Иссякнет морозная тишь –
И вздрогнешь от ясного света,
И встанешь, и заговоришь.
Тихие имена
Медленны воды, туманны пути, и всё же
Дороги любого Рима приводят к нам.
Тайный сквозняк пробегает волной по коже:
Нас безошибочно знают по именам.
Здесь между нами – весь океан волненья.
Здесь мы встречаемся коротко, как враги.
Губы нам изменяют, темнеет зренье,
Время расходится, как по воде круги, –
И появляются из пробуждённой бездны,
Словно прощёная радость или вина,
Бабочками – трепещуще бестелесно,
Вместе летящими – тихие имена.
«Ты – деревце, всё в ожидании…»
Ты – деревце, всё в ожидании,
Оно вокруг тебя струится.
Сентябрь готовит возжигание –
Молчать, и плакать, и молиться.
Ты – свечечка, пока без пламени,
Перед окном – перед иконой –
Вся в алых бликах – от рекламы ли,
От занавески ли оконной…
Ты – сон, исполненный мерцания,
Угаданный на полувзгляде:
Мгновение чистописания
В душе, как в новенькой тетради…
«В пальцах сминая слабенький мякиш…»
В пальцах сминая слабенький мякиш,
Хмуря чело,
Не для чего-то крошишь и манишь –
Ни для чего.
Вот – прилетели! Крохи ссыпая
Рядом с собой,
Думаешь: стихнет эта слепая
Жгучая боль,
Меж слепотою и слепотою,
Солнце прикрыв,
Кто-то присядет рядом с тобою
В шорохе крыл
На золотисто-радужной кромке
Яви дневной…
Веки поднимешь: прибраны крошки,
Все до одной.
«Оборванный звонок, измятая записка…»
Оборванный звонок, измятая записка –
Молчание любви таится слишком близко.
Коричневой каймой едва набухших почек
Струится по прямой неприхотливый почерк.
Март сыпанул снежком, тропинки полустёрты,
Залиты синевой воздушные реторты…
Алхимия любви! Кто на тебя не падок?
До чёрных дыр прожжён весны рабочий фартук,
И золотая пыль, в сыром луче взлетая,
Не более чем ложь, но тоже – золотая.
«Всё было ясно – юг ли, север ли…»
Всё было ясно – юг ли, север ли,
Но где-то за чертой, вдали,
Снега ходили, смуту сеяли
И золотое солнце жгли.
Бурьян толпился по обочинам
И неохотно спину гнул,
Когда летел по древним вотчинам
Холодный гул,
Когда, бездонный омут времени
Пронизывая по прямой,
Дорога мчалась, крылья реяли,
Мерцали пёстрою каймой…
И вдруг пространство словно вынули
Из вечности, со всех сторон –
И мы застыли над руинами
Давно покинутых времён,
Где смуты гневные погашены,
Где страсти прежние – зола,
Где облака ветшают – башнями,
Седыми добела…
«Метёт по сырому асфальту седой крупой…»
Метёт по сырому асфальту седой крупой.
Свинцовая площадь пустынна и холодна.
Озябла душа – хоть ладонью её прикрой:
Смотри, как навстречу, шатаясь, идёт война.
Голодная, нищая, пьяная, злая мать
Идёт, неподъёмное горе своё влача.
Её прогоняют из дому – но опять
Она возвращается, плача и хохоча.
Мы живы, и дай нам Бог умереть легко.
Мы ищем любви, а находим повсюду страх.
Ведь в наших жилах течёт её молоко,
И песни её колыбельные – в наших снах.
«Переживя глухое бездомье…»
Переживя глухое бездомье,
Вёрсты тоски,
Берёшь ли нынче крошки с ладони,
Пьёшь из горсти?
Званая столькими именами –
Всё ль налегке?
Таешь ли, словно заря в тумане,
Снег в молоке?
Да, неизменно, по-детски робко,
Пряча лицо,
Ни одного не забыв урока –
Любишь и всё.
Ибо восстанут они из праха –
Пепел грести,
Где же им будет прильнуть без страха
К свету в горсти?
Исход
…Это небо за нами закрыло ворота,
И, задвинув засов,
Сорок свитков судьбы исписала свобода
Караванами слов.
Боже мой, Ты не выдумал тягостней кары,
Чем наш собственный страх.
Сорок медных колец раскалённой сансары
Мы собрали в песках.
Ты, пустыня, сухая горячая глотка
Жадной вечности, ты,
Чей покров шевелящийся празднично соткан
Из мельчайшей тщеты,
Поглоти и забудь то, что ты поглотила:
Сколь тебя ни пои,
Наша тайная слабость и вольная сила –
Суть обманы твои.
И чертоги свободы, и цепи неволи
Рассыпаются в прах,
Собирая песок в бесконечные волны
На горячих ветрах.
«И вроде всё проверишь – ладно ли?..»
И вроде всё проверишь – ладно ли?
А выйдет иначе:
Июльский дождь кривыми лапами
В пыли пружинящий!
Смешливый хищник! Шкурой шёлковый,
В сырых подпалинах,
Едва скользит прозрачным шорохом
В стволах поваленных,
В листве стомлённой, в травах скошенных,
В тенях и призраках…
Иди ко мне! Иди, хороший мой!
Из чашки вылакав
Весь жар полуденный, всю пустоту её,
Густую, млечную,
Тяжёлой ласковой остудою
Прильнув доверчиво
К ногам, урчит, мурлычет, ластится
И трётся мордою
О кромку ситцевого платьица,
Коленки мокрые…
Вечерний круг
Я выбираю заново ту судьбу:
Закат империи, столица её, весна.
Тверской бульвар с проталинами в снегу,
Читалка Литинститута, где я одна
Перевожу поэтические суры
О предстоянии человека перед Творцом…
Март потихоньку подтапливает дворы,
И над разомкнутым бульварным кольцом
Молчаливые птицы закладывают вираж,
Соединяя собою разъятый круг.
Бумагу жёстко царапает карандаш,
Выписывая ряды угловатых букв,
И воздух гудит отпущенною струной,
Тугой тетивой, пославшей стрелу в полёт…
Ты входишь тихо. Садишься рядом со мной.
Ты говоришь: не плачь, ничего, пройдёт.
Конечно, прошло. И мы пятнадцать лет уже врозь,
По разные, кажется, стороны той струны –
Ещё тогда моё сердце оборвалось
Любовью, тоской и смертельным чувством вины.
Но почему они возвратились ко мне сейчас,
В две тысячи одиннадцатом, зимой?
Так почтальон приходит и, не стучась,
В дверную щель подсовывает письмо,
Белым ослепительным уголком
Срезающее неосторожный взгляд…
Дверь отворяю – пусто. Под потолком
Лампочки вывернутые горят.
Урал. Челябинск. Общага под Новый год.
Кругом бутылки из-под пива, и в них бычки.
Страна умирать не хочет. Она живёт
В бессрочной коме. Открой теперь и прочти,
Что было написано в тысяча девятьсот
Восемьдесят четвёртом, с каких высот
Летела в стаю пущенная стрела
И круг её вечерний разорвала…
Всё на продажу или навыворот.
Фьючерсы, курсы валют, тоска.
Жизнь в супермаркете молча выберет
Смерть. Почему-то ещё пока
Чудится воздух – весенний, солнечный,
Птичий – опора для хрупких крыл,
Детская радость до самой полночи…
Утром проснёшься – и всё забыл.
Ужас возвращения в средневековье.
Будни пахнут пивом, пылью и кровью.
Бесчисленные гадания и камланья,
Сожженья заживо, побиванья камнями…
Мир рационален ровно настолько,
Чтобы снова затеять вавилонскую стройку,
Добраться, спросить у Бога: Ты ещё там?
Пора платить по счетам!
Разве я знала, что нашей любви мне хватит
на долгую-долгую жизнь потом?
Одной растить и учить детей, ремонтировать ветхий дом,
Смотреть по ТV репортажи с пляжей Египта,
из пламени Ливии,
с японских АЭС?
Моя любовь навсегда останется здесь,
На этой горькой земле,
вымирающей каждый день,
чтобы просто жить.
В потоках липкой,
политой синтетическим шоколадом лжи.
В рекламных слоганах,
мерзких наклейках с чужими буквами,
ливнях, снах…
Моя любовь принимает всё, даже детский нелепый страх,
Что однажды и эта жизнь рассыплется в прах.
Вечером после ливня стрижи встают на крыло.
Небо к сырому закату краешком прилегло,
Тёмным неровным краешком, неряшливой бахромой…