Алмазным пламенем горишь!
И слышно только снежный хруст
Да тишину над долгим воем.
Здесь душу покидает Русь
И начинается неволя:
Вдыхаешь в молодую грудь
И степь, и смерть, и снежный путь.
А воздух зол, как тетива,
Свободы ждущая веками,
И всходит белая трава
Вокруг горячего дыханья:
Спеши! Наградою тебе –
Деревня, люди, ночь в избе…
«Печальница и мастерица…»
Маме
Печальница и мастерица
Сегодня сидит без огня.
Далёкий фонарь серебрится
В морозных узорах окна.
Ей кажется: бросишь работу –
И время затянется льдом,
И можно дождаться кого-то,
Кто ищет затерянный дом.
Не цепи смертей и рождений
В предчувствии гласа трубы,
А ветхая ткань сновидений
С серебряной нитью судьбы.
И если расправить руками –
Увидишь в сплетении строк
Горящий на пепельной ткани
Серебряно-светлый цветок.
И пламя займётся иное,
И вспыхнет растерянный взор:
Какой бесконечной зимою
Рождался прекрасный узор!
Какие холодные дали
Свирепо дышали в стекло!
Как руки томились и ждали –
Но вечное время прошло.
«Как я люблю этот поздний покой…»
Как я люблю этот поздний покой –
Низкое небо над белой рекой,
Выстланный снегом каменный мост,
Иву с охапкой брошенных гнёзд,
Издалека, где всходила заря, –
Бурое зарево монастыря,
Много ли, мало ли вёрст и веков
Шелест полозьев, удары подков,
И над покорным молчанием изб –
Флюгер безумный, жалобный визг…
«Мы не умерли и не смирились…»
Мы не умерли и не смирились,
Но взгляни на далёкий закат:
В синем дыме цветёт амариллис –
Это гибнет оставленный град.
Закоптились небесные своды
До глубокой ночной черноты.
В тайном городе нашей свободы
Догорают дома и мосты.
Нам не слышно, как мечутся крики
От огня до небесной реки.
Там горят наши мёртвые книги,
Наши дерзкие черновики.
«Светлеет – словно тонкий лёд…»
Светлеет – словно тонкий лёд
Легко расходится в реке.
Тележка дворника поёт,
Поёт на птичьем языке.
И молодое деревцо
Едва лепечет под окном,
Слепое повернув лицо
Туда, где солнце будет днём.
На миг попробуй замереть,
Закрыть послушные глаза:
Звенят, как праздничная медь,
Малиновые голоса.
О, лёгкий утренний полёт
В пустое небо без примет!
Слепой и тонкий тополёк
Листвой ощупывает свет.
Браслет
Индийские камни на смуглой руке –
Не сон ли тяжёлый, не путь ли кровавый?
Но нет – это к тёмной прозрачной реке
Текут и текут бесконечные травы.
Но нет: это мягко ступает носок,
Но нет: это гул золотого браслета,
Ладонью прижатый горячий висок,
И слёзы, и страх, и мольба до рассвета.
Но нет: это заполночь мимо светил
Ночных – проскользнула в холодных глубинах
Случайная тень ослепительных крыл,
Тревожных и царственных –
Голубиных.
Бронзовый ангел донского монастыря
Перед крыльями твоими
Замираю в тайном страхе:
Вот какие в поднебесье
Иногда летают птахи!
И гудит, пластая воздух,
Крыл томительная бронза,
И глаза твои слепые
Смотрят пристально и грозно.
Но когда же ты летаешь
В пустоте над облаками,
Если даже нынче утром
Ты сидишь на чёрном камне,
А среди крестов и клёнов
Шумно листья облетают,
И хрипатые вороны
Тучи снежные скликают,
И полны густого света
Неопрятные аллеи –
Кажется, не хватит силы
Удержаться на земле…
Гл. 17
Как ворон, замерев над спящим Вавилоном,
Услышишь: ворота откроются со стоном,
Медлительный рассвет восходит на холмы,
Становится светло, но порожденья тьмы
Ещё тревожат сны, ещё в глухих трущобах –
То крадущийся шаг, то мерзкий хриплый шёпот.
Великий город спит роскошным сном блудницы,
И тьма глядит на свет сквозь узкие бойницы –
Туда, в туман полей. В привычной бедной сини
Мерцают купола погубленных церквей.
Жестокий царский труд напрасен – быть пустыне
На месте праздной родины твоей.
Покорствуя, сойти? Восстать ли против Книги,
Тысячелетний рок, как прах, смахнув с весов?
Но сквозь любой толпы приветственные крики
Ты слышишь гневный хор высоких голосов –
И нестерпимо сквозь небесный белый дым
Сияет юный Иерусалим.
«Никто не едет – Бог с тобой…»
Никто не едет – Бог с тобой!
Всё ветер, ветер – свист и плач,
Обрывок ленты голубой,
И белый плат, и чёрный плащ.
И кони, кони – им невмочь,
Хрипят и бьются под кнутом –
Всё ветер! Кто в такую ночь
Отважится покинуть дом.
И звёзды нынче не горят,
И окна бьёт больная дрожь.
Дорога в рай, дорога в ад –
Россия, осень, снег и дождь.
Настанет время, и по ней –
В замужество, на казнь, на суд –
На тройке загнанных коней
Тебя в неволю повезут.
И ты… да хоть кольцо отдашь –
С размаху, в поле, – всё равно –
За наважденье, за мираж,
За это светлое окно…
«Ветка небесной сирени…»
Ветка небесной сирени,
Свет рассыпая кругом,
Смотрит, как в нищем селенье
Гаснет последний огонь.
Стало пустынно и глухо.
Чует ночная трава,
Как повторяет старуха
Вечной молитвы слова.
Молит, склонясь головою:
Сирый, убогий ночлег
Да обойдёт стороною
Всякий лихой человек…
«Как мало нужно – даже не обман…»
Как мало нужно – даже не обман,
Один намёк, корпускула надежды!
Темнеет и сгущается туман,
Но изнутри сияют вежды –
Свобода! Твой высокий гром
Взрывает глушь почти желанной мукой.
Я знаю, завтра мы умрём,
Но здесь, сейчас, перед разлукой
Мы видели прекрасные черты,
Пустые тропы молодого рая,
И слава Богу, если знаешь ты,
Зачем ты губишь нас так рано.
«Уснуть, утомиться…»
Уснуть, утомиться,
На локоть прилегши виском,
Восьмую страницу
Заметить вишнёвым листком,
И пусть, улетая,
Уносит свой лепет и блеск
Прозрачная стая
Почти незнакомых небес.
Я знаю – за ними
Откроется тёмное дно,
И звучное имя
Ему беспечально дано,
И там, словно в зеркале,
Виден ухоженный сад –
В нём листья померкли
И яблоки мягко блестят.
Как тёплые звёзды,
С ветвей улетают плоды,
Небесные вёрсты
Считая среди пустоты.
Сиянье всё выше,
Всё тише и явственней гул.
Садовник не слышит –
Усталый, над книгой уснул.
Уж август, и скоро
Уснёт успокоенный сад.
В глухие просторы
Плоды золотые летят,
И властью мгновенной
В пространстве прервётся полёт,
И в новой вселенной
Желанный росток прорастёт.
«Рыжую шляпу надвину на самые брови…»
Рыжую шляпу надвину на самые брови –
Злое, линялое небо исчезнет из глаз.
Тёмное облако будет лежать на дороге:
Волоколамск.
Густо деревья сплетают унылые пряди,
Солнечный луч не пробьётся сквозь плотную вязь.
В серой пыли, как забытый надкушенный пряник, –
Волоколамск.
Долго молчанье прозрачной твоей колокольни,
Время твоё изнутри разбивает виски.
По мостовой незнакомые белые кони
Звонко идут до зелёной реки.
У пастуха на плечах прогорела рубаха,
Синие очи в глубоких глазницах блестят.
Кони, как струны, дрожа от неясного страха,
Слушают воздух и в сонную воду глядят.
«Желанье властвовать и страсть…»
Желанье властвовать и страсть
К движению и созиданью:
Дымящиеся глыбы класть
В основу мирозданья,