будто бы украла
Дыханье жизни для тебя.
Родной земле почти чужая,
Забытый пестуя мотив,
Она немела, провожая,
И умирала, проводив.
«Окарина окраины, скука…»
Александру Конопелькину
Окарина окраины, скука
Долгих жалоб на бедность и страх…
Но едва безысходная мука
Умолкает в неловких руках,
Серебро покрывается чернью
И губительной зеленью – медь…
Только в утлом своём заточенье
Тёплый воздух пытается петь
И однажды из слабого праха
Выдыхает себя невзначай…
Остальное – печаль и неправда:
И неправда, а всё же печаль.
«Целуя руки ветру и воде…»
Целуя руки ветру и воде,
Я плакала и спрашивала: «Где
Душа его, в каких мирах отныне?»
Вода молчала, прятала глаза,
А ветер сеял в поле голоса,
Как прежде сеял он пески в пустыне.
Когда бы знала я, в каких мирах
Его душа испытывает страх
Прошедшей жизни, тьмы её и светы,
Я возвратила бы её назад,
В исполненный цветенья майский сад,
Где есть одна любовь, а смерти нету…
Вода и ветер, ветер и вода…
Я выучила слово «никогда»,
Но и его когда-нибудь забуду –
Забуду, как завьюженный погост,
Где снег лежал безмолвно в полный рост,
И таял в небесах, и жил повсюду.
«В средоточье города и мира…»
В средоточье города и мира
На туберкулёзном сквозняке
Что тебя спасло и сохранило,
Как ребёнок – пёрышко в руке,
Иногда, стремительно и кратко,
Словно лёгкий солнечный ожог,
Взглядывая на тебя украдкой
И опять сжимая кулачок?
В темноте невыносимо тесной,
Крылышками смятыми дрожа,
Замирала в муке бесполезной
Крохотная слабая душа:
Разве голос? – Где ему на клирос!
Разве сердце? – Купят, не соврут!
Но темница тёплая раскрылась
И открылось тайное вокруг:
Что ж, взлетай легко и неумело,
Где бессчётно в землю полегли…
Родина – таинственная мера
Боли и любви.
«Ребёнок рябины, веснушчатый, ломкий…»
Ребёнок рябины, веснушчатый, ломкий,
Неловко расставивший локотки,
На цыпочки встал у разломанной лодки,
У тёмной реки.
На цыпочках, вытянув тонкую шейку,
Глядит зачарованно, не дыша,
На тихую воду, малиновый шелест,
Туман в камышах.
Аукают няньки, бегут на опушку –
Нашли! Обнимают, теребят, грозят
И горькие щёчки целуют: неужто
Не хочешь назад?
Не след бы младенцу стоять у затона,
Где прошлая тайна его сторожит –
Ему, несмышлёному, слишком знакомо,
Как вечность бездонна,
Как время бежит.
«Едва отхлынут холода…»
Едва отхлынут холода,
На берег оттепели вынесен,
Останется прекрасный вымысел
О гулком времени, когда,
О воздух каменный искря,
Россия падала, как колокол,
И мы тепла искали зря,
Облиты насмерть медным холодом:
Сума, тюрьма и синема
На перепутье обозначены.
А что поделаешь – зима
Всегда по снегу чертит начерно.
От огонька до огонька –
Звезда ли там или пожарище –
Живи, прошу! Люби, пожалуйста!
Храни меня издалека.
«Город холодом набит…»
Город холодом набит
Как мешок хрустящей ватой.
Не туманит, не знобит,
Но пылаешь виновато:
На Рождественский мороз,
На Крещенские оковы
Столько радости пришлось –
Нестерпимой, родниковой,
Обжигающей уста,
Занимающей дыханье
Как дитя или звезда
Или свет под слабой тканью
Ежедневной суеты,
Наспех сотканной вручную
За мгновенье до беды,
За полшага в жизнь иную…
«Военные грузовики…»
Военные грузовики,
Брезент заиндевелый,
Протяжный взгляд из-под руки
На дальние пределы,
Где за дымками низких сёл,
Курящих сонным зельем,
Снег обеспамятел и стёр
И небеса, и земли…
Всё ближе тихие шаги,
Темней его громады,
Но рядом воздух обожгли
Короткие команды –
И снег вытягивает стон
Неизъяснимой боли,
И кто-то падает крестом
И осеняет поле
На три открытых стороны:
России, вечности, войны.
«Охрана вооружена…»
Охрана вооружена,
Дорога в белый сумрак брошена.
Вокруг такая тишина,
Что от неё не жди хорошего.
Январский холод зол и слеп,
И в полдороге – одинаково –
Кривая мельница судеб,
Крутая лестница Иакова.
По оба выросших крыла,
Куда бы злая блажь ни целила,
Зима в беспамятство слегла –
И ни кровинки на лице её.
Но с облаков наискосок –
Тонюсенький, вздохнёшь – и нет его,
Трепещет русый волосок
Луча залётного, рассветного…
Помилосердствуй же! И впредь,
Где горя горького напластано,
Не дай соблазна умереть,
Не допусти соблазна властвовать.
«Спины, надломленной в поклоне…»
Спины, надломленной в поклоне,
Не выпрямить, сколь ни моли,
И неба не увидишь, кроме
Сырой земли!
Какой бы ни был рай завещан –
Теперь он наглухо закрыт,
И позвоночник сетью трещин,
Как провод сорванный, искрит.
Теперь, воспомнив о высоком,
Клонись главой до грязных плит:
Оно придёт холодным током,
Придёт, настигнет и спалит!
И так же метко царский посох
Лицом бросает в ту же грязь
Того, кто самовольный послух
Несёт по жизни, не клонясь.
Но сладко падать на колени
В моленье, жажде, удивленье
И припадать к земле сырой,
Навылет сбитому стрелой
Стремительного света…
«Не слаще печали – что может быть слаще печали?..»
Доченьке
Не слаще печали – что может быть слаще печали? –
Не слаще печали…
Смотреть ли в глаза, или душу баюкать речами,
Молчать вечерами,
Смотреть на огонь, целовать золотые касанья…
Не слаще печали.
Любить, ненавидя, любить, трепеща и спасая –
Печалью венчая…
Бродить по дорожкам дремучего старого парка –
Печали не слаще.
Там солнце в листве полыхает жестоко и жарко –
И пепел, летящий
Кругами, кругами – восходит всё выше и тает,
И тайная горечь
Ложится на губы, и нежности так не хватает,
Но это всего лишь
Кончается август, который не слаще печали
И пепла не горше.
Люби, расставаясь, и помни о смерти, встречая.
А плакать – негоже.
«Сливаем мёд. Веранда заперта….»
Юре
Сливаем мёд. Веранда заперта.
В стекло с разлёту ударяют осы.
Тягуче золотая пустота
Из августа перетекает в осень.
О воздух растревоженный искря,
Дыханием пространство оплавляя,
Тяжёлая медовая струя
Плывёт, как свет покинутого рая.
Ту сладость, что была ещё вчера
Разбрызгана по всей садовой чаще,
Сегодня пьёт усталая пчела
На краешке горящей медной чаши.
Что лета край, что на сливанье мёд…
Устало затихает медогонка.
Последний жар, не остывая, льнёт