Выглядит необычным для того времени стремление Варвары Петровны приучить детей к физической работе. Она принуждала балуемых сонмом раболепной прислуги барчуков копаться в цветниках и на огородах, сажать деревья в парке. И мы, спустя полтораста лет, признательны властной помещице за то, что было либо причудой, проявлением деспотической воли человека, чья мимолетная прихоть — закон для окружающих, либо истинным пониманием пользы раннего приобщения к труду на земле. Благодаря этому в нынешнем Государственном музее И. С. Тургенева в Спасском-Лутовинове, прежнем родовом гнезде писателя, в сотне шагов от бывшего барского дома, темнея раскидистой кроной, стоит красавец дуб, посаженный Иваном Сергеевичем в четырнадцатилетнем возрасте, в 1832 году.
Сменялись поколения, рушились — говоря высоким слогом — царства, настал век междоусобиц и нашествий, поисков новых путей устройства общества, вокруг Спасского-Лутовинова бушевала война, и в его парке рвались снаряды, а дуб уцелел. И мы, люди конца XX столетия, останавливаемся перед ним и невольно задумываемся.
Тургенев не оставил прямых потомков — среди нас нет его внуков и правнуков. Вся память о нем — в его книгах и портретах. Да вот в выросшем из желудя, некогда закопанного им в лунку возле дома, величавом дубе — дереве, искони воплощавшем наши представления о несокрушимой твердости, царственности и вековых сроках жизни.
«Дуб Тургенева» заботливо обнесен оградой; с него и начинает большинство многочисленных посетителей Спасского-Лутовинова осмотр усадьбы. Может ли быть иначе? Перед глазами — пусть немой, но живой свидетель жизни одного из самых дорогих, понятных и близких русскому сознанию деятелей национального пантеона!
Ведь это тот самый дуб, о котором Тургенев писал в повести «Фауст»:
«Мой любимый дубок стал уже молодым дубом. Вчера, среди дня, я более часа сидел в его тени на скамейке»[27].
Ведь это тот самый дуб, поклониться которому, как и саду, усадьбе, родине, Иван Сергеевич просил Я. П. Полонского в письме из Франции, когда уже предчувствовал, что болезнь не позволит ему самому приехать.
Ведь это тот самый дуб, что издалека виделся больному писателю образом милой, ставшей недосягаемой России… Той России, относительно «будущего преуспеяния» которой он был, как записал в 1839 году коротко знавший Тургенева его товарищ по Берлинскому университету, со студенческих лет «преисполнен самых идеальных взглядов и надежд»[28].
Когда умер Тургенев, дубу было пятьдесят лет. Не стало его хозяина, и для усадьбы писателя наступили тяжелые времена. Она попала в руки наследников, равнодушных к национальной славе. Из Спасского-Лутовинова стали вывозить мебель, библиотека расхищалась, закрыли тургеневскую школу, в богадельне для престарелых крестьян поселился урядник, пустели службы, редел запущенный парк. Дом стоял заколоченным, пока в 1906 году его полностью не уничтожил пожар. И лишь спустя три с половиной десятилетия после смерти Тургенева, уже не его наследники и владельцы усадьбы, а новые хозяева России принялись целеустремленно и с размахом за восстановление родного гнезда писателя.
Основой музея, открытого в 1918 году в Орле, в доме, национализированном у наследников Тургенева, стали сохранившиеся вещи, книги и мебель, вывезенные в разное время из Спасского-Лутовинова. А в сентябре 1921 года тургеневская усадьба под Мценском была объявлена государственным заповедником, который спустя шестнадцать лет, в 1937 году, был передан в ведение тургеневского музея в Орле. Сразу стали восстанавливать парк и строения: усадьбе должны были придать тот вид, какой она имела в 1881 году, когда Тургенев в последний раз побывал в родных местах, — такова была поставленная перед специалистами благородная и сложная задача. Безразличию дореволюционного русского общества к судьбе исторической усадьбы пришли на смену всенародные заботы о памяти любимого писателя.
Война прервала успешно налаженные работы. Оккупация оставила Спасское-Лутовиново разгромленным. Более полутора лет тургеневская усадьба находилась в непосредственной близости от фронта, кругом шли бои, разорившие округу. Но едва немцы были изгнаны из Орла в августе 1943 года, как были приняты меры к восстановлению музея. Приехавшая по распоряжению правительства комиссия Наркомпроса возвращает его имущество из эвакуации, намечает меры к восстановлению заповедника. И уже летом 1944 года он открывается для посетителей.
Нелегко себе представить, каких огромных усилий, знаний, средств, преданности делу и веры в конечный успех потребовало приведение Спасского-Лутовинова после военного разорения в его нынешний благоустроенный вид! Село было сожжено до последнего дома; аллеи парка перерыты окопами и блиндажами; спущен пруд, погибло более восьмисот вековых деревьев; на месте хозяйственных построек лежали груды кирпичей… Понадобились годы на подсаживание молодых деревьев, кустарников, на ремонт разрушенных и восстановление сожженных построек.
Реставрационным чудом представляется воссоздание главного дома усадьбы. Еще десяток лет назад на его месте виднелись в бурьянах остатки кирпичных фундаментов, очень приблизительно очерчивавшие контуры сгоревшего дома. Ныне же, ступив за ограду парка, видишь из-за лип въездной аллеи фасад дома с мезонином и верандой, украшенными деревянной резьбой, и полукруглую галерею. Такими они запечатлены на этюде маслом 1881 года Я. П. Полонского или фотографии 1883 года В. А. Каррика и простояли до пожара 1906 года. Потребовалось тщательное изучение архивов, старых планов и фотографий, мемуаров и другой литературы, чтобы реставраторы и строители воскресили дом точно таким, каким Тургенев его покинул в 1881 году.
Интерьеры барского дома не меньше, чем его наружный вид, переносят в обстановку, погружающую в тургеневские времена. Длинная анфилада комнат обставлена старинной мебелью, стоявшей тут еще при матери Тургенева. Многие из его подлинных вещей возвращены на свое место: годы организации музея были и годами неустанных поисков. По документам и тщательно проверяемым устным свидетельствам и преданиям находили принадлежавшие усадьбе кресла, столы, шкафы, диваны, часы, картины, все то, что было отсюда вывезено и осело у разных лиц. Встал в той же комнате на свое прежнее место, у той же стены, что и при Иване Сергеевиче, знаменитый «самосон» — необъятный кожаный диван, обладавший, по словам его хозяина, волшебным свойством мгновенно погружать в сладкий сон любого прилегшего на его подушки…
О каждом предмете обстановки, о назначении и названии каждой комнаты, о распорядке дня в лутовиновско-тургеневском доме рассказывает, словно сам был гостем Ивана Сергеевича, директор музея Борис Викторович Богданов. Кто-то справедливо записал в книге отзывов, что, знакомя с музейной экспозицией, он создает иллюзию, будто друг хозяина встретил тебя в его отсутствие, взял под руку и повел по дому.
Борис Викторович отдал музею сорок лет жизни. Такой срок плодотворен, лишь когда приводит к постепенному гармоническому слиянию собственных устремлений, идеалов с интересами дела. Когда его успех воспринимается как собственный праздник. Надо услышать, как оживляется тихий и ровный голос Бориса Викторовича, когда ему доводится, рассказывая о делах музея, коснуться какого-нибудь удачного приобретения, находки, благополучного разрешения заботившего музей вопроса, чтобы сразу понять, чем живет этот скромный, такой знающий и трудолюбивый человек!
Ставшая призванием, естественной принадлежностью жизни преданность работе, делающая людей бескорыстными и обогащающая духовно, от Бориса Викторовича передалась, по-видимому, всему коллективу сотрудников музея: тут все с душой отдаются делу, радуются и горды успехами музея, огорчаются самыми пустячными шероховатостями в размеренном ходе его работы. Отлично поставлены в Спасском-Лутовинове прием посетителей и уход за экспозицией.
Книга отзывов пестрит благодарностями посетителей. Число их растет из года в год, как ширится и круг освещаемых экскурсоводами вопросов, связанных с жизнью и творчеством Тургенева. Их пропаганда входит в программу общественных начинаний, проводимых сотрудниками музея.
Растущая популярность тургеневского мемориала приобретает особо важное значение в наше время, когда наряду с утвердившейся всенародной любовью к литературному наследию писателя приходится улавливать в оценках его известную сдержанность, вызванную некоторыми обстоятельствами биографии автора «Записок охотника», истолковываемыми как свидетельство недостаточно горячей привязанности его к России.
По существу, это отголоски давних споров и столкновений мнений вокруг книг Тургенева, какие неизменно будоражили общественное сознание при своем появлении, вызывали резко противоположные оценки, сшибали народников и революционных демократов с либералами, славянофилов с западниками. Все это давно стало достоянием истории, а вот частые поездки Тургенева за границу и годы жизни во Франции еще служат аргументами в пользу приверженности писателя иноземному.
Тому, кто создал такие образы русских крестьян, как Хорь и Калиныч, Ермолай, Бирюк, написал «Бурмистра», «Певцов», «Муму», изобразил деревенских детей в «Бежином луге» — словом, оставил своей стране «Записки охотника», нет надобности, даже если бы одной этой книгой ограничился его вклад в литературу родины, заявлять о своей привязанности к ней, сочувствии народу, о понимании его духа и характера, о том, что он всегда на стороне тех, кто угнетен и бесправен, терпит от несправедливых порядков.
Тургенев не давал, подобно юным Герцену и Огареву, Ганнибалову клятву на Воробьевых горах, не объявлял торжественно, что посвящает жизнь борьбе за раскрепощение крестьян, но включился в нее с первых самостоятельных шагов. Он словом и делом не только содействовал их освобождению, но всю жизнь настойчиво и последовательно ратовал за развитие народного просв