— С Йожи Цибере, господин приказчик.
— Ну ладно, идите. Я сочтусь с Цибере.
Это последнее слово, оно, как огромная игла, вонзается в сердце Шули Киш Варги. Не следовало бы выдавать Йошку. Что-то будет?
Андраш Тёрёк не пошел домой умываться и ужинать, а направился прямо в конюшню, хотя надо было торопиться в контору для отдачи вечерних распоряжений. Но он сперва разберется с этим, чтобы сразу доложить: «Я вора поймал!»
Уже из широких дверей он кричит в полутемную, освещенную мигающим светильником конюшню:
— Цибере!
— Чего изволите, господин приказчик?
— Подойдите ко мне! Кто работал с вами сегодня на сеялке?
— Шули Киш Варга за рулем, ну и потом еще Кереши дочка шла за машиной.
— Это не важно. Так вот, вы не заметили, чтобы этот Варга, этот бездельник, этот лоботряс, набил свой мешок семенами люцерны?
Йошка Цибере, первостатейный враль — это знает вся усадьба — смешался точно так же, как перед тем Янош Варга: за этим вопросом ему чудится опасность, и немалая. «Черт бы побрал этого кривоногого Варгу, неужели с ним что-то случилось? Неужели попался?»
Но мешкать с ответом нельзя, воровской инстинкт подсказывает, что это вызовет подозрение, и Йошка делает вид, что удивлен.
— Нет, господин приказчик, я ничего не замечал.
— Вот смотрите, тут будет килограммов пять-шесть. Отобрал у него там, возле сенной загороди. Он хотел пронести в деревню и там продать. Это у него вторая поденная плата в неделю. Он работает только полнедели, а полнедели ворует и раз или два в будни бежит домой с полной котомкой и в субботу не уйдет с пустыми руками. Так что зарабатывает хорошо, и вы этого не видите? Ведь он всегда ходит с вашей упряжкой, если нужен коновод. Что ж это такое, Цибере?
— Господин приказчик, я никогда не замечал…
— Когда же он взял семена и откуда: из мешка или из сеялки? Хорошо еще, если не из сеялки, ведь если он затянул подаватель и посев будет редкий — этот летний посев люцерны и без того уже большой риск, — отдуваться придется мне. Испорченный посев на целой полосе! Черт возьми, просто отлучиться нельзя!.. Где были вы, когда он брал семена?
— Я нигде не был, господин приказчик, я всегда при лошади и при сеялке! — Но тут в постоянно бодрствующем сознании вора мелькает, что тогда остается одно: это свершилось с его ведома, и тут хитрец вдруг начинает-почесывать в затылке: — Разве только… Постой-ка… Разве только он сделал это, когда я ходил в лесок…
— Зачем вы туда ходили?
— Я… это самое… по нужде, — говорит он, немного стесняясь.
Было бы куда как хорошо, если б этим дело и ограничилось.
Но если б этим дело и ограничилось! По мере того как земля плодит все больше того, что можно съесть и унести, надо быть всегда и повсюду начеку. После кражи семян люцерны Андрашу Тёрёку уже приходится следить и за Йошкой Цибере, которого он считал самым преданным, самым старательным. Андрашу хочется поймать его, потому что он затаил на него большую, очень большую злобу. Йошка уязвил его гордость, ведь больше всего Андраш гордится тем, что знает людей. Ему, Андрашу, полагающему, что он видит людей насквозь, видит насквозь всех, в том числе старого барина и его сына (они оба немного взбалмошные, но пусть это останется в самой глубине его души), какой-то хвастливый враль посмел «втирать очки». Да, у подлости, коварства и угодливости тысяча глаз и тысяча умов, а у него только один.
К тому же барину в таких вещах трудно угодить: он то придет в ярость и захочет вздуть всех воров или прогнать их, выкинуть из усадьбы (это самое большое наказание тому, у кого нет собственного дома, родного гнезда в целом свете), то лишь махнет рукой: пусть их накажет бог, человеку с ними не справиться. Наймешь других — станут такими же. Над имением тяготеет проклятие: тут портятся все батраки.
Молодой барин, однако, не хочет это терпеть. Он еще не знает всего или даже половины того, что тут происходит, ибо и сам Андраш Тёрёк, и ключник господин Гелеи не знают, но уже решил вытравить эту стародавнюю язву хозяйства Чатари. И он уже вытравил бы, если б старый барин то и дело не хватал его за руку: — Этого человека не тронь! Он большой вор, зато выращивает прекрасный скот. — О другом: — Вор и задира, зато прекрасный погонщик волов. — О третьем: — Хвастун и сквернослов, зато любит лошадей! — О четвертом: — И врун и вор, зато умеет хорошо нагружать повозку и прекрасно ставит стога! — О пятом: — И ненадежен и пьяница, пропил бы пуговицы со штанов самого господа бога, попадись ему в руки эти штаны, зато только он умеет объезжать молодых лошадей и водить их в поводу. — И так далее: малые достоинства уравновешивают не слишком великие грехи. — Чего ты хочешь? — говорит старый барин, когда на него накатывает «умный стих», — рыцари без страха и упрека не придут к тебе батраками на оплате натурой.
Так что молодой барин умолкает, ибо приучен к дисциплине; порядок для него — принцип, но про себя он думает: «Потом я все это устрою, пусть только хозяйствование перейдет в мои руки. Скорее уж увеличу плату батракам, но не потерплю этого глупого, вредного, досадного беспорядка».
Пока еще он не может хотя бы упорядочить плату батракам, потому что старый барин не позволяет: в этом он видит лишь рост расходов и не верит, что одновременно увеличатся доходы — прибыль почему-то всегда летит кошке под хвост. Они не могут дождаться многократного возмещения затрат и всегда стоят перед лицом крайней необходимости. Следовало бы взять крупную ссуду для капиталовложений, но старый барин страшится этого: они-то и унесли все прежнее его состояние.
Господин Эндре знает, что уже есть такие хозяйства, где с воровством успешно справляются. Батраку нужно больше платить, нужно обеспечить его лучшим жильем и питанием, чтобы он боялся увольнения, тогда его можно отучить воровать.
Однако старый барин считает такую логику наивной глупостью. К тому же, что скажут другие помещики, если Чатари так просто, по своей воле возьмет и повысит плату батракам! Вот почему он боится всецело препоручить хозяйство сыну. В руках сына все пойдет прахом еще до того, как его, старика, положат в гроб. Он чует, что у сына развито лишь «чувство порядка», «инстинкта приобретения» у него нет, а в его «инстинкт предприимчивости» он не верит. Его сын так же разбирается в хозяйственных делах, как командир артиллерийского дивизиона в фураже: не знает, отчего лошади бьют копытом землю, отчего грызут ясли, отчего тянуть пушки им не под силу. (Старый барин в свое время был гусарским офицером, отсюда и военные аналогии.)
Управляющего, ученого агронома у них нет: старый барин, когда был молодым, точно так же приехал домой с программой наведения порядка, как теперь его сын, и привык хозяйствовать самолично. А потом уже никакой управляющий или приказчик не мог с ним ужиться. Он управляет своей империей с помощью унтеров и уже страшно устал от этого. Однако уступать сыну ничего не уступает.
А заботы обо всем валятся на Андраша Тёрёка, ведь это он должен объединять две воли в одном распоряжении. Вот посмотрите-ка, нынче по капризу господа бога (раз так, другой этак) большой урожай зерновых. Вместо обычных пятнадцати — двадцати копен на хольд надо увезти с поля по тридцати — сорока копен и даже больше. Но для этого мало хомутов, плохи повозки, ломаются колеса, недостаточно поденщиков с вилами (все работоспособные жнут издольно), возчики заняты доставкой зерна на железнодорожную станцию, так как в зерновом амбаре не хватает места. Амбар и мал, и не приспособлен для хранения большого количества зерна. Это гнездилище крыс, много зерна уходит в подпол, крыша во многих местах течет. Если засыпать в него зерно, через две-три недели в груде пшеницы образуются слипшиеся волосатые комья проросших зерен… А ведь нужно, чтобы зерно оставалось в цене!
— Андраш, наймем возчиков! Нам бы заскирдовать пшеницу, тогда сможем спать спокойней. Только поосторожней с огнем! Наймите сторожей!
Возчиков наняли. У них заморенные клячи в перевязанных веревками хомутах, повозки с разболтанными колесами, с кривыми расхлюстанными боковинами. Хромые возчики (морально-то уж во всяком случае) с хромыми лошадями, ибо кто станет заниматься извозом для Чатари? Только тот, кому самому нечего возить с поля даже в это щедрое лето, да и среди таких только тот, кому больше некуда податься.
Но что делают эти возчики? Кормят, кормят почем зря, набивают своих лошадей зерном без передыху, днем и ночью, ибо хотят за эти две недели накачать своих тощих, никудышных кляч на фураже Чатари. И некоторые из лошадей при таком необычном обилии пищи до того обжираются, что заболевают на поле, на стоянке возчиков (в конюшню их не пустили бы, хоть земля тресни), и хозяева лечат их. Вливают в них какую-то бурду — чудо-соль и тому подобное, — потом массируют им снизу брюхо круглыми кусками дерева, сломанными черенками вил, а иной раз даже заставляют их бегать, чтобы они растрясли брюхо и освободились от газов.
Однако урок не идет возчикам впрок, и они продолжают гнуть свое. Останавливаясь на жнивье возле копен, чтобы нагрузить повозку, они первым делом подсовывают лошади самый лучший, самый толстый сноп.
Лошадь не съедает его весь, у нее нет на это времени, она лишь куснет раз-другой, зато не раз наступит на него. Зерно из снопа высыпается, целые пригоршни его остаются на поле при каждом заезде. А заездов немало, в день, по крайней мере, пять-шесть.
То же делается и у скирд, и на стоянке возчиков.
К тому же у каждого возчика, помимо торбы, есть мешок, который всегда полон! (Ведь лошадь должна есть и в воскресенье!) Хорошо, против этого нечего возразить, это закон, «лошади, которая молотит хлеб, не завяжешь рот», но в эти мешки возчики собирают и то зерно, которое при погрузке сыплется на разостланный в кузове брезент. (Брезент тоже их, откуда барину взять столько брезента?) И, чтобы осыпание было успешным, они еще притопчут снопы потолще то здесь, то там.
Что тут поделаешь? Должен ли Андраш Тёрёк обшаривать на стоянке торбы возчиков, их свернутые в узел пожитки? Нет, это невозможно, ведь у каждого они спрятаны под ворохом сена (тоже господского). Не только от палящего солнца, но и от слишком любопытных глаз.